Эд Макбейн
Ружье
Глава 8
Первого ноября в десять утра лейтенант Сэм Гроссман из криминалистической лаборатории позвонил в 87-й участок и спросил Стива Кареллу. Когда Карелла взял трубку, Сэм рассказал ему анекдот о человеке, который открыл пиццерию напротив Ватикана, и только после этого приступил к делу.
– Я насчет электробритвы, – сказал он.
– Какой электробритвы?
– Той, что вы нашли в ванной квартиры Лейденов. Мы сняли с нее отпечатки пальцев – занятная получается штука.
– Что же в ней занятного?
– Отпечатки принадлежат убийце.
– Дамаску?
– Это его фамилия?
– Это фамилия главного подозреваемого.
– Почему вы его не арестовали?
– Не можем найти.
– Так или иначе, отпечатки на электробритве совпадают с отпечатками на ружье. Каково?
– Что-то я не понимаю, – сказал Карелла.
– И я тоже. Ты бы смог застрелить двоих, а потом побриться бритвой одного из убитых?
– Я – нет, а ты?
– И я нет. Тогда почему этот тип так поступил?
– Может, он сильно зарос? – предположил Карелла.
– Мне случалось видеть и не такое, – сказал Гроссман.
– Мне тоже.
– Но зачем ему было так рисковать? Ружье стреляет слишком громко, Стив. Ты можешь вообразить человека, который стреляет из ружья четырежды, а потом как ни в чем не бывало идет в ванную бриться? Электрической бритвой! Ею же за час не побреешься!
– Ну, за час все же побреешься.
– Все равно долго! – сказал Гроссман. – Если ты застрелил двоих, первое твое побуждение – удрать. Тут уж не до бритья электробритвой.
– Это в том случае, если не знаешь, что в квартире напротив глухая женщина, а в квартире рядом нет жильцов.
– Ты хочешь сказать, что никто в доме не слышал стрельбы?
– Почему? Слышали.
– Ну и что?
– Обычное дело. Никто не позвонил в полицию.
– Так или иначе, убийца понимал, что наделал много шума. Он должен был быстро смыться.
– Но он же, по твоим словам, этого не сделал.
– Я говорю тебе: он стал бриться.
– Твое мнение – кто он?
– Псих, – сказал Гроссман.
* * *
Глория Лейден жила в многоквартирном доме на берегу реки Дикс. В вестибюле Кареллу и Клинга остановил швейцар. Он позвонил миссис Лейден, чтобы сообщить о визитерах. Она была готова их принять, и сыщики взмыли на семнадцатый этаж в сопровождении лифтера, который все время насвистывал «А мне все равно» и страшно при этом фальшивил.
В квартире были большие стеклянные двери, выходившие на маленькую веранду, обращенную к реке. Ухоженная квартира была обставлена в стиле датского модерна: белые стены, бежевые ковры. Четыре обитавшие здесь кошки, похоже, подбирались по цвету и превосходно вписывались в общую гамму. Они то выходили, то опять возвращались в гостиную, где Карелла и Клинг допрашивали хозяйку. Кошки поочередно обнюхали брюки Клинга и ботинки Кареллы, словно сами были сыщиками, проверяющими подозрительных посетителей. Кошки выводили Клинга из равновесия. Ему казалось, что они могут учуять запах Анны Гилрой и сообщат куда надо.
– Миссис Лейден, мы хотели еще кое о чем вас спросить, – сказал Карелла.
– Пожалуйста, – кивнула миссис Лейден. На ней был халат с поясом, а под ним со всей очевидностью скрывался корсет. Ее волосы утратили тот лавандовый оттенок, который так удивил Кареллу в морге. Хозяйка устроилась на краешке кресла, обитого пушистой коричневой материей, спиной к балкону.
– Во-первых, нас интересует, слышали ли вы, чтобы ваш сын или невестка упоминали имя Уолтера Дамаска?
– Уолтер?..
– Дамаск.
– Нет, никогда.
– Или какого-то другого Уолтера?
– Среди их друзей не было Уолтеров.
– Вы знали их друзей?
– Некоторых знала.
– Но ваш сын никогда не упоминал…
– Нет.
– А невестка?
– Мы с ней редко говорили. По крайней мере, на личные темы.
– Но вообще-то вы с ней разговаривали?
– Да, разговаривала.
