Ярослав Гжендович
Владыка Ледяного Сада. Ночной Странник
Амитрай. Их ненавистный враг. Я сплевываю на землю и поднимаю кулак, бормоча имя Хинда. Они смотрят с удовлетворением – отреагировал я верно. Что, за дурака меня держат? Ведь будь я амитрайский шпион, поступил бы точно так же.
– Я видел ее, – отвечаю коротко. – И не хочу увидеть снова.
Не знаю отчего, но, когда я путешествую по чужим странам, по возвращении люди, прежде всего, спрашивают: «Что ты там ел?» Я и сам обычно об этом спрашиваю. Все так, словно кулинарные отличия больше других говорят о чужой культуре. Впрочем, может, так оно и есть.
Главным образом, серое вареное мясо, чуть отдающее тухлятиной и странными приправами, должными забивать вонь. Какие-то трубчатые грибы, может древесные, засоленные, скрипящие на зубах, словно резина. Немного маринованных овощей странной формы, цветов и вкусов, отдающих погребом. Соленая и сушеная плоская рыба. Мутное дрожжевое пиво. Корневища, схожие на вкус с чесноком и одновременно с луком-пореем, а выглядящие как аир. Загрызаю всем этим очередные истекающие жиром и водянистым рассолом куски. Полупропеченные коржики с отрубями, скрипящие на зубах от плохой прожарки. Лишь немногие могли бы похвастаться металлическими или базальтовыми жерновами, что мелят все в муку, но Грисма Безумный Крик, похоже, к ним не принадлежит.
В пиве – шесть процентов. При таком темпе пития за час-другой большинство за этим столом окажутся пьяными.
Они непрерывно расспрашивают о новостях из внешнего мира. Я выкручиваюсь, несу какую-то чушь. Хочу сойти за человека, который из дома прямиком попал на их берега и ничего не знает о новостях. Говорю, что мой корабль потонул и спасся только я. Слышу, что расспрашивают меня с беспокойством. Происходит что-то дурное. Знают, что нечто близится. Дело идет к войне? Их страна лежит в стороне. Остальной континент – далеко на западе, отрезанный пустыней и высокой горной цепью. Места почти безлюдные. На море нужно одолеть лабиринт опасных скалистых островков, проливов и шхер, которыми горы уходят в море. Ни один флот вторжения не пройдет. А никто в здравом уме не станет гнать армию сквозь пустыню и гору в этот медвежий угол. Зачем? Ради их окованных медью ведер? Щербатых секир?
Они спрашивают, не видывал ли я странствующих монахов в красных плащах и с лицами из серебра.
Я не видел.
А не видел ли я сумасшедших черных всадников с татуированными лицами, облаченных в черненое железо и на железных лошадях? Говорят, что они появляются все ближе.
Я не видел никого подобного.
А видел ли я Пробужденных?
Не знаю, кто такие эти Пробужденные. Я здесь чужак, а в моих краях о таком никто не слыхал.
– Война богов идет всюду, – бормочет Горелый Гнев, рыжий короткостриженный воин, сидящий напротив, рядом с тем, порубленным топором, с именем Дубовое Лицо. – Наверняка у себя вы зовете их по-другому. Дети холодного тумана.
Я отрицательно качаю головою.
Хотят знать, не видывал ли я чего-то странного во время пути через их лес.
– Я не уверен. Видел что-то странное, что на меня напало. Убил его, – говорю. – Но это, возможно, просто зверь.
Я иду к своим вещам, сложенным под стеной в аккуратную кучку, и вынимаю сверток. Они глядят на меня ошеломленно, когда разрезаю шнур и разворачиваю одеяло. Отрубленная лапа с грохотом падает на деревянный пол между святыми знаками. Пальцы ее все еще слегка шевелятся.
Крик. Они вскакивают на ноги, женщины и дети пищат, кто-то выкрикивает имя Хинда, кто-то ругается и издает полный энтузиазма боевой рык, кто-то подскакивает и пинает лапу, после чего трусливо прячется в толпе. Они озверели.
Я стою посреди этого гама и медленно, тщательно заворачиваю одеяло. Оно провоняло падалью и – слегка – чем-то вроде рыбы. Нужно будет его постирать.
Одни в ярости, другие испуганы. Королева бледна как простыня и кусает ладонь. Черные коровьи глаза стекленеют от слез.
Шок, или как?
