Эдуард Овечкин
Акулы из стали. 5 в 1
Якорь
Ну, а как вы думали? На подводной лодке тоже есть якорь, это же как бы корабль. А ещё на подводной лодке случаются командиры дивизий со свербящим в жопе шилом, и, когда две эти субстанции пересекаются в пространстве и времени, происходят всякие казусы.
Отрабатывали мы как-то задачу с покладкой на грунт. Нашли место себе поприятнее, с дном помягче да поровнее, глубина небольшая, метров сто восемьдесят. Решили, что тут и будем ложиться. На ста метрах отдифферентовались без хода и начали вниз тихонько опускаться. А снизу у нас из лёгкого корпуса торчит лаг – прибор для измерения скорости. В заведовании он у штурманов находится вместе со всякими гироскопами, карандашами и секстантами. Но они же штурмана, они его, как от пирса отчаливаем, откидывают и забывают о нём. Опускаемся. Гидроакустики докладывают глубину под килем: двадцать метров, пятнадцать, десять…
А у меня на пульте лампочка горит, что прибор лага отвален.
– Антоныч, – шепчу комдиву-три, – нога лага же торчит, штурмана забыли её завалить.
– Тихо, – шепчет Антоныч в ответ, – молчи, будь хитрым. Поржём хоть.
Восемь метров докладывают, семь, три, один. Один. Один. Ну и как бы по ощущениям понятно, что на дно-то мы не легли, а висим в пучине морской. Командир дивизии с нами тогда старшим на борту ходил, хороший был мужик, грамотный, но это именно у него шило в жопе кто-то забыл.
– Что такое? – спрашивает. – Кто виноват?
Комдив-три шепчет механику:
– Штурмана ногу лага завалить забыли.
– Тихо, – шепчет механик.
И оба хихикают.
– Чё вы ржёте-то, – спрашиваю я, волнуясь за народное добро. – А если погнём?
– Не ссы, – шепчет механик, – я её в доке видел, она как хер у слона, только железная. Её земным шаром не согнёшь.
– А мне вот, например, интересно, – решаю уточнить, – а где вы хер слона видели?
– Пошёл в жопу, – объясняет механик, где он видел хер слона.
Из рубок вылезают штурмана и гидроакустики и коллегиальным решением назначают виноватыми механиков. Тычут в нас троих пальцами и называют криворукими имбецилами, которые даже лодку на грунт нормально уронить не могут. Мы сидим и гордо молчим: накаляем обстановку.
– Механик, – не выдерживает командир дивизии, – немедленно доложить, что за хуйня!
– Эдуард, – пасует мне механик, – доложить, что за хуйня!
– Тащ контр-адмирал, докладывает Эдуард, то есть я. Нога лага отвалена.
Как он кинул в штурмана дыроколом каким-то:
– Ещё на механиков моих любимых бочку катит!
Завалили ногу лага, легли на дно, расслабились. Полежали, на косаток в камеры попялились. Надо бы и всплывать.
– А давайте, – неожиданно встрепенулся командир дивизии, – якорь заодно отдадим! Потренируемся!
– Какой якорь? – искренне удивился комсомолец.
Был у нас такой человек на корабле – замполит электромеханической боевой части. Замполита корабельного называли «замполит», а этого – «комсомолец», типа маленький замполитик. Наш к нам только перевёлся из Феодосии, где служил начальником клуба. Ну, то есть профессиональный подводник. Но даже не считая его, процентов тридцать подводников и не подозревали о наличии у нас устройства под названием «якорь».
– Ты чё, Вова, матчасть свою не знаешь? – презрительно щурится командир дивизии.
– Да какая у него матчасть? – отмахивается командир. – Рот закрыл, матчасть в исходном. Я против отдачи якоря, в задаче этого нет, к чему эта самодеятельность?
– Йа вам, командир, сейчас же и немедленно ставлю такую задачу: «Встать, блядь, на якорь». Кто тут самый главный? Я – самый главный!
