Эдуард Ганслик
О прекрасном в музыке

III

До сих пор мы разбирали только отрицательную сторону вопроса и старались опровергнуть распространенное мнение, что эстетическое содержание музыки состоит в изображении чувств.

Теперь мы должны заняться вопросом о сущности прекрасного в музыкальных произведениях.

Это прекрасное есть исключительно музыкальное. Оно заключается в самих звуках и их художественном сочетании и, таким образом, независимо от содержания, влагаемого извне. Гармоническое влияние звуков, правильная смена одних другими, переливы и переходы их от сильных я полных к слабым и замирающим – вот то, что воспринимается нами, как прекрасное.

Основной элемент музыки есть созвучие, необходимое условие её существования – ритм; ритм вообще, как соразмерность и стройность в построении, я в частности, как взаимно пропорциональное движение во времени. Неисчерпаемо богатый материал, из которого создает художник, заключается в совокупности всех звуков, при взаимном сочетании дающих мелодию, гармонию и ритм. Основу музыкальной красоты представляет мелодия; бесконечными превращениями, переходами, переливами, ослабеваниями и усилениями звуков, гармония дает вечно новые настроения; обеими вместе движет ритм, этот пульс музыкальной жизни, я всему этому дает колорит разнообразие тембра. Этими материалами пользуется художник для выражения музыкальных идей. Вполне развитая я выраженная, музыкальная идея уже сама по себе есть прекрасное, существует самостоятельно, а совсем не средство только или материал для выражения чувств и мыслей.

Содержание музыки составляют звуковые формы. Каким образом музыка может изображать только прекрасные формы, без представления содержания, определенного аффекта, нам может объяснить, при сравнении с пластическими искусствами, один отдел орнаментики – арабески. Перед вашими глазами разбросаны тысячи линий, то мягко опускающахся, то смело стремящихся вверх; одна сталкивается с другою, снова отделяется от неё, капризно извивается и, в тоже время, строго соответствует другим. Эти частности, изящные сами по себе, хотя с первого взгляда несоразмерные, составляют одно художественное целое. Представьте себе теперь, что вы видите арабеску, не высеченную из камня, а живую, непрерывно образующуюся; эта живая арабеска будет несравненно привлекательнее мертвой, неподвижной; разве впечатление от такого произведения не будет близко к тому, которое мы получаем от музыкальной пиесы? Каждого из нас, в детстве, занимала, конечно, игра фигур и красок в калейдоскопе. Музыка – такой же калейдоскоп, только неизмеримо более изящный и сложный. Она также представляет постоянную смену форм и цветов, но все в строгой соразмерности и симметрии. Главное отличие то, что этот калейдоскоп звуков есть непосредственное произведение художественно-творческого гения, а калейдоскоп цветов – только забавная механическая игрушка.

Если какой-нибудь ценитель музыки найдет, что искусство унижается аналогиями, подобно только-что приведенной, то мы возразим, что тут весь вопрос в том, верна ли аналогия. Мы выбрали сравнение с калейдоскопом потому, что оно поясняет присущее музыке свойство движения, развития во времени. Конечно, для музыкально-прекрасного можно подыскать и другие, более достойные и высокие аналогии, напр., в архитектурных произведениях, в человеческом теле, в ландшафте, которые также обладают красотой форм и очертаний, хотя и неподвижной, неизменчивой.

Если до сих пор не хотят признать, что красота заключается в музыкальных формах, то причина этому лежит в ложном понимании чувственного, которому старые эстетики противопоставляют нравственное, Гегель – идею. Каждое искусство созидается из чувственных элементов и пользуется ими для своего развития. Теория, признающая задачей музыки изображение и возбуждение чувств, не допускает этого и, пренебрегая чисто слуховыми восприятиями, прямо переходит к чувству. Музыка создана для сердца, а не для уха, говорит она.

Конечно, Бетговен писал свои произведения, не имея в виду того, что они называют ухом, т. е. лабиринта или барабанной перепонки, но воображение, которое наслаждается звуковыми фигурами, прелестной мелодией, воспринимает их посредством слуховых органов.

Говорить о самостоятельной красоте музыки, изображать словами это «исключительно музыкальное» чрезвычайно трудно. Так как содержание музыки заключается в самих звуках и их группировке, а не берется извне, то описывать его можно или сухими, техническими выражениями, или поэтическими сравнениями. Её царство, в самом деде, «не от мира сего». Все поэтические описания, характеристики, сравнения какого-нибудь музыкального произведения или иносказательны или ошибочны. То, что для произведений других искусств – описание, для музыки будит уже метафорой.