Король требует копье. Ему подают со стойки короткое массивное древко. Расступаются. Грисма топчет лапу вышитым кожаным сапогом и, сопя, всаживает в нее кованное узкое острие. Медленно и методично. Кожа твари скользкая, твердая и эластичная, а треугольное острие недостаточно острое. Кожа уступает неохотно. Наконец Безумный Крик добивается своего и поднимает конечность, надетую на копье, – та все еще шевелит пальцами, напоминая сдыхающего кальмара.
– Воткните это над воротами. Пусть все Пробужденные увидят, что их ждет. А вы смотрите, что такое мужество. Ибо нынче пришел сюда чужой муж. Он в одиночку одолел Пустошь Тревоги и дает нам мертвого Пробужденного. А вы?
Они боятся даже взять у него копье. Некоторое время нет желающих. Наконец вперед шагает длинноволосый юноша с фиолетовыми космами и непроницаемым лицом. Кажется, он в ярости. Когда закрываются за ним окованные створки зала, слышны крики на дворе.
Понятия не имею, обрадовал ли я их, но наверняка произвел впечатление.
– Почему ты не взял голову? – спрашивает меня Грисма.
– Была тяжелой, – отвечаю я коротко. – И, кроме того, кусалась.
Он фыркает смехом и глядит на меня с подозрением:
– Как ты убил Пробужденного?
– Зарубил.
– Они умеют убивать взглядом и быть в трех местах одновременно, – кричит кто-то. – Ни один человек не может убить призрака! Железо не причиняет им вреда!
– Причиняет, – говорю я успокаивающе. – Только нужно быстро двигаться.
Они возвращаются за столы, стараясь не наступать на то место, где ранее лежал мой трофей.
Я гляжу, как они жадно пьют; пиво стекает по бородам, впитывается в волосы. Со стуком отставляют на стол кубки и требуют еще кувшины. Некоторые поглядывают на меня с удивлением, другие – с суеверным испугом, а кое-кто – с отвращением.
Королева все еще бледна как бумага, ее подбородок дрожит, но красиво очерченный рот стискивается в упрямой и яростной гримасе. Зато Грисма поглядывает на меня с надеждой. Так мне кажется.
Я не умею различать эмоции. Все из-за этих странных звериных глаз. Глаза медведей, глаза коров, белок, собак. Глаза зайцев. Полностью заполненные голубизной, бурым, чернотой или синевой.
Возвращается молодой. Должно быть, он кто-то значимый. Наследник трона? Садится у стола и, потянувшись за пивом, удостаивает меня тяжелым взглядом. Не любит меня. Посчитал своим соперником? Отобрал у него первенство?
Смотрю, как у него стискиваются челюсти, как непроизвольно раздувает он ноздри.
Я активирую цифрал. Просто так, на всякий случай.
* * *
Сделав еще глоток из слегка попахивающего буйволового рога, Драккайнен решил, что это можно пить. Не напоминало «Карловацкое», что уж там. Он протянул руку к деревянной тарелке и какое-то время шевелил указательным пальцем, двигая его от одного куска мясца к другому, пока не сделал выбор. Цапнул что-то, что решил называть огурцом.
Пир продолжался, и ничто не указывало на то, что воины собирались ложиться почивать. У кого-то закрывались глаза, некоторые подремывали над мисками, но пытались хранить сознание. Едва кто-то начинал клониться над столом, сосед, явно обеспокоенный, будил его толчком. Засыпающий тоже казался напуганным.
Уже какое-то время как его оставили в покое, и Драккайнен развлекался, наблюдая. Безумный Крик то и дело вперял в него пристальный взор и сидел, насупившись, потягивая пиво маленькими глотками. Насколько можно было судить, он что-то замышлял. Его жена хмурилась над пустой тарелкой и исподлобья глядела на товарищество за столом. Выглядела она куда младше Грисмы: оценить было непросто, но казалось, что ей нет и тридцати. Приняв во внимание, что замуж она наверняка вышла около четырнадцати, запросто могла быть матерью и надувшегося юноши с длинными волосами, и восьмилетнего ребятенка, сидящего подле нее. Оба были одеты богаче прочих: их кафтаны сшили из цветной ткани, на манжетах и по вороту украсили сложной вышивкой. У поясов висели металлические бляхи и чеканные ножи. На шее они носили золотые амулеты. Отчего же они такие хмурые? Королева могла быть разочарована жизнью в этой пустоши. А может, ее достала таинственная угроза, от которой все тряслись? Или дело в Драккайнене? Несколько раз он перехватывал долгий оценивающий взгляд, слишком навязчивый, чтобы оказаться случайно брошенным, и решил, что это древнее как мир явление. Бедная амбициозная девушка, плененная в провинции старым и более богатым мужем, – и таинственный пришелец. «Убежим вместе». Мелодраматично, но возможно. Молодой человек, в свою очередь, предположительно завидовал славе, какую Страннику дала принесенная лапа чудовища. Бедный сопляк, он понятия не имел, что без цифрала Вуко не имел бы ни малейшего шанса – как любой другой человек. Тварь слишком быстрая и умелая. Если таких зверьков тут много, обитатели двора Безумного Крика и вправду столкнулись с проблемой.