– Вы с ней не очень ладили?
– Нет, отчего же, ладила. Наверно, вас интересует, нравилась ли она мне?
– Она вам нравилась?
– Нет.
– Ясно.
– Уверяю вас, молодой человек, я не умею стрелять из ружья.
– Никто и не говорит, что это были вы.
– Вместе с ней убит и мой сын, не забывайте.
– Ас ним вы ладили, миссис Лейден?
– Прекрасно ладила.
– Но не с невесткой?
– Нет. По крайней мере, сначала не очень.
– Когда было начало?
– Он привез ее из очередной поездки семь-восемь лет назад.
– Откуда она родом?
– Из Алабамы. Представляете, привез мне южанку. Вы бы только на нее посмотрели! Дело было летом, она впорхнула в комнату в желтом платье. Вылитая Скарлетт О'Хара. Вот такое первое впечатление!
– Вы знаете ее девичью фамилию?
– Роза Хилари Борден. На Юге они употребляют все три имени. Она постоянно рассказывала мне о своих двоюродных братьях и сестрах. Элис Мэри Борден, Давид Грэм Борден, Хорсе Франк Борден – натуральный роман из южной жизни. Вы бы только ее послушали! Единственный ребенок в семье, зато тысячи кузин и кузенов по всей округе, любителей кукурузных оладий и требухи. Я сразу сказала сыну: она мне не нравится. Но ему было все равно. Он мне заявил, что любит ее. Любит! Подстерегла его вдалеке от дома, улучила момент! Мужчины все одинаковы.
Карелла взглянул на Клинга. Оба промолчали. Миссис Лейден кивнула, словно соглашаясь со своей жизненной философией, и сказала:
– Мой сын был очень хорош собой, за него пошла бы любая. Когда он был в поездках, телефон звонил каждые десять минут. Все девицы хотели знать, когда Эндрю вернется домой. Но он вернулся с Розой Хилари Борден в желтом платье в обтяжку.
– До женитьбы он жил здесь, с вами? – спросил Клинг.
– Да, конечно. Мой бедный муж умер, когда Эндрю был еще ребенком. Разве сын может бросить свою овдовевшую мать?
– Сколько ему было лет, когда он женился? – спросил Карелла.
– Это случилось восемь лет назад, значит, тридцать два.
– Вы сказали, он встретил Розу на Юге, в Алабаме?
– Да, в Монтгомери.
– А мы решили, что его регион на Западе.
– Это сейчас. Три или четыре года назад его перевели.
– Скажите, миссис Лейден, вы знали, что в минувшие выходные ваш сын собирался домой?
– Нет.
– Он вам не звонил?
– Нет.
– А вашей невестке?
– Моя невестка никогда не звонила мне, когда сын был в командировке.
– Нам хотелось бы знать, не сообщал ли он ей о намерении приехать. Похоже, его планы изменились.
– Мне об этом все равно не стало бы известно. Она даже не сообщила мне, что забеременела. Я и узнала это, когда она потеряла ребенка, да и то потому, что Эндрю случайно обмолвился.
– Когда это произошло?
– В мае.
– Она забеременела и потеряла ребенка?
– Да, на втором месяце.
– Миссис Лейден, если забыть об Уолтере Дамаске, был ли среди их друзей кто-то…
– Нет.
– Кто мог бы завидовать…
– Нет.
– Или сделать что-то в этом роде по иной причине?
– Нет.
– И вы никогда не слышали об Уолтере Дамаске?
– Нет.
* * *
Больше вопросов у сыщиков не было. Кошки еще немного пошныряли вокруг, миссис Лейден добавила к портрету невестки несколько черных штрихов, и сыщики откланялись. Пора было делать перерыв на ленч.
Возникло предположение, что Уолтер Дамаск навестит свою квартиру, чтобы забрать чек, оставленный им в ящике комода в ночь гибели четы Лейденов. В конце концов, если он собирался удрать, то деньги ему не помешали бы. Поэтому детектив Артур Браун и был отправлен в засаду, в грязное логово Дамаска. С пятницы он коротал там время в одиночестве – высокий рыжий детина, кожа которого была темнее мрака, царившего в квартире. Плащ Брауна висел на спинке стула. В руках у Брауна был револьвер.