– Тащ контр-адмирал, – вмешивается механик, – я тоже категорически против. Этот якорь с момента постройки корабля никто не отдавал ни разу. Как там всё получится – неизвестно.
– Да что вы меня, подъёбываете, что ли, все тут? Наркоманы, что ли, вы, а не солдаты?! – командир дивизии начинает кипеть. – Немедленно встать на якорь!!!
Якорь у нас – это такая железная плита массивная, которая в носу отдаётся и на цепи потом обратно втаскивается – в теории. А в первом отсеке как раз мой старшина команды по боевой тревоге сидит и три доктора. То есть та ещё команда молодцов-удальцов. Подвсплыли немного. Механик в «Лиственницу» командует им:
– Первый!
– Есть первый!
– Отдать якорь!
Минута молчания.
– Первый, как поняли?
– Не поняли, что сделать?
– Якорь отдать!
Минута молчания. Командир дивизии выхватывает микрофон у механика и орёт в него:
– Первый, блядь! Я сейчас приду и вас на хуй с этим якорем за борт отдам!
– Есть отдать якорь!
Проходит пять минут в гробовой тишине.
– Центральный первому.
– Есть центральный.
– Якорь отдан.
Командир дивизии радостно потирает ладоши:
– Ха-ха, ссыкуны, а я вам говорил, что всё заебись будет!
– Ну, во‑первых, не говорили, – встревает командир. – А во‑вторых, мы боялись насчет обратно его затянуть, а не отдать.
Командир дивизии его не слушает:
– Так, там, эта, давайте-ка поманеврируем потихоньку, посмотрим, как держит!
Все на него смотрят, молча вопрошая: «Ну, ты совсем с катушек слетел?»
– Ай, бля, ну вас в жопу, трусы! – командир дивизии явно обижается. – Ладно, затягивайте обратно.
– Первый!
– Есть первый!
– Втянуть якорь обратно!
– Есть втянуть якорь обратно!
Через пару минут:
– Центральный первому.
– Есть центральный.
– Якорь обратно не идёт.
– Как не идёт?
– Как идёт, только наоборот.
Театральная пауза. В центральный входит связист:
– Товарищ командир, через час сеанс связи.
А сеанс связи – это такая штука, которую пропускать нельзя. Лодка должна по расписанию выходить на связь со штабом флота и докладывать, что всё, мол, хорошо, продолжаем бороздить просторы и шлём вам пламенный привет. Тогда в штабе продолжают радостно пить водку и хватать за жопы секретчиц. Если лодка на связь не выходит вовремя, то никакой паники ещё не начинается, так как есть запасной сеанс связи, но радостно пить водку прекращают и начинают искать бланки похоронок и думать, как бы подольше не докладывать Главкому ВМФ о чрезвычайном происшествии. То есть сеанс связи – штука обязательная.
– Первый, пробуйте ещё раз!
– Пробуем перманентно – не идёт, сука.
И тут вроде как жопа происходит, а на всех веселье какое-то нападает, и все начинают друг над другом юморить.
– Эдуард, – хлопает меня по плечу командир, – надевай гидрокомбинезон и прошвырнись-ка по дну на предмет наличия симпатичных русалок!
Остальные начинают рассуждать, что, в принципе, в реакторных отсеках картошку можно растить, в зоне отдыха – укроп, из минёра сделать живца и ловить на него рыбу через торпедные аппараты, а на блестящие шильдики с приборов можно обменивать у жителей морских глубин морскую капусту и что-нибудь ещё.
Не шутит только командир дивизии.
– Антоныч, – говорит он грустно командиру третьего дивизиона, – бери своих чертей трюмных, и пошли все вместе в первый разбираться.
– Есть, тащ контр-адмирал! А можно я без вас пойду?
– Ну, я же старший на борту, Антоныч, ну чё ты наглеешь-то?
– Я ж поэтому и спрашиваю, а не ставлю перед фактом.
