Эдуард Асадов
Моя любовь
Попутчица
– Мой муж бухгалтер, скромный, тихий малый,
Заботлив, добр, и мне неплохо с ним.
Но все-таки когда-то я мечтала,
Что мой избранник будет не таким.
Он виделся мне рослым и плечистым,
Уверенно идущим по земле.
Поэтом, музыкантом иль артистом,
С печатью вдохновенья на челе.
Нет, вы не улыбайтесь! Я серьезно.
Мне чудился громадный, светлый зал
И шум оваций, яростно и грозно
К его ногам катящийся, как вал.
Или вот так: скворцы, веранда, лето.
Я поливаю клумбу с резедой,
А он творит. И сквозь окно порой
Нет-нет и спросит у меня совета.
Вагон дремал под ровный стук колес…
Соседка, чиркнув спичкой, закурила.
Но пламени почти не видно было
При пламенной косметике волос.
Одета ярко и не слишком скромно,
Хорошенькое круглое лицо,
В ушах подвески, на руке кольцо,
Вишневый рот и взгляд капризно-томный.
Плывет закат вдоль скошенного луга,
Чай проводник разносит не спеша,
А дама все описывает друга,
Которого ждала ее душа.
Чего здесь только нет: талант, и верность,
И гордый профиль, и пушистый ус,
И мужество, и преданность, и нежность,
И тонкий ум, и благородный вкус…
Я промолчал. Слова нужны едва ли?!
И все ж хотелось молвить ей сейчас:
«Имей он все, о чем вы тут сказали,
Он, может быть, и выбрал бы не вас».
1961
Телефонный звонок
Резкий звон ворвался в полутьму,
И она шагнула к телефону,
К частому, настойчивому звону.
Знала, кто звонит и почему.
На мгновенье стала у стола,
Быстро и взволнованно вздохнула,
Но руки вперед не протянула,
И ладонь на трубку не легла.
А чего бы проще: взять и снять
И, не мучась и не тратя силы,
Вновь знакомый голос услыхать
И опять оставить все, как было.
Только разве тайна, что тогда
Возвратятся все ее сомненья.
Снова и обман, и униженья —
Все, с чем не смириться никогда!
Звон кружил, дрожал, не умолкая,
А она стояла у окна,
Всей душою, может, понимая,
Что менять решенья не должна.
Все упрямей телефон звонил,
Но в ответ – ни звука, ни движенья.
Вечер этот необычным был,
Этот вечер – смотр душевных сил,
Аттестат на самоуваженье.
Взвыл и смолк бессильно телефон.
Стало тихо. Где-то пели стройно…
Дверь раскрыла, вышла на балкон.
В первый раз дышалось ей спокойно.
1961
Апрель
Москва. Апрель. Воскресный день.
Край облака рассветно-розов…
Природе, видно, вновь не лень
Конфузить Институт прогнозов.
Грозы и ветра нет в помине,
По скверам прыгают грачи,
Ошибся институт… Но ныне
Ему прощают москвичи.
И мы прощаем: я и Вера.
В пожатье рук – горячий ток…
И нас несет людской поток
Вдоль набережной, мимо сквера.
Весна зеленой веткой машет,
Ручьем бежит, поет скворцом…
Нам весело – ведь мы вдвоем!
Все ближе, ближе губы наши.
Минута – и они сольются
Днем на глазах у всей Москвы…
Стоп! Не теряйте головы —
Ведь люди рядом засмеются.
Вдруг, яркой мыслью озаренный,
Увидев впереди вокзал,
Я улыбнулся и сказал:
– Хитер на выдумку влюбленный!
Вдоль шумно-пестрого перрона
Стоит экспресс «Москва – Чита».
Смех, слезы, говор, теснота…
Идет прощанье у вагонов.
– Прощай, Степан, счастливый путь!
– Марго, привет горячий Зине!
– Андрюша, детка, не забудь,
Тут сыр, а курочка в корзине.
Я в девичьи глаза смотрю —
Не рассказать, как их люблю я.
– Пиши! – я громко говорю
И нежно милую целую.
В толпе мы – как в глуши дубрав.
До нас тут никому нет дела.
Но вот свисток… Рванул состав —
И вмиг платформа опустела.
Как быть? Куда теперь идти?
Нашел! И я шепчу подруге:
– Бежим! К четвертому пути
Подходит скорый из Калуги.