Браун терпеть не мог засад, но эта ему не нравилась особенно. Во-первых, в квартирке воняло, как на помойке. Во-вторых, ее владелец устроил здесь жуткий беспорядок. Когда ты на улице и следишь за автомобилями, вокруг толчея и суета, все время что-то происходит, можно поглазеть по сторонам. Даже в задней комнате магазина слышны голоса покупателей, и ты чувствуешь, что жизнь продолжается. Но здесь, в сумрачной тишине, казалось, что время остановилось. Кто бы ни был этот Дамаск и что бы он ни совершил, жил он как свинья. Темень, вонь и тишина навалились на Брауна, заставив его в очередной раз горько пожалеть о том, что он пошел работать в полицию, а не в санитарную инспекцию. Если бы у него в свое время хватило ума, он сейчас разъезжал бы на мусорной машине, которая хоть и воняет, но все же не так, как эта квартирка, и работал бы он при ясном свете ноябрьского солнца. Браун подумал, не поднять ли шторы на окнах, но решил, что лучше не стоит, устроился поудобнее на стуле в кухне и стал уже было задремывать, как услышал, что в замке входной двери поворачивается ключ. Сон как рукой сняло.
Он встал и прижался спиной к кухонной стене. Дверь отворилась. Снова наступила тишина. Дверь закрылась, отрезав полоску света, пробивавшуюся с лестничной площадки. Кто-то вошел в комнату и двинулся к кухне.
Браун колебался лишь мгновение. Затем он возник в дверях с револьвером в руке и коротко сказал:
– Стоять на месте!
На него испуганно глядела хорошенькая рыжая девушка.
* * *
Ее звали Аманда Поп. Она попросила сыщика звать ее Мэнди. Она ничего не имела против прогулки в участок, куда они поехали в ее желтом «бьюике». Браун сидел рядом с ней, рука с револьвером лежала на коленях. Она весело болтала с ним во время короткой поездки, а теперь, вольготно расположившись в комнате следственного отдела, первым делом попросила трех окруживших ее озабоченных детективов звать ее Мэнди. Услышав о своих правах, она отказалась от адвоката, поскольку ничего плохого не совершила.
– Что вы делали в квартире? – спросил Карелла.
– Пришла в гости к Уолли.
– К какому Уолли?
– К Дамаску.
– Кто дал вам ключ?
– Уолли.
– Когда?
– Давно, несколько месяцев назад.
Девушка была красива, знала об этом и пользовалась своей очаровательной наружностью очень умело. Волосы медно-красного цвета прекрасно контрастировали с белой кожей и большими зелеными глазами. Носик задорно вздернут, рот большой, губы крупные и ненакрашенные. Зеленое шерстяное платье удачно подчеркивало ее соблазнительные формы. Девушка сидела на стуле, закинув одну стройную ножку на другую, и ослепительно улыбалась детективам, заставив каждого пожалеть, что он не допрашивает ее один на один, подальше от похотливых коллег.
– Расскажите о ваших отношениях с Дамаском, – предложил Клинг.
– Сами знаете, – скромно потупилась она.
– Лучше вы нам все-таки расскажите, – попросил Браун.
– Мы часто встречаемся, – сказала Мэнди.
– Как часто?
– Очень часто.
– Вы живете вместе?
– Что вы хотите этим сказать?
Им никак не удавалось проявить необходимую строгость. Аманда Поп была так очаровательна и так по-женски хрупка, что им совершенно не хотелось не то чтобы разбить или поломать, но даже потревожить это произведение искусства. Они стеснялись убогой обстановки своего участка, светло-зеленых крашеных стен, обшарпанных столов, пыльного бачка с питьевой водой, ржавых решеток на окнах, унылых ящиков с документами, клетки для задержанных – к счастью, в данный момент пустовавшей. В это мрачное помещение красота заглядывала редко, и сыщики, задавая серьезные вопросы строгим тоном, чувствовали за собой какую-то вину.
– Так жили вы с ним или нет? – спросил Карелла.
– Мы жили в разных квартирах, – сказала Мэнди.
– Где ваша квартира, мисс Поп?
– Пожалуйста, зовите меня Мэнди.
Клинг откашлялся.
– Так где же находится ваша квартира? – спросил он.
– Мэнди, – добавила она таким тоном, каким учительница произносит трудное для маленького ученика слово.
– Мэнди, – послушно повторил Клинг и снова кашлянул.