– Ну вас, удоты, – обижается командир дивизии и уходит грустить в штурманскую рубку.
Что уж они там делали с этим якорем, на коленях его умоляли или в привода механизмов целовали – не знаю. Но медленно-медленно он начал выбираться. Каждые десять сантиметров докладывали. А как мы потом всплывали на сеанс связи за пять минут!!! Это был полнейший восторг, доложу я вам. Дали ход и сразу продули весь балласт на ста пятидесяти метрах. Летели вверх, как на ракете, из воды выскочили, как ковбои в кино из прерий, но успели. Говорю же вам, весело было, когда в море ходили, только спать всё время хотелось.
Хванчкара и шурупчик
В давние-давние времена, до Ельцина ещё, подводным лодкам не давали имён. Называли их бортовыми номерами или номерами заказов. За исключением 24-й дивизии АПЛ в Гаджиево, которая была сначала «кошачьей», а потом стала «звериной». С началом вольностей стало модно у городов брать шефство над подводными лодками и выдавать им свои названия. Опять же шефы помидоры всякие привозили и прочие символы почитания подводников. Мы, как сироты, до последнего так и ходили с названием «ТК-20», пока глаз на нас не положил Минатом. Но для Минатома брать шефство над одной лодкой показалось несолидным, видимо, и взяли они шефство над всей дивизией. И что? И ничего. Иногда, правда, нам артистов известных привозили. Об одном таком случае и есть этот рассказ.
Пятница. Дело к вечеру. Нормальные люди отдыхают, а мы на вахте стоим. Ну, там, Родину защищаем и лодку от чеченцев сторожим. Я дежурный по кораблю. Позвонил командир ближе к вечеру:
– Эдуард, сауну затопи и воды морской в бассейн наберите, я сейчас буду.
«Олрайт, Христофор Бонифатич». Сауну затопили, воды морской набрали. Ну как морской: в базе мы воду в бассейн не набирали – больно уж мазутная. Набирали простой воды, соль туда сыпали, марганцовку и йод. Для особых, конечно, случаев.
Сидим, ждём. В предвкушении. Случай-то явно особый. Прибыл командир с саквояжем своим, собрал всех офицеров в центральном посту.
– Так, рыбий корм, – говорит, – слушайте меня внимательно! Сейчас все приводите себя в максимально возможный приличный вид. Под РБ[10] рубашки с галстуками надеть, одеколоном везде побрызгаться, пилотки и всё такое. У кого нет рубашек, в трюм и не вылезать до особой команды. Минёр, ты не улыбайся, ты в трюме сидишь по-любому, а рубашку свою нормальному офицеру отдашь. У ушлёпка этого на верхней вахте заберите его ватник, в котором Суворов Альпы штурмовал, и выдайте ему нормальную куртку. И автомат. Найдите ему нормальный автомат. Красивый. Срочно везде убраться, палубы проходные помыть. Эдуард, ты ответственный, доклад через полчаса. И чтоб, блядь, как в Лувре всё было.
– Сан Сергеич, – говорю, – так в Лувре же нет автоматчиков.
– А у нас будет свой Лувр. С автоматчиком.
– А что случилось-то? Опять Козырев приезжает?
– Ха, – командир заулыбался, – бери выше, сиська козодья! Сама Валентина Толкунова, на экскурсию!
Ну, тут, конечно, в центральном ропот и волнения начались, все сразу сутулиться перестали, кто-то даже начал Зыкину напевать.
– Ух ты! – громче всех обрадовался минёр.
– Минёр, я ж тебе сказал – в трюм семнадцатого отсека шаго-о-ом марш! – Командир у нас категоричен. Спорить с ним практически бесполезно, а так как он штангист, то даже и вредно для здоровья может быть. Минёр обратно ссутулился и покинул высшее общество.
– И ещё, – командир достал из саквояжа бутылку красного вина «Хванчкара», – нужен штопор.