Дорожная встреча
Было нас трое в купе одном:
Моряк, богатырски храпевший над нами,
И мы – это я и волгарь-агроном,
Плечистый, с застенчивыми глазами.
Мы с ним толковали о ржи и о гречке.
И я, немного в том смысля порой,
Нет-нет да и важно вставлял словечко, —
Знай наших, хоть я, мол, и городской!
До книг, до стихов добрались мы потом.
Но он не смотрел мне восторженно в рот,
А стал вдруг цитировать стих за стихом, —
Знай тоже, мол, наших, хоть я – полевод!
Ложились мы в первом часу, вероятно.
И тут, отвернувшись на миг, из блокнота
Он вынул потертое женское фото,
Взглянул, улыбнулся и спрятал обратно.
– Так, так! – прогудел вдруг раскатистый бас.
Проснулся моряк, усмехнулся, зевая. —
Красавицу прячете? Молодая?
Женаты, конечно? По опыту знаю,
Проведает женка – ох, перцу ж и даст!
Слегка растерявшись, тот выключил свет.
С минуту иль две была тишина.
Потом он ответил: – А тайны и нет.
Это жена. Вы не смейтесь, сосед.
Честное слово, это жена.
– Простите, – моряк пробасил смущенно. —
Понятно. Бывал в положенье таком.
Счастливое время… Молодожены…
– Да нет, мы двенадцатый год живем.
И чувствуя, видно, как подняли брови
Оба соседа, он в тишине
Стал говорить вдруг просто, с любовью,
С любовью… о собственной о жене.
Как встретил в клубе ее впервые,
Как в первый раз сказал ей: «Жена…»,
Какие глаза у нее озорные
И как хорошо смеется она.
– Немного капризная, правда, бедовая,
Балую тоже и сам порой,
Орехи очень любит кедровые,
Чуть не мешок вот везу домой.
Был на Урале в командировке,
Две недели дано мне было.
А я в полторы достал сортировки… —
Моряк улыбнулся: – И снова к милой?
Мы с флотским шутили, острили зубато,
Но было нам вроде неловко немного.
Ну так, словно были мы в чем виноваты
Пред теми, с кем нас разлучила дорога.
Он вышел в Бекетовке. Снова мрак
Гудел от вагонной дрожи.
– Хороший парень, – сказал моряк, —
Душевный парень, и все же…
Таких, к сожаленью, жены порой
Не очень-то любят и ценят не очень.
Зря раньше срока он едет домой.
Всякое может застать, между прочим…
Он выкурил трубку и вновь – храпака.
Бывалому всюду родная каюта!
А мне не спалось. От слов моряка
Стало грустно вдруг почему-то.
И впрямь не слишком ли часто бывает,
Что многие странно живут порой:
На чувства холодом отвечают,
На холод – нежностью и тоской?
Не знаю, как будет попутчик наш встречен,
Не ведаю, что у него за жена,
Но мне захотелось вдруг в этот вечер
Сказать, чтоб смогла услышать она:
– Послушайте, незнакомка далекая!
Не знаю: хорошая вы или скверная,
Сердечная, добрая или жестокая,
Но то, что любимая, – знаю наверное!
Поймите: в вагоне, соседям на час
Обычно не лгут никогда. Зачем?
Вас любят! А это один только раз
Встречается людям, и то не всем!
Поэтому, если вы любите тоже,
Привет вам сердечный!.. Но если вдруг
Сосед мой недаром меня встревожил
И встретится с болью ваш лучший друг,
Стойте тогда! Удержитесь от взгляда,
От тайных улыбок и тайных встреч!
Поймите: любовь не оплевывать надо,
А либо отвергнуть, либо беречь!..
Прислушался: ровно сосед мой дышит.
Он рядом – и то услышать не мог.
А до нее километры дорог…
Все верно. И все-таки вдруг услышит?!
1961
Твой подарок
День рожденья я с раннего детства любил.
За сюрприз посредине стола,
И за то, что я в школу в тот день не ходил,
И за торт, что мне мама пекла.
Были трудными годы, подарки – скромны,
Но был счастлив я, шашку беря.
И казалось на сутки возвратом весны
Мне седьмое число сентября.
Шашка – радость. Воздушен кусок пирога.
Только в этом ли главное было?!
– Тут не дорог подарок – любовь дорога, —
Мне с улыбкою мать говорила.