Размышлял он от скуки. Делал то, от чего его предостерегали.
«Мы не знаем этой культуры», – говорили они. Остерегали от ошибочных подобий и мышления привычными категориями. «Ты увидишь всякие вещи, но не поймешь их значения. Некоторые покажутся тебе дурными. Ты увидишь детей, пьющих алкоголь, насилие в семье, убийства, интриги, жестокость, кровосмешение и каннибализм. Не обращай внимания. Не твое дело. Это происходит по ту сторону космоса. Ты должен найти и вытянуть оттуда несколько человек. Остальное пусть идет как идет».
Баба, укрытая в нише, не двигалась какое-то время и, должно быть, уснула. Нет. Кто-то подошел к ней, невидимый для остальных в глубокой тени колоннады, и склонился к ее уху. Драккайнен напряг слух.
«Солнце наверняка уже зашло… Тьма густеет».
«Идет ли холодный туман?» – прошептала в ответ старуха.
«Пока нет».
«Ты принес?»
«Я боюсь прикасаться к его вещам, достойная».
«Глупец! Он выпил кровь и ничего не заметил! Он слаб. Должен нас покинуть».
«Наведет на нас Пробужденных».
Вот я тебе, к моим вещам лезть! – забеспокоился Драккайнен. Одетый в черное информатор отошел от бабы, но не приблизился к его скарбу – просто вышел из зала.
Старуха что-то замышляет, замышляет и Грисма, королева – тоже, молодой зыркает так, словно я у него козу выдоил… Что за компания!
– Когда началась эта «война богов»? – спросил он у Горелого Гнева.
Тот посмотрел на него словно на идиота.
– Кто может знать дела богов? Для нас важно, что Пробужденные начали выходить из урочищ. Некогда раньше о Пустошах Тревоги говорили разное, но по ним можно было ходить. Охотились мы на оленей, распахивали поля. Были мы теми, кому неведом страх, потому что умели здесь жить. Знали мы, где урочища и как их миновать. Умели мы ходить через топи и скалы. Летом спускали на воду ладьи и плавали до самого моря, а потом искали счастья в дальних странах. Уже много лет не плаваем. Вся наша земля стала урочищем. Сядь мы в ладью, возвратясь – нашли бы лишь пепелище и Пробужденных. Кто войдет в лес – уже не возвращается. Под плуг и мотыгу идут лишь те поля, что видны со стен. Дорогами никто не ходит. Нет путников, купцов или поющих. Дорога начинает зарастать. Говорят, это холодный туман и пуща, но я думаю, что так нынче повсюду.
– А что такое «холодный туман»?
Во время сбора информации важно, чтобы собеседник говорил о том, что интересно ему. Большинство людей жаждет говорить лишь о себе. Поэтому, когда нужно добыть информацию, полезно сделаться благодарным слушателем. Не пытаться говорить самому, а слушать и расспрашивать о подробностях. Горелый Гнев наклонился в его сторону и принялся шептать:
– Сперва становится холодно. Даже в солнечный день. Потом свет делается странным, и появляется туман. Иной чем обычно. Густой и холодный. Делается тихо. Даже птицы не поют. А потом приходят Пробужденные. Иной раз это умершие. Иной – чудовища. Мой свояк на моих глазах постарел и умер. А то, что умерло, продолжало двигаться. Я приколол его копьем к земле и сбежал. Когда приходит холодный туман, самое худшее, что есть у человека в голове, встает перед ним, как живое. Моя жена боялась воды. Не научилась плавать, не подходила к ручью, даже колодца опасалась. Говорила, что часто снится ей, будто она тонет. Туман настиг ее на поле у леса. Говорили, что металась, как безумная, будто напали на нее осы. А потом – начала рыгать водой. Целые ведра воды из нее выходили, пока она не потопла. В воде, которую имела внутри. На сухом, словно камень, поле.