Тут, конечно, он застал нас врасплох. Мы, конечно, хоть и рыцари морских глубин, но к таким излишествам, как штопор, не приучены. Мы стали делать вид, что думаем, где его взять. Выручил Борисыч:
– Спасибо, конечно, Сан Сеич, что вы о нас так хорошо думаете, но где ж мы вам штопор возьмём на подводной лодке? Мы если и пьём, то исключительно благородные напитки, спирт там, например. Но есть выход – вы шурупчик возьмите, в пробочку вкрутите, а потом плоскогубцами её и вытащите.
Все, конечно, радостно заулыбались такому оригинальному решению. А нет, не все. Командир как-то грустно посмотрел на Борисыча и говорит:
– Борисыч, ну ты совсем дурак, что ли?! Народная. Артистка. Валентина. Толкунова. Будет сидеть у меня в салоне, и мы будем беседовать с ней о различных прекрасных вещах, и скажет она мне: «Саша, может, вина – вон, я вижу, у вас и бутылка из саквояжа торчит». И я, капитан первого ранга, командир ракетного подводного крейсера стратегического, мать его, назначения, дважды представленный к званию Героя РФ, отвечу ей: «Конечно же, Валентина, мон плезир!», а потом вскачу, как тушканчик, достану из кармана шурупчик, отвёртку и плоскогубцы и начну там изображать из себя… Блядь, даже не знаю кого… Тебя, наверное, Борисыч, дурака усатого!!!
В итоге за штопором послали в посёлок ответственного матроса. А чё там: шестнадцать километров по сопкам всего, да и росомах в это время года нет почти. Не, ну нож ему дали, конечно, на всякий случай – не садисты же. Скоро сказка сказывается, да ещё скорее дела в военно-морском флоте делаются. Через полчаса все нарядные сидим в центральном посту. Волнуемся, как и положено по корабельному уставу. Я вообще как папа: с пистолетом на бедре и повязкой. Входит командир. В парадном кителе, весь в медалях и одеколоне. Осмотрел нас, остался доволен, но вида не показывает.
– Так, – говорит, – уже едут. Наверх со мной разрешаю только Эдуарду, чтоб я ещё солидней на его фоне смотрелся. Мичманов и матросов закрыть в каютах и приказать, чтоб не выли. Минёр в трюме? Хорошо. Эдуард, за мной.
Поднимаемся наверх. Стоим у трапа на ракетной палубе и подбадриваем друг друга. Приезжает. В красном пальто до пола, улыбается, машет нам ручкой. Мы не машем – терпим, хотя хочется.
– Эдуард, – шепчет мне командир уголком рта, – сейчас встретим её, и ты беги на рубку, следи там незаметно. Пока мы гулять на воздухе будем, чтоб, когда мы вниз пойдём, утырков всех от форточек разогнал.
– Каких, – спрашиваю, – утырков?
– Да сидят там все в рубке же сейчас и пялятся, я спиной чувствую.
Встретили, пожали ручки друг другу. Бегу в рубку. Точно – к двум форточкам прильнули десять человек. Как им это удалось? Минёр тут же – дерзкий, сука. Ну ладно, не буду его прогонять – Толкунова всё-таки.
А они там гуляют по ракетной палубе туда-сюда. По ракетной палубе все любили гулять. Веет от неё какой-то потенцией военно-морской, да и как тут не завеет, если двадцать баллистических межконтинентальных ракет жужжат под ногами. А ещё она резиновая и приятно пружинит.
Вниз Валентина Толкунова спускаться не стала, мол, неудобно, в юбке приехала, только с концерта. А командир зато попросил у неё разрешения подняться наверх офицерам, которые уж очень хотят с нею познакомиться лично. Разрешила. Ну командир рукой махнул, и у её ног все офицеры через тридцать секунд. Стоят, пихаются. Она ещё удивилась, как, мол, они сигнал-то ваш приняли?
– Спецсвязь, – ответил ей командир.
Поговорили, постояли, а потом она говорит:
– А хотите, я вам спою?
Все опешили, конечно, раскрыв рты, а командир нашёлся.