Но нельзя понимать под этим исключительно-музыкальным только акустическую красоту, пропорциональность, симметрию звуков, еще менее возможно смотреть на него только как на приятное щекотание уха. Мы ничуть не думаем исключать духовного содержания, постоянно указывая на музыкальную красоту; мы не признаем возможности красоты без этого содержания. Говоря, что. прекрасное в музыке существенно заключается в звуках, мы этим самым только указываем на тесную связь духовного содержания с этими звуковыми формами. Понятие «формы» имеет в музыке особое значение. Формы, образуемые звуками, не пустые, а, так сказать, наполненные, не простое ограничение пространства, а проявление и выражение духа. Таким образом, музыка такое же изображение, как и арабески, но содержания его мы не можем выразить словаки и подвести под наши общие понятия и определения. В музыке есть свой смысл, своя логика и последовательность, но музыкальные. Музыка – особый язык, который мы понимаем и на котором говорим, но которого мы не в состоянии перенести. Мы говорим о мысли известного музыкального произведения, и опытное суждение может здесь, как и в обыкновенной речи, отличить стройную мысль от пустой фразы. Логически законченную группу звуков мы называем предложением (Satz). Мы чувствуем здесь, как во всяком логически построенном периоде, где он начинается и где оканчивается, хотя содержание обоих вполне несоизмеримо.

Разумное начало, руководящее образованием и развитием музыкальных форм, опирается на основных, естественных законах, которые природа вложила в организацию человека и во внешния явления звука. Основной закон гармонической прогрессии, хотя сам по себе очень жало выясненный, дает возможность объяснить многие музыкальные отношения.

Все музыкальные элементы находятся в основанных на естественных законах тесной связи и сродстве между собою. Эта связь, обнимающая и ритм, и гармонию, и мелодию, требует от музыкальных произведений строгого подчинения себе. Все, что противоречит ей, не может быть прекрасным. Она понятна, хотя может быть инстинктивно, а не в строго-научной формуле, каждому развитому уму. Она непосредственно отличит естественное и разумное от неестественного, бессмысленного, хотя логические понятия ни дают нам для этого никакого критерия. Этою внутреннею разумностью, присущею системе звуков, обусловливается дальнейшая возможность выражать положительно прекрасное. Своим богатством, разнообразием и гибкостью музыкальный материал представляет широкое поле деятельности для творческой фантазии. Так как сочетание звуков, делающее на нас впечатление музыкально-прекрасного, является не следствием механического их подбора, а результатом свободного творчества фантазии художника, хо все её особенности, вся духовная сила сообщается произведению и налагает на него свою печать. Как выражение деятельности мыслящего и чувствующего существа, конечно, и композиция будет осмыслена и прочувствована. От каждого музыкального произведения мы будем требовать этого духовного содержания, но оно должно заключаться в самых звуковых сочетаниях. Наше воззрение на мысль и чувство, заключающиеся в музыкальном произведении, относятся к общераспространенному мнению, как понятия имманентности и трансцендентности между собою.

Задача каждого искусства – выражать идеи, зародившиеся в фантазии художника. Эти идеи в музыке суть чисто звуковые, недоступные рассудочному пониманию, передаваемые только звуками. Композитор работает не для того, чтобы музыкой выразить известную страсть, а чтобы передать известную мелодию, которая народилась в тех тайниках его души, куда не может проникнуть человеческий взор. Созданная мелодия нас пленяет сама по себе, как арабеска, как красота произведений природы, как дерево или цветок, а не потому, что она более или менее верно выражает какое либо чувство, взятое извне. Нет теории более ошибочной, как та, которая разделяет музыкальные произведения на произведения с содержанием и без содержания. Известная музыкальная мысль или глубока или пошла уже сама по себе. Чудный мотив, полный силы и достоинства, становится грубым или бесцветным, если переменить в нем две-три ноты. Мы с полным правом называем такую-то пиесу величественной, грациозной, продуманной или бессмысленной, тривиальной; но все эти выражения означают только музыкальный характер данного сочинения. Для характеристики известного мотива мы выбираем часто сравнения из нашей психической жизни, как-то: гордый, нежный, пылкий, стремительный и т. п. До мы можем их точно также взять из другого круга явлений и назвать музыку свежей, туманной, холодной и т. п. Таким образом, чувство служить только сравнением для объяснения характера известного мотива.