Эту старую мудрость постиг я вполне
Много позже, когда подо Мгою
День рожденья, меня отыскав на войне,
В блиндаже повстречался со мною.
Мы сквозь ливень пришли после боя назад,
Печь, треща, разливала жару,
Пар клубился над мокрой одеждой солдат,
Как туман над рекой поутру.
И когда нам вино старшина отмерял
Строго – Боже спаси просчитаться! —
Писарь, роясь в каких-то бумагах, сказал:
– А у нас новорожденный, братцы!
Пусть в далекие дали ушел этот день,
Но и ныне он в памяти ярок.
Все богатство солдата – шинель да ремень,
Где солдат раздобудет подарок?
Но сквозь дальние годы я вижу блиндаж
И на ящике из-под снаряда —
Десять кружек.
– Бери, брат наводчик, уважь!
Чем богаты, тем, значит, и рады!
Кружки были под стать продубленным бойцам,
В метках ссадин, просты, грубоваты,
В каждой ровно сто грамм, фронтовые сто грамм,
Что дают после боя солдату.
Юбиляру же, как ни взволнован он был,
Было все ж от чего растеряться,
Если водки он в жизни почти и не пил,
А сравнялось ему восемнадцать.
После третьей – блиндаж покачнулся слегка
И на песенных крыльях поплыл…
– Тут, брат, суть не в подарках – любовь дорога! —
Улыбаясь, сержант пробасил.
Годы шли… И недавно, когда листопад
Закружил среди дачных огней,
День рожденья, как год и как десять назад,
Вновь созвал в моем доме гостей.
Нынче весело. Тосты смешны и бойки,
Каждый быть бесшабашным готов,
Хоть у многих уже посветлели виски
От забот и студеных ветров.
Я смеялся, а в сердце тревога росла.
Ты ведь первой прийти обещала.
– Вот приду и отвечу, – сказала.
Стукнет дверь – стукнет сердце: пришла, не пришла?
И когда вдруг вошла ты в веселом огне
Своих солнечно-теплых волос,
И когда подошла, улыбаясь, ко мне —
Все смела: и укор, и вопрос.
И сказала, как будто все беды рубя:
– Все решила я. Дар принимаешь?
Я дарю тебе душу свою и себя.
Насовсем, навсегда! Понимаешь?
«Я дарю тебе душу свою и себя!»
То ли ветер гудит у реки?
«Я дарю тебе душу свою и себя!»
То ли сердце стучится в виски?
Неужели я счастье схватил за рога?
И впервые сказать не пришлось,
Что не дорог подарок – любовь дорога,
Если все воедино слилось!
Только знаешь, сейчас говорить о любви
Я не в силах простыми словами.
Хочешь, чуть старомодным меня назови
И блесни, улыбаясь, глазами.
Но за дар, за надежды, что стали близки,
За минуты высокие эти
Я, как в храме, касаюсь губами руки,
Самой щедрой и нежной на свете!
1961
Звезды служат влюбленным
Реки служат судам,
Травы служат стадам,
Рельсы – гулким колесам вагонным.
Птицы служат садам,
Маяки – морякам,
Звезды служат влюбленным.
Льют созвездья на землю таинственный свет,
Но ни трасс, ни путей к ним космических нет,
К ним, всегда добела раскаленным.
Космодром для ракет —
Лишь прохлада планет.
Звезды ж светят одним влюбленным.
Говорят, что влюбленный – это чудак.
Внешне, может, и так, но по сути не так.
Просто он изнутри озаренный.
Не косись на него с недоверьем, профком,
Кто рекорды дает и живет с огоньком?
Да, конечно же, он, влюбленный!
Кто влюблен – тот не ищет покойных путей,
Рвется к ветру и к звездам с любимой своей,
Всей земной красотой окрыленный.
«Жить с романтикой!» – это влюбленных закон,
Ну а кто не романтик, то попросту он
Вообще никакой не влюбленный.
Майский вечер затих в синеве тополей,
И гирлянды мигающих дальних огней
Над широким зажглись небосклоном.
Это так хорошо, что составы бегут,
Что на свете есть счастье, что птицы поют
И что звезды горят влюбленным!..
1962
Обидная любовь
Пробило десять. В доме – тишина.
Она сидит и напряженно ждет.
Ей не до книг сейчас и не до сна:
Вдруг позвонит любимый, вдруг придет?!
Пусть вечер люстру звездную включил,
Не так уж поздно, день еще не прожит.