– Я живу на углу Рэндал-авеню и Пятой улицы, – произнесла она голосом таким же нежным, как и ее личико. Она говорила отчетливо, но очень мягко, глядя на сыщиков снизу вверх и слегка улыбаясь, словно ведя светскую беседу с тремя приятными мужчинами за коктейлем.
– Послушайте, Мэнди, – сказал Карелла, – когда вы в последний раз видели Дамаска?
– На прошлой неделе.
– Когда именно? – спросил Браун.
– В пятницу вечером.
– Где вы видели его?
– Я заехала за ним в «Уютный уголок». Это ночной клуб. Он там работает. Вышибалой.
– Когда вы за ним заехали?
– В два. Перед закрытием.
– Куда вы поехали потом?
– К нему.
– Сколько там пробыли?
– У него?
– Да.
– Около часа.
– Чем занимались?
– Сами знаете, – снова сказала Мэнди, опуская глаза.
– А потом? – спросил Клинг.
– Отвезла его в одно место.
– Куда?
– На Саут-Энджелс-стрит.
– Зачем.
– Ему туда было надо.
– Он не объяснил зачем?
– Объяснил. Сказал, что хочет поиграть в покер.
– И вы его туда отвезли?
– Да.
– Значит, сначала вы поехали к нему на квартиру, где пробыли около часа, а потом отвезли его играть в покер?
– Да.
– Во сколько это было?
– Точно не скажу. Примерно между тремя и четырьмя утра.
– Вы его с тех пор больше не видели?
– Нет, он вышел из машины, и все.
– И после этого вы не встречались?
– Нет.
– И не разговаривали по телефону?
– Нет.
– Он вам не звонил?
– Нет, не звонил.
– И вы ему не звонили?
– У него нет телефона. – Мэнди помолчала и добавила: – Вообще-то, я звонила ему в клуб, но там сказали, что он не появлялся всю неделю. Вот я и решила заглянуть к нему, узнать, не стряслось ли чего.
– Он при вас не упоминал людей по фамилии Лейден?
– Лейтон? Нет.
– Лейден! Лейден!
– Нет, ни разу.
– Когда вы вместе выходили из его квартиры, он что-нибудь с собой взял?
– Что именно?
– Это мы вас спрашиваем.
– А что вас интересует?
– Оружие не брал?
– Вроде нет. Но пистолет у него есть. Маленький такой.
– Нас интересует ружье, мисс Поп.
– Мэнди.
– Мэнди. Вы бы обязательно его заметили.
– Ружье? Нет, ружья не было. Да и зачем оно ему?
– Вы знаете, как оно выглядит?
– Ну да. Вернее нет. В общем, как винтовка?
– Примерно.
– Нет, ружье я бы заметила.
– У него было с собой что-нибудь большое?
– Нет.
– Что-нибудь похожее на завернутое ружье или ружье в футляре?
– Нет, в руках у него ничего такого не было. Да и зачем ему брать ружье, если он собирался играть в покер?
– Но может, он не собирался играть в покер, мисс Поп?
– Мэнди.
– Может, он поехал в город, чтобы кого-нибудь убить, а?
– Нет!
– Например, Розу и Эндрю Лейденов.
– Нет, – еще раз сказала Мэнди.
– Вы уверены, что не встречались с ним после пятницы?
– Вполне. Он не давал о себе знать. Это так не похоже на Уолли. Он всегда звонит мне три-четыре раза в неделю.
– Но на этой неделе он не позвонил ни разу?
– Ни разу.
– Он не говорил, что собирается уехать из города?
– Куда ему ехать?
– Это мы у вас хотим спросить.
– Некуда ему ехать. Тут у него работа. Зачем ему уезжать?
– Если он кого-то убил, то мог решить, что лучше на время уехать.
– Я уверена, что он никого не убивал.
– Вы с ним когда-нибудь вместе уезжали?
– Нет.
– Есть ли у него где-то родственники?
– Не знаю. Он не говорил.
– Мисс Поп, если вам вдруг…
– Мэнди.
– …позвонит или напишет Дамаск, тут же дайте нам знать. Я предупреждаю вас, что он подозревается в совершении нескольких убийств, и если вам известно что-то о его местонахождении в настоящее время или…
– Мне ничего не известно.