– Отчего вы не уйдете отсюда?
– Мы – люди Грисма. Племя Безумного Крика. Не уйдем. Хотим сражаться. Это наша земля. Нам некуда уходить. Старуха говорит, что придет день, когда Пробужденные перестанут к нам приходить. Что они куда-то идут, а наш двор просто стоит у них на пути. Но однажды уйдут все – и заберут туман с собой. Из него они берут силы.
Это могут быть вулканические испарения, подумал Драккайнен. Токсические и вызывающие галлюцинации. Или подводные запасы какого-то газа, как в озере Танганьика.
– Теперь, когда ты с нами, мы справимся, – внезапно заявил Горелый Гнев. Драккайнен остолбенел. – Ты умеешь убивать Пробужденных. Научишь нас, и мы пойдем сражаться. Отгоним их, – туповатое лицо начало лучиться от энтузиазма. Горелый Гнев в своей запальчивости выглядел почти симпатичным. – Пуща снова услышит Безумного Крика. Мы вернемся на свою землю.
Это может оказаться, например, спорыш или что-то такое в зерне, подумал Драккайнен.
– Никто не ходит дорогой? Я был первым? Насколько давно?
– Порой случается так, что путник оказывается Пробужденным. Выглядит как человек, а потом становится поздно.
Драккайнен потянулся за кувшином и налил Горелому Гневу пива. От души.
– Странным человеком может оказаться чужеземец или попросту безумец. Я одного повстречал на дороге. Звался Вороновой Тенью. И это необязательно Пробужденный. Не приходил сюда никто странный? Года два назад?
Горелый Гнев некоторое время пил, затем отставил рог, снабженный посеребренными ножками, и вытер рукавом лицо.
– Теперь, что ни возьми – все странно, – ответил он неуверенно. – Война богов… Дурное время…
– Dobrodoszli. Мы пошли по кругу, – проворчал Драккайнен и сделал глоток из своего рога. Решил рискнуть и все поставить на одну карту.
– Я кое-кого ищу. Четырех людей. Чужеземцев издалека. Трое мужчин и женщина. Это не Пробужденные, но могут оказаться опасными. И – они странные. Не говорят на вашем языке, и у них слепые белые глаза.
Горелый Гнев приподнял голову над столом и сверлил Странника черным неподвижным взглядом, как у змеи.
– Один был. Прежде чем все рухнуло. С рыбьими глазами. Должен бы оказаться слеп, но видел. И говорил поганым языком, как умственно отсталый. Нос у него был странный. И черные волосы, длинные такие, зачесанные назад. И белое, словно воск, лицо. И высокий, как не человек. Еще выше тебя. Но это был Песенник.
– Кто?
– Умел сделать так, чтобы вещи появлялись. Некогда таких было много, но теперь – уже нет. Люди говорят, они друг друга поубивали. А потом другие поубивали их. Некоторые такими рождаются, но лучше их изгонять. Говорят, они приводят холодный туман.
– Почему?
– Это те, кто украл песни богов. Те, что умеют лечить, или убивать, или деять. Разное. Один знает одно, другой – десять. Когда боги об этом узнают, насылают туман, чтобы он нашел такого. Так было и с этим. Не умел много, но хватило. Пробыл два дня и ушел. А потом пришел холодный туман и появились Пробужденные. Туман пришел за ним.
– А что он сделал? – спросил Драккайнен осторожно.
– Говорил всякое. Я видел только, как он зажег огонь молнией из руки и ел песок с водой.
Бледный, высокий, с длинными черными волосами… Ван Дикен, подумал Вуко. Ван Дикен с зажигалкой и порошковым супом. Но где остальные?
Горелый Гнев кивал над столом, а его черные змеиные глаза помутнели. Снизу даже появился узкий полумесяц белков.
– Не должно об этом говорить. Нынче ночь. Дурное время… Война богов…
Происходящее напоминало неудачную сельскую свадьбу. Несмотря на усилия, часть уже засыпа́ли. Физиология и алкоголь начинали брать верх. Скручивались в клубок под стенами, падали лицом на стол между обгрызанными костями, лужами пива и остатками овощей. Те, кто оставался трезв и в сознании, присаживались поближе к очагу, где тлели балки, шипящие под каплями мелкого дождя. Драккайнен проследил за очередным вероятным информатором, с оторопью констатируя, что повседневность средневековья – это призрачная, всеохватная скука.