– Валентина Васильевна, – говорит, – да мы за такое натуральное счастье даже ракетой баллистической стрельнуть готовы!
– Можно просто Валентина, – даже как-то застеснялась Валентина Толкунова. А может, ей Америку жалко стало в этот момент.
И спела нам несколько песен прямо на палубе ракетоносца. Никогда ни до этого, ни после я не слышал, чтоб так душевно и красиво пели. Может, мне это кажется, конечно, но это уже моё дело, в конце концов.
Машина увозила Валентину Толкунову с нашего пирса. Мы шли параллельным курсом по ракетной палубе и махали, в основном руками, вслед. Впереди шёл минёр, и поэтому он один упал в море, когда ракетная палуба закончилась. Ну, упал и упал: глубина у нас в носу небольшая – метров сорок всего. До берега тоже метров сорок, куда-нибудь да выйдет. Опять же это же минёр, и вряд ли он будет столь благороден, что осчастливит нас своим утоплением. Да и лето на дворе, вода градусов пять, наверное, а может, и все семь.
И тут мы увидели, как из посёлка бежит наш штопор. Он бежал в кармане у ответственного матроса Паши и вместе с Пашей пытался спрятаться в рельефе местности. А так как самые высокие деревья на местном рельефе доходили Паше аж до пояса, то получалось это у него так себе. Паша бежал по крыше ЗКП[11] Северного флота, который располагался у нас тут же в скале и был обнесён колючей проволокой по периметру и вышками с автоматчиками. Автоматчики на вышках усердно отворачивались и делали вид, что не замечают нашего ответственного матроса. Ну, видят же, что свой, да ещё и матрос.
Вообще-то у нас есть нормальная дорога чуть дальше от ЗКП. Ну как «нормальная дорога»… Тропинка в сопках от базы и до посёлка. Всего восемь километров по сильно пересечённой местности, и ты дома. Минут сорок ходу, если от росомах отбиваться не придётся зимой или купаться в озёрах не потянет летом. Но Паша почему-то решил срезать путь. Как он будет спускаться, если его путь оканчивается отвесной скалой, на которой из того, за что можно подержаться, один чахлый ручей? Добежал до скалы. Ну молодец – с разбегу лезть не стал, подумал секунды три. И… полез, сука!
– Так, Эдуард, – сказал командир, – я пошёл вниз, и, когда тебя будут садить в тюрьму за то, что матрос разбился, я этого не видел.
Ну, понятное дело. Спустился гад. Автоматчики на вышках аж вздохнули с облегчением. Я тоже, конечно, чего уж тут скрывать – ладно в тюрьму посадят, а ну как ещё суровей: с флота выгонят? Страшно же. Паша прибежал. Красный, потный, довольный, штопором добытым мне машет.
– Баклан, – ласково встречаю я его, – какого хера ты через ЗКП полез? (На самом деле грубее сказал, конечно, но это же художественное произведение – могу позволить себе что-то и приукрасить.)
– Тащ кап-лейтенант, там старпом с двумя красивыми женщинами из дивизии идёт, я побоялся на него нарваться!
Правильно сделал, что побоялся, хоть и дурила. У нас из штаба дивизии до пирсов длинная дорога такая километра два вдоль залива идёт. Красиво по ней погулять, если тебя не тошнит от того, что ты по ней десять раз в день бегаешь. Старпома-то тошнит от неё уже лет десять, так что, видимо, красивых женщин выгуливает. Как, интересно, матрос с расстояния в несколько километров определил, что они красивые? Хотя что тут удивляться: живём мы в глухих местах, матросы у нас в увольнения не ходят, потому что некуда ходить, и поэтому на втором году службы у них у всех словосочетание «красивая женщина» превращается в одно слово – «красиваяженщина» (говорится на выдохе, строго). Это офицера или мичмана домой к жене отпускают иногда. Или в Северодвинске на дискотеке «Для тех, кому за 30» он может на женщин посмотреть или даже потрогать их, а матрос – он как раб на галерах, только на подводном флоте, а не в Москве. И ещё с чувством гордости за полноту отдачи своего долга Родине.