– …или вы узнаете об этом в будущем и утаите информацию от полиции, то вы будете считаться его соучастницей…
– Я уверена, что Уолли никого не убивал, – вставила Мэнди.
– …а это правонарушение, караемое по Уголовному кодексу. Мисс Поп… Мэнди… Соучастником считается лицо, укрывающее или оказывающее иную помощь преступнику, с тем чтобы тот мог избежать ареста, судебного разбирательства или понесения наказания, а также лично знающее или имеющее основание подозревать, что данный человек – правонарушитель, разыскиваемый полицией. Вы это понимаете?
– Да, но Уолли…
– Мы только что довели до вашего сведения, что собираемся арестовать его, как только обнаружим. Так что вы в курсе, – сказал Браун и замолчал, давая ей возможность подумать. – Вы знаете, где он сейчас?
– Нет, к сожалению, не знаю.
– Вы нам позвоните, если что-то узнаете?
– Конечно. Но вы ошибаетесь. Уолли никого не мог убить.
– Ладно, мисс Поп, то есть Мэнди, вы свободны, – вздохнул Карелла.
– Проводите ее кто-нибудь, – сказал Клинг.
Провожать вызвался Браун.
Глава 9
Каждый проводит субботу по-своему.
Мейер и Хейз отправились слушать стихи, Карелла получил по голове, а Берта Клинга избили.
Суббота выдалась на славу.
Поэтический утренник должен был начаться в помещении Ассоциации молодых христиан на Батлер-стрит в одиннадцать, но начался в четверть двенадцатого. На сцену из-за занавеса выбрался статный молодой человек с бакенбардами-котлетками в коричневом костюме и сообщил собравшимся (а всего в зале было человек пятьдесят), что, как известно, сегодняшняя встреча посвящается памяти Маргарет Ридер, похороны которой состоялись в пятницу. Затем статный молодой человек довел до сведения присутствующих, что десять поэтов – ближайших друзей Марджи – написали элегии в ее честь, каковые будут исполнены авторами в сопровождении гитары Луиса-Йосафата Гарсона. Собравшимся представили Гарсона, желтолицего джентльмена в темно-сером костюме. Гарсон с мрачным видом уселся на черную табуретку в левой части сцены, после чего раздвинулся занавес, появился первый поэт и начал читать свою элегию.
В зале стояла траурно-праздничная атмосфера. Первый поэт читал свое произведение с драматическим накалом, сравнивая Марджи Ридер с воробьем, столкнувшимся с загадочным объектом, который покалечил ее тело, отобрал жизнь и возможность летать. «Теперь летать, – завывал он, – придется лишь во сне, в бескрайнем вечном сне». Он опустил рукопись и потупил взор. Наступило молчание, которое, как опасался Мейер, взорвется овацией. Собравшиеся порадовали Мейера, не наградив поэта ни единым хлопком. Второй поэт озаглавил свое творение «Голос» и рассказал в нем о неописуемо прекрасном голосе, который трагически замолчал навеки.
Возопим же, крикнем во всю мочь!
Поднимем голос против мерзкой стали смерти,
Что унесла от нас земную красоту.
Ту красоту и глубину, что рвутся
Собой заполнить сад.
И лес.
И мир.
О, Марджи, мы рыдаем.
Мы кричим.
И голоса наши сливаются в единый скорбный глас.
Услышь же нас, услышь же нас,
О, Марджи!
Снова молчание. Хейзу хотелось высморкаться, но он не осмелился. Луис-Йосафат Гарсон исполнил короткий и скорбный пассаж, чтобы заполнить паузу, создавшуюся из-за медлительности поэта номер три. Это был высокий молодой человек с бородкой и в черных очках. Хейзу показалось, что его стихотворение было несколько вторичным, что он уже слышал нечто подобное, тем не менее в зале во время исполнения стояла почтительная тишина, перебиваемая время от времени всхлипываниями.
Это было не очень, не очень давно.
Я сидел у себя и пил сидр,
И внезапно узнал, что убили ее,
Ту, что знал я как Маргарет Ридер.
Мы любили ее, как родное дитя,
Несравненную Маргарет Ридер.
Хейз покосился на Мейера, Мейер на Хейза, а худой бородач как ни в чем не бывало перешел ко второй строфе.
Марджи была ребенком – о да!
Ребенком в стране иллюзий.