Тут нечего делать. Можно сидеть над пивом, рассказывать друг другу истории. Но и только. Кроме этого, был еще страх. Все тревожно глядели во тьму за дверью, стараясь держать под рукой оружие, даже во время сна. Нервно вздрагивали сквозь сон, как дикие звери; порой просыпались и поводили вокруг испуганными глазами, а потом засыпали снова. Скука и страх. Длинные периоды монотонности, прерываемые короткими спазмами ужаса и испуга.
Появился ван Дикен. Что он здесь делал? Куда ушел?
– Стирсман хочет говорить с тобой, – это был толстый старик, который к нему выходил. Странник уже знал, что его зовут Нуле Спящий-на-Льду. Стоял напротив Драккайнена, склонялся над лавкой, грызя кость. Разведчик взял рог, к которому уже успел привыкнуть, и пошел за стариком, стараясь не наступить на кого-нибудь из дремлющих на лавках и под ними, пробираясь между спинами тех, кто еще пытался беседовать.
За этим – лучшим – концом стола, за которым сидел владыка, развлечения были еще хуже, чем в других местах. Мнимая королева сидела ровно, будто палку проглотила, и смотрела стеклянными глазами прямо перед собой. Молодой пренебрежительно жевал маленькие куски мяса, а мальчишка подремывал, вжавшись в мех, покрывающий плечи матери.
Сам Грисма глядел из-под кустистых бровей и то и дело плямкал губами.
– Идет осень, – произнес он внезапно. – Куда пойдет пришелец, у которого никого нет? Ни крова, под которым спрятаться, ни огня, чтобы согреть руки, никакой еды в котелке? Останься с нами. Я дам тебе жену и дом. Их-то у меня больше, чем мужей, которые могли бы разводить там огонь. Дам тебе золота. Стань подле меня, Странствующий Ночью, и подопри слабеющую руку старца. Вместе мы отобьемся от Пробужденных, и тогда туман уйдет.
– Никто не может встать на пути у предназначения, – ответил Драккайнен. – А мое предназначение – путь. Не могу греться у костра или жить под крышей, пока не отыщу четверку чужих со слепыми рыбьими глазами. Такова воля богов.
«Когда разговор пойдет не по-твоему, взывай к высшим силам», – советовали ему.
Безумный Крик пренебрежительно фыркнул.
– Ты сам говорил, что боги твои далеко, под другими звездами. И сомневаюсь, чтобы здесь, в землях наших богов, они могли бы возразить. Теперь, когда боги ведут войну, а мир сошел с ума, никто рассудительный не станет так поступать. Кто знает, чего они могут хотеть? Зачем тебе искать что-то, чего уже нет? Кости тех, кто здесь прошел, могут давно гнить на тропах окрест.
– Это не только дело богов, – таинственно ответил Вуко. – Те чужаки прошли по твоей стране. Мне говорили, что один был здесь. Высокий Песенник с рыбьими глазами.
– Было время, когда по дороге бродили путники. Приходили и уходили. Неизвестно откуда и неведомо куда. Теперь приходят лишь Пробужденные. Ежели не останешься с нами, однажды они перейдут через частокол. Не будет уже двора Безумного Крика. Будут лишь пепелища, кости и вороны. Останься. Останься хотя бы до весны. Научи нас, как убивать детей холодного тумана. Одного ты прирезал.
– Одного, – заметил Драккайнен. – И это отняло у меня час. Будь их больше, я бы наверняка погиб. Забери людей, скарб и уходи отсюда. Найдешь другой холм и поставишь другой двор. Зачем жить в таком месте?
– Здесь земля наших предков, – рявкнул юноша. – Перестань его умолять, отец. Тебе не нужен этот приблуда. У тебя есть сын и есть верные воины. Племя Безумного Крика еще живо.
– Юноша, который ничего не повидал, должен молчать, когда говорят мужи, – процедил Грисма. – Этот чужак нынче принес лапу чудовища. Кто из вас сделал подобное? Может, ты?
– Пес тоже порой приносит руку с места битвы, но только глупец полагал бы, что пес выиграл битву. Покажи мне, как ты убил чудовище, пришелец. Покажи мне – и я поверю, что ты нам нужен.
– Молчи!