Не может быть, чтоб он не позвонил!
Чтобы не вспомнил – быть того не может!
«Конечно же, он рвался, и не раз,
Но масса дел: то это, то другое…
Зато он здесь и сердцем и душою».
К чему она хитрит перед собою
И для чего так лжет себе сейчас?
Ведь жизнь ее уже немало дней
Течет отнюдь не речкой Серебрянкой:
Ее любимый постоянно с ней —
Как хан Гирей с безвольной полонянкой.
Случалось, он под рюмку умилялся
Ее душой: «Так преданна всегда!»
Но что в душе той – радость иль беда?
Об этом он не ведал никогда,
Да и узнать ни разу не пытался.
Хвастлив иль груб он, трезв или хмелен,
В ответ – ни возражения, ни вздоха.
Прав только он, и только он умен,
Она же лишь «чудачка» и «дуреха».
И ей ли уж не знать о том, что он
Ни в чем и никогда с ней не считался,
Сто раз ее бросал и возвращался,
Сто раз ей лгал и был всегда прощен.
В часы невзгод твердили ей друзья:
– Да с ним пора давным-давно расстаться.
Будь гордою. Довольно унижаться!
Сама пойми: ведь дальше так нельзя!
Она кивала, плакала порой.
И вдруг смотрела жалобно на всех:
– Но я люблю… Ужасно… Как на грех!..
И он уж все же не такой плохой!
Тут было бесполезно препираться,
И шла она в свой добровольный плен,
Чтоб вновь служить, чтоб снова унижаться
И ничего не требовать взамен.
Пробило полночь. В доме тишина…
Она сидит и неотступно ждет.
Ей не до книг сейчас и не до сна:
Вдруг позвонит? А вдруг еще придет?
Любовь приносит радость на порог.
С ней легче верить, и мечтать, и жить.
Но уж не дай, как говорится, Бог
Вот так любить!
1962
«Ты грустишь и, косу теребя…»
Ты грустишь и, косу теребя,
Молча смотришь в сумрак за окном…
Чем же мне порадовать тебя?
Как зажечь глаза твои огнем?
Ты романтик. Прямо на звезду
Проложу я серебристый след.
Для тебя я в летчики пойду.
Ну скажи: ты рада или нет?
Хочешь, смело в космос полечу?
– Не хочу.
Ты грустишь и, косу теребя,
Молча смотришь в сумрак за окном…
Чем же мне порадовать тебя?
Как зажечь глаза твои огнем?
Здесь дождя холодная стена.
А на юге солнечный закат…
В берег бьет зеленая волна,
Расцветают персик и гранат.
Хочешь, на Кавказ тебя умчу?
– Не хочу!
Ты грустишь и, косу теребя,
Молча смотришь в сумрак за окном…
Чем же мне порадовать тебя?
Как зажечь глаза твои огнем?
Не сердись, додумаюсь, пойму.
Может, и отыщется струна.
Может, в космос мчаться ни к чему
И волна морская не нужна?
Хочешь стать моею навсегда?
– Да!..
1962
Письмо любимой
Мы в дальней разлуке. Сейчас между нами
Узоры созвездий и посвист ветров,
Дороги с бегущими вдаль поездами
Да скучная цепь телеграфных столбов.
Как будто бы чувствуя нашу разлуку,
Раскидистый тополь, вздохнув горячо,
К окну потянувшись, зеленую руку
По-дружески мне положил на плечо.
Душа хоть какой-нибудь весточки просит,
Мы ждем, загораемся каждой строкой.
Но вести не только в конвертах приносят,
Они к нам сквозь стены проходят порой.
Представь, что услышишь ты вести о том,
Что был я обманут в пути подлецом,
Что руку, как другу, врагу протянул,
А он меня в спину с откоса толкнул…
Все тело в ушибах, разбита губа…
Что делать? Превратна порою судьба!
И пусть тебе станет обидно, тревожно,
Но верить ты можешь. Такое – возможно!
А если вдруг весть, как метельная мгла,
Ворвется и скажет словами глухими,
Что смерть недопетую песнь прервала
И черной каймой обвела мое имя.
Веселые губы сомкнулись навек…
Утрата, ее ни понять, ни измерить!
Нелепо! И все-таки можешь поверить:
Бессмертны лишь скалы, а я – человек!