Мы любили ее, но прошли года -
И настала минута конвульсий.
Поэтический утренник продолжался примерно в таком же ключе. В отличие от разноперой стайки поэтов, слушатели выглядели вполне буржуазно. Экспресс-анализ собравшихся в зале выявил немало знакомых лиц: коммерсанты, адвокаты, домохозяйки, врачи. Затесался сюда и патрульный из 87-го участка, тихо сидевший в штатском костюме. Но куда важнее было присмотреться не к слушателям, а к исполнителям – ведь любой из десяти ближайших ее друзей-поэтов мог запросто отправить на тот свет «несравненную Маргарет Ридер».
Если сбросить со счетов загадочного человека из бара «Перри» на Дебек-авеню, вернувшегося за тем, чтобы выведать ее фамилию, если не считать его подозреваемым номер один (слишком уж много «если» было с ним связано – если он таки вспомнил ее фамилию, если узнал ее адрес, если она впустила его в столь поздний час и прочее), то очень велика вероятность, что Марджи прикончил кто-то из ее милых знакомых. Любой из них вполне мог оказаться у нее дома в три-четыре часа утра. Поэтому Мейер и Хейз стоически вытерпели двухчасовое чтение скверных стихов (в том числе и стихов усопшей), внушая себе, что они присутствуют на поверке личного состава – развлечение, ныне вышедшее из употребления, к великому удовлетворению самих блюстителей порядка.
Когда утренник закончился, Мейер и Хейз отправились за кулисы, чтобы пообщаться с десятью подающими надежды стихотворцами, а также с гитаристом Гарсоном. Не без удивления узнали они, что в ночь убийства Марджи в доме Гарсона была вечеринка, на которой, по словам хозяина, присутствовало «большинство ребят».
– Марджи Ридер тоже была? – спросил Хейз.
– Конечно, – ответил Гарсон.
– В котором часу она ушла?
– Она пробыла недолго.
– Сколько именно?
– Пришла часов в десять, а ушла около полуночи.
– Одна?
– Perdone?[10]
– Она ушла от вас одна?
– A, si, si, solo. Одна.
– Она общалась с кем-то одним во время вечеринки?
– Нет, она циркулировала, comprende[11]? Гостей было много. Она подходила то к одному, то к другому, выпьет, посмеется и идет дальше. Марджи была muy[12] общительной. Все ее любили и уважали.
Почему же тогда ее убили?
Мейер и Хейз поблагодарили поэтов и гитариста и поскорее вышли на улицу глотнуть свежего ноябрьского воздуха.
~~
Стив Карелла собирался сделать кое-что по дому – надо было снять с окон москитные сетки, – но потом все же решил еще раз посетить квартиру Лейденов, из-за чего и получил по голове. Разумеется, можно было ушибить голову и снимая москитные сетки, но детективы проводят четкую границу между гипотезой и фактами. Останься Стив в тот день дома, ничего бы с ним не случилось.
Отправился он на квартиру Лейденов отнюдь не потому, что хотел отвертеться от снятия москитных сеток, как подозревала Тедди. Собственно, он не горел душой снимать их с окон, как весной отнюдь не рвался устанавливать их. Но и в город он поехал вовсе не для того, чтобы ему там дали по башке. За годы работы в полиции он успел усвоить одну важную истину: слишком часто сыщики не видят за деревьями леса. В переводе на обычный язык это означало следующее: чтобы как следует разглядеть предмет, необходимо либо подойти к нему поближе, либо отступить подальше.
Убийство, размышлял Карелла, всегда приводит в действие сложную полицейскую машину. Но, изучая отчеты детективов (напечатанные в трех экземплярах), расшифровывая судебно-медицинскую галиматью с результатами вскрытия, преследуя подозреваемого, допрашивая свидетеля, изучая документы и справки баллистиков, нетрудно упустить из вида, зачем, собственно, проделывается эта работа, запамятовать, что вначале был покойник. Памятуя об этом, Карелла решил, что не помешает еще раз вернуться на место преступления и попытаться представить, что именно могло случиться в эту ночь.
Ну и, конечно, он терпеть не мог возиться с москитными сетками.