Старпом у нас зверь, конечно, был. Маленький, худой, энергичный, как напиток «Ред Булл», и умный. Драл нас как сидоровых коз, но все его любили и уважали, без шуток.
Ага, вижу – появились. По поводу красоты женщин отсюда видно только одно – обе в пальто. Ну понятно, что не местные – походка такая, как будто вся жизнь у них впереди. Идут не в ногу, громко смеются – Питер или Москва. Старпома мне встречать наверху вроде как и не положено по уставу, раз командир на борту. Но мало ли, что за женщины, может, он интерес к ним какой имеет (в духовном, конечно, смысле), так что встречу – добавлю ему авторитета. Старпом новую куртку на верхнем вахтенном издалека заметил.
– А как вам, – кричит издалека, – удалось у него ватник тот забрать исторически ценный? Всей вахтой небось с ним бились?
Поднимаются на борт все трое. Старпом впереди – перед женщинами извиняется, мол, по уставу так полагается, видите, меня же дежурный по кораблю встречает. Он маленький, я высокий, поэтому докладываю ему метров с трёх, ну чтоб сразу же наповал женщин не сразить своей красотой, а ему пару шансов оставить. Пилотка у меня по традиции на левое ухо заломлена, к правой брови подношу ладонь так небрежно, щёлкая тапочками, и докладываю:
– Тащ капитан второго ранга! За время вашего отсутствия на борту никаких происшествий не случилось!
– Вольно! – по-отечески разрешает старпом. – Вот познакомься, Эдуард, это две оперные певицы из московской филармонии, давали концерт вместе с Валентиной Толкуновой. А что за штопор у тебя в левой руке?
Знакомимся. Опуская пикантные подробности про матроса и свалившегося за борт минёра, рассказываю историю про вино.
– Отлично, – потирает ладони старпом, – давай мне штопор, я как раз его командиру и передам. Ну, пойдёмте-с на борт.
– Сей Саныч, а ещё будет кто-нибудь? – уточняю у него.
– Эдуард! – радостно удивляется старпом. – Ну ты что, считать не умеешь? Нас с командиром двое, дам двое. Ну кто ещё будет?
Дамы хихикают и явно смущаются. Показал им винты, ракетные шахты и веду их к люку. Если вы не в курсе, то вход на подводную лодку – это такая вертикальная труба диаметром восемьдесят сантиметров в самом узком месте. Дамы смотрят вниз и удивляются, как они туда полезут, а если внизу кто-то подойдёт и они ему на голову свалятся?
– Не, – говорит старпом, – там внизу Эдуард будет стоять и всех от люка разгонять.
Падаю вниз. Сверху слышу, как охают дамы на предмет, не разбился ли я там, бедненький, но старпом их успокаивает тем, что у меня на тапочках подошва резиновая и ничего со мной не будет – я же при исполнении. Спустились. Посидели в центральном посту, посмотрели в перископ и понажимали на кнопочки, на которые им разрешили понажимать.
– Ладно, – подытожил старпом, – мы к командиру говорить за оперы пошли. Сауна готова?
– Всенепременно, – уверяю его.
О том, что в сауне уже помылось человек шесть, а двое так до сих пор там сидят, я решил промолчать – ну зачем старпому лишняя информация. Не свиньи, опять же, в бассейн потные не прыгаем.
Вот с этого момента судьба штопора мне уже точно не известна. Может, старпом в кармане его до сих пор носит. Вполне возможно.
А певицы оперные через час уехали. Ничего такого, что вы могли бы себе подумать, не было, да и быть не могло – подводная лодка не место для любви. Если это не роман Черкашина и эта любовь не к Родине. Родину, наоборот, любить положено непрерывно, пока на борту находишься. Любили когда-нибудь Родину непрерывно три месяца? А я любил.