Но если услышишь, что вешней порой
За новым, за призрачным счастьем в погоне
Я сердце свое не тебе, а другой
Взволнованно вдруг протянул на ладони, —
Пусть слезы не брызнут, не дрогнут ресницы,
Колючею стужей не стиснет беда!
Не верь! Вот такого не может случиться!
Ты слышишь? Такому не быть никогда!
1962
Одна
К ней всюду относились с уваженьем, —
И труженик, и добрая жена.
А жизнь вдруг обошлась без сожаленья:
Был рядом муж – и вот она одна…
Бежали будни ровной чередою.
И те ж друзья, и уваженье то ж,
Но что-то вдруг возникло и такое,
Чего порой не сразу разберешь.
Приятели, сердцами молодые,
К ней заходя по дружбе иногда,
Уже шутили так, как в дни былые
При муже не решались никогда.
И, говоря, что жизнь – почти ничто,
Коль будет сердце лаской не согрето,
Порою намекали ей на то,
Порою намекали ей на это…
А то при встрече предрекут ей скуку
И даже раздражатся сгоряча,
Коль чью-то слишком ласковую руку
Она стряхнет с колена иль с плеча.
Не верили: ломается, играет.
Скажи, какую сберегает честь!
Одно из двух: иль цену набивает,
Или давно уж кто-нибудь да есть…
И было непонятно никому,
Что и одна – она верна ему!
1962
Пылкая душа
(Шутка)
Женщина в силоновой пижаме
Медленно захлопнула роман.
Хрустнула холеными руками
И завороженными глазами
Посмотрела в сумрачный туман.
Муж чертил, сутулясь у стола,
А она под тихий шум метели
Вновь, листая том, произнесла:
– Вот ведь люди как любить умели!
Ради милых уходили в бой,
Ревновали, мучились, рыдали,
Шли на плаху, жертвуя собой,
Даже разум от любви теряли.
Скажешь, я не труженица? Пусть!
Но хочу и я, чтоб жгучий бред,
Чтобы муки, чтоб мольба и грусть!
Женщина я все же или нет?!
И не хмурь, пожалуйста, бровей!
С каждым днем в тебе все больше прозы.
Что ты знаешь про огонь страстей,
Про мольбу, страдания и слезы?
Что могу я вспомнить из прошедшего?
Где тот яркий взрыв в моей судьбе?
Что ты сделал в жизни сумасшедшего?
– То, что я женился на тебе…
1962
Ненужные споры
Двое ссорились, даже кричали,
Потом устали в конце концов.
Сердито затихли. И так молчали.
Наверно, не меньше пяти часов.
А где-то в это время смеялись,
Ходили в кино и читали стихи,
Работали, пели, мечтали, влюблялись,
Смотрели спектакль, напряженно-тихи.
Где-то дома к небесам возводили,
Играли в теннис, ловили бычков —
Короче, дышали! Короче, жили!
А здесь будто склеп: ни улыбок, ни слов…
И вряд ли обоим сейчас понятно,
Что эти часы, как бессмысленный бег,
Для них потеряны безвозвратно,
Из жизни вычеркнуты навек!
Наука на все ответы находит.
Она утверждает: – Имейте в виду,
Полчеловеческой жизни уходит
На сон, на транспорт и на еду.
А чем порой эта жизнь полна?
И много ль отпущено нам от века?
Ведь если подумать, то жизнь человека
Не так уж и слишком, увы, длинна…
Какой же статистик за нас учтет
Время, ушедшее на раздоры,
На злые слова, на обиды, на споры?
А жизнь ведь не поезд, она не ждет.
Конечно, можно хитрить, улыбаться:
«Подумаешь, важный какой разговор!»
А если по совести разобраться,
Сколько на свете ненужных ссор!
Поссорились, вспыхнули, побледнели…
Только б не сдаться! Не уступить!
А это ведь дни, а это недели
И, может быть, годы, коль все сложить.
И хочется мне постучать, обратиться
В тысячи окон, в сотни квартир:
– Кто в ссоре, прошу вас, идите мириться!
Милые люди! Давайте учиться
В собственном доме бороться за мир!
1964
Советчики
Я в мире жил любя и не любя,
Без радостей особых и напасти,
Пока не встретил наконец тебя,
Пока не понял, что такое счастье.
Моих друзей хватает мне вполне.
Я всех и перечислить не берусь.
– Ты молодец! – одни сказали мне. —
Отличный выбор! Превосходный вкус!
Твоя любовь и вправду хороша!