Он поднялся в лифте на третий этаж. Это был лифт без лифтера, и убийца мог спокойно воспользоваться им в любое время дня и ночи. Но воспользовался ли он им в действительности? Не побоялся ли столкнуться с жильцами, возвращающимися домой с затянувшейся вечеринки? А может, он решил просто и без затей подняться по служебной лестнице и проникнуть в квартиру с черного хода? В конце концов, молочник Новелло обнаружил открытой именно эту дверь. Почему убийца не мог войти и выйти через одну и ту же дверь? Стоя в коридоре, Карелла взглянул на запертую парадную дверь квартиры миссис Лейбовиц, услышал за ней пение цветной служанки и двинулся к квартире Пиммов. Он прислушался у двери. В квартире было тихо.
Карелла вернулся к квартире Лейденов, чтобы войти с черного хода, и подошел к тупичку в конце коридора. Там, на небольшой площадке, стояли мусорные баки всех трех квартир. С одной стороны были квартиры Пиммов и миссис Лейбовиц, напротив квартира Лейденов. Быстро разобравшись в расположении, Карелла полез в боковой карман за ключом, полученным накануне в управлении (Тедди констатировала бы на этом основании наличие злого умысла – «Ты и не собирался сегодня снимать сетки, раз запасся ключом!»), и подошел к черному ходу Лейденов. Некоторое время он пытался открыть замок. Наконец ключ повернулся, и дверь отворилась. Карелла повозился с ключом, который не хотел вылезать из скважины, кое-как извлек его, положил в карман и вошел, закрыв за собой дверь.
В квартире не раздавалось ни звука. Здесь и стоял убийца, подумал Карелла. Наверно, он вошел в эту дверь, постоял в кухне, пытаясь угадать, где находятся его жертвы. Роза Лейден, видимо, услышала шум и вышла в гостиную посмотреть, что там такое. Тогда-то убийца и выстрелил в нее дважды, снеся ей полголовы.
Карелла вошел в гостиную.
Ковер был по-прежнему в крови, она засохла и превратилась в грязно-коричневую корку. Карелла посмотрел на большое пятно, образовавшееся там, где была голова убитой, затем бросил взгляд на ванную. Той ночью Эндрю Лейден, наверно, спал, утомленный долгим перелетом, но два выстрела разбудили его. Скорее всего, он выскочил из постели, крича: «Роза! Роза!» (не этот ли крик слышал кто-то из жильцов?), бросился в гостиную, но в дверях его встретил убийца.
Убийца, похоже, остановился на пороге и выстрелил в лицо Лейдену. Да, надо крепко ненавидеть человека, чтобы выстрелить ему в лицо из дробовика в упор. Дважды! Карелла зашел в спальню. Он увидел, что верхний ящик комода выдвинут, и тут же вспомнил, что утром, когда они были здесь, ящик был закрыт. Размышляя, не сделали ли это криминалисты, он двинулся к комоду, и в этот момент кто-то подошел сзади и трахнул его по голове.
Уже падая, Карелла подумал, что если часто получать по башке, то можно стать идиотом, и затем самым идиотским образом потерял сознание.
* * *
Легко раскрывать убийства тем, кто пошевеливается. Напротив, стоит зазеваться, и твоя собственная жизнь окажется под угрозой. В то утро Клинг не только не проявил должной прыти, чтобы раскрыть загадку убийства Лейденов, но сам настолько утратил бдительность, что был избит. Женщиной.
По ступенькам лестницы, украшенной двумя зелеными шарами, что вела в здание 87-го участка, без десяти три поднималась Анна Гилрой. Она была в красно-голубом мини-платье, ее длинные светлые волосы у затылка были перехвачены алой лентой, голубые туфли сверкали. Войдя в участок, она направилась к высокому столу, за которым восседал дежурный сержант Дейв Мерчисон, одарила его лучезарной улыбкой и посигналила голубыми глазами так, что даже сержант понял этот код. Затем спросила сладким голоском:
– Здесь детектив Клинг?
– Здесь, – ответил Мерчисон.
– А могу я его увидеть?
– Кто его спрашивает? – поинтересовался сержант.
– Мисс Анна Гилрой, – сказала девица и скромно отошла в сторонку.
Сначала она изучила фотографии находящихся в розыске преступников. Затем посмотрела на стенные часы. После этого уселась на деревянную скамейку, что стояла напротив стола сержанта, вытащила из голубой сумочки сигарету и, прежде чем закурить, вопросительно посмотрела на Мерчисона. Тот кивнул. Анна Гилрой закинула ногу на ногу и закурила, а сержант тем временем безуспешно пытался разыскать Клинга, который сидел на совещании у лейтенанта.