Тут все забудешь с первого же взгляда.
В глазах ну так и светится душа.
А уж фигура – лучше и не надо! —
Слова других сжигали, как огни.
В них были и печаль, и состраданье.
– Ты извини, – сказали мне они, —
Но у тебя не вкус, а наказанье!
Подумай сам: надменная натура,
Холодный взгляд, характер – никуда!
Курносый нос, нескладная фигура,
И плюс до неприличия – худа!
А третьи по-нейтральному молчали,
Загадочно кивали головой,
Уклончиво плечами пожимали:
Мол, вкус твой и плохой и неплохой…
Нет, я отнюдь в решениях не трус!
Но тут как душ, то жаркий, то холодный.
Любить тебя – хороший это вкус?
Или, напротив, никуда не годный?!
И только ветер в кленах молодых
Мне бойко крикнул: «Выбрось все сомненья!
Пошли к чертям советчиков своих,
И это будет лучшее решенье!»
1964
Чудачка
Одни называют ее «чудачкой»
И пальцем на лоб – за спиной, тайком.
Другие – «принцессою» и «гордячкой».
А третьи просто – «синим чулком».
Птицы и те попарно летают,
Душа стремится к душе живой.
Ребята подруг из кино провожают,
А эта одна убегает домой.
Зимы и вёсны цепочкой пестрой
Мчатся, бегут за звеном звено…
Подруги, порой невзрачные просто,
Смотришь, замуж вышли давно.
Вокруг твердят ей: – Пора решаться,
Мужчины не будут ведь ждать, учти!
Недолго и в девах вот так остаться!
Дело-то катится к тридцати…
Неужто не нравился даже никто? —
Посмотрит мечтательными глазами:
– Нравиться – нравились. Ну и что? —
И удивленно пожмет плечами.
Какой же любви она ждет, какой?
Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада!
Красивой-красивой! Большой-большой!
А если я в жизни не встречу такой,
Тогда мне совсем никакой не надо!»
1964
Одно письмо
Как мало все же человеку надо!
Одно письмо. Всего-то лишь одно.
И нет уже дождя над мокрым садом,
И за окошком больше не темно…
Зажглись рябин веселые костры,
И все вокруг вишнево-золотое…
И больше нет ни нервов, ни хандры,
А есть лишь сердце радостно-хмельное!
И я теперь богаче, чем банкир.
Мне подарили птиц, рассвет и реку,
Тайгу и звезды, море и Памир.
Твое письмо, в котором целый мир.
Как много все же надо человеку!
1965
Я провожу тебя
О, как ты щебечешь весело,
И как хлопотлива ты:
Жакетку на стул повесила,
Взялась поливать цветы.
С мебели пыль смахнула,
Заварку нашла на окне
И, как бы вскользь, намекнула
На нежность свою ко мне.
Вся из тепла и света,
Ты улыбаешься мне.
А я от улыбки этой
В черном горю огне!
А я сижу и не знаю:
Зачем вот такая ты?
И просто сейчас страдаю
От этой твоей теплоты.
Как много ты произносишь
Сейчас торопливых слов!
То дразнишь, то будто просишь
Откликнуться на любовь.
Грозишься, словно кометой,
Сердцем мой дом спалить.
А мне от нежности этой
Волком хочется выть!
Ну, как ты не чувствуешь только
И как сама не поймешь,
Что нет здесь любви нисколько
И каждая фраза – ложь!
Хуже дурной напасти
Этот ненужный фарс.
Ведь нет же ни грамма счастья
В свиданье таком для нас.
И если сказать открыто,
Ты очень сейчас одна,
Ты попросту позабыта
И больше ему не нужна.
А чтобы не тяжко было,
Ты снова пришла ко мне,
Как лыжница, что решила
По старой пойти лыжне.
Как будто бы я любитель
Роли «чужая тень»,
Иль чей-нибудь заместитель,
Иль милый на черный день.
Но я не чудак. Я знаю:
Нельзя любить – не любя!
Напьемся-ка лучше чаю,
И я провожу тебя…
Сегодня красивый вечер:
Лунный свет с тишиной,
Звезды горят, как свечи,
И снег голубой, голубой…
В мире все повторяется:
И ночь, и метель в стекло.
Но счастье не возвращается
К тем, от кого ушло.
Всем светлым, что было меж нами,
Я как святым дорожу.
Давай же будем друзьями,
И я тебя провожу!
1965