– Сейчас он занят, – сообщил Анне сержант Мерчисон. – Подождите немного.
– Благодарю, – сказала Анна и покачала ногой.
Мерчисон посмотрел на ее ноги, подумал, что мир катится в тартарары, и задался вопросом, надо ли ему разрешать своей двенадцатилетней и слишком рано созревшей дочери носить такие юбки. Видно все до пупка, сказал он про себя, промокнул лоб платком и, увидев, что на пульте загорелась лампочка, включил связь. После коротких переговоров он снова выдернул шнур, глянул на Анну Гилрой, сидевшую в облаке сизого дыма, и сказал:
– Он сейчас спустится, мисс.
– А нельзя ли мне подняться?
– Он сказал, что сам спустится.
– А я-то хотела посмотреть, где он работает.
– Видите ли… – протянул Мерчисон, склонив голову набок в недоумении – что там можно увидеть, кроме сыщиков, вкалывающих до седьмого пота?
На пульте снова замигала лампочка. Он включил связь и принял вызов от сердитого патрульного с Третьей улицы, который кричал, что уже полчаса назад вызвал санитарную машину, на тротуаре лежит женщина в крови, сколько еще можно ждать? Мерчисон велел ему успокоиться, и патрульный, поостыв, сообщил, что в жизни не видел столько крови, женщина вот-вот отдаст концы, собралась толпа и ругает полицию на чем свет стоит. Мерчисон сказал, что еще раз позвонит в больницу, а потом выдернул шнур и переключился на внешний телефон.
Он набирал номер больницы, когда по чугунным ступенькам со второго этажа стал спускаться Клинг. У него был очень удивленный вид, хотя Мерчисон и сообщил ему, кто его спрашивает. Может, виной тому была короткая юбка гостьи. Мерчисон краем глаза наблюдал, как Клинг подошел к скамье («Привет, это сержант Мерчисон, – говорил он в трубку, – где, черт побери, „скорая“?»), протянул руку Анне и сел рядом с ней. Мерчисон не слышал, о чем они говорили. («Мне звонит патрульный и ругается последними словами, толпа волнуется, женщина истекает кровью на тротуаре, что вы там себе думаете?») Клинг был больше смущен, чем удивлен, он кивал Анне, которая улыбалась, хлопая длинными ресницами, говорила, говорила, словно выбалтывала ему все секреты вселенной. («Да, да, хватит им играть в домино! Может кто-нибудь из вас оторвать задницу от стула?» – кричал в трубку Мерчисон.) Клинг кивнул в последний раз, встал и подошел к пульту. («Если мне еще раз позвонит патрульный, я поеду прямо к мэру, ясно?») Мерчисон злобно дернул шнур из гнезда.
– Я пойду выпью кофе, – сказал ему Клинг.
– Давай, – согласился Мерчисон. – Когда вернешься?
– Через полчасика.
– Ладно.
Клинг вернулся к скамье. Анна Гилрой встала, взяла его под руку, потом, обернувшись, послала Мерчисону прощальную улыбку и зацокала каблучками по кафельному полу. На пульте снова загорелась лампочка. Звонил все тот же патрульный, он был близок к истерике, потому что минуту назад женщина потеряла сознание и ее брат кричал толпе, что все это из-за халатности полиции. Патрульный спрашивал, что делать. Мерчисон ответил, что в любом случае не надо вынимать револьвер, пока ситуация не вышла из-под контроля. Патрульный ответил, что она уже выходит из-под контроля, потому что народ вопит, и, может, имеет смысл выслать подкрепление. Не успел Мерчисон сказать, что разберется, как с улицы у входа в участок донесся вопль.
Вопль означал ЧП. Произведя элементарные расчеты, Мерчисон решил, что вопит, скорее всего, Анна Гилрой, которая минуту назад покинула участок, повиснув на руке Берта Клинга. Сержант со своего места с той стремительностью, на которую способен тучный мужчина пятидесяти с лишним лет, схватил кобуру с револьвером и ринулся к дверям, толком не понимая, что могло случиться возле полицейского участка с девушкой, которая только что покинула здание в сопровождении детектива.