– Позволь мне с ним сразиться, Грисма Безумный Крик. Не заставляй меня слушать, как величайший стирсман и воитель, который некогда водил пять кораблей на конец мира, умоляет бродягу о помощи. Не говори с ним так, словно ты – один. Я убью его, и тогда ты поймешь, кто оборонит нашу землю. Или умру, и тогда пусть обороняет он.
– Молчи, глупец! Я хочу получить воина, а не потерять сына.
– Мы не станем сражаться, – успокоил его Драккайнен. – Это было бы глупо.
– Тогда тебе придется отдать мне это, – процедил юноша и поставил на стол металлический резной цилиндр размером с полулитровую консерву. Контейнер с радиолярией.
Драккайнен вздохнул. Один удар кончиком указательного пальца в точку между глазами и одновременно – второй, большим пальцем в сухожилие на запястье, чтобы он выпустил контейнер. Доля мгновения – и можно вернуться к прерванной беседе. Только вот стол широковат.
– И что, отец? Снова попросишь труса о помощи – труса, который боится снять оружие даже под кровом? Которому не хватает кольчуги, как мужу, и приходится обкладываться латами, словно черепахе? Потому что он бросил тебе кусок мяса?
Грисма молчал некоторое время.
– Да будет так. Тебе придется выкупить добычу, пришелец. Грисмальфи Дождевая Птица желает битвы. Потому – бейтесь. Покажи нам, как ты убил чудовище.
– Я не стану никого убивать, – прошипел Драккайнен. – Я уже сказал.
– Ну так не убивай его. Но, если хочешь получить эту вещь назад – бейся с ним. А тогда, быть может, тебе придется принести смерть.
Вуко скрежетал зубами, шагая к своему скарбу, сложенному под стеной. Быстро проверил скирду вещей, но, кажется, больше не пропало ничего. И все же он нарушил правило – не спускать глаз со своего имущества.
В зале поднялась суматоха. Воины радостно покрикивали, раздвигали столы, зажгли больше факелов, внесли еще несколько ламп на треногах.
Вуко снял панцирь и кольчугу как раз к моменту, когда Грисмальфи натянул свою. Оставил на себе только легкий нагрудник и вынул меч из ножен.
Свет был так себе, лампы коптили. Деревянный пол, покрытый тростником, мог оказаться слишком скользким. Драккайнен отстегнул пояс и встал посреди комнаты в высокой стойке с мечом, небрежно удерживаемым в руке. Противник комично сопел, из-под шлема был виден лишь рот с ощеренными, как у пса, зубами и напряженными желваками. Грисмальфи провел клинком по своему щиту, высекая пучок искр, и издал высокий вибрирующий вопль. Лицо его покраснело, а глаза в треугольных отверстиях казались безумными.
– Надеюсь, он слишком молод для апоплексии, – пробормотал Драккайнен на хорватском.
Провернул меч в руке так, чтобы острие спряталось за его предплечьем и коснулось плеча. Из ладони выступала лишь рукоять. Стоял, чуть сгорбившись, на ровных ногах и подняв левую руку на высоту солнечного сплетения. Человек в стойке айкидо совершенно напрасно кажется задумчивым или рассеянным.
Молодой кинулся в атаку совсем иначе, танцуя и подскакивая, словно боксер, меч и щит все время нервно двигались в его руках, как голова кобры. Драккайнен глядел куда-то в середину его фигуры и ждал, расслабив мышцы. Понял уже, что у Грисмальфи неплохие рефлексы. Первый удар пал бы совершенно неожиданно, если бы не подобная презрению гримаса, приподнявшая губу юноши всего на четверть секунды раньше. Это был низкий, хитрый удар в бедро, рассчитанный на то, чтобы перерубить мышцы. Хватило сделать полшага назад, а потом сойти с дуги удара. Юноша восстановил равновесие несколькими танцевальными прыжками и внезапно выстрелил коварным уколом. Драккайнен перекрутил плечи и поворотом сошел с линии атаки, после чего, все еще держа меч вдоль руки, потянулся через подмышку парня к его шее.
Молодой князь рухнул на пол с изрядным шумом, щит с грохотом поехал под стол. Стоящие вблизи отскочили в стороны.
Драккайнен подождал, пока Грисмальфи найдет щит и попадет трясущейся от злости рукой в петли и отыщет шлем, укатившийся через весь зал.
Следующая атака была еще быстрее, состояла из нескольких финтов, один за другим, пока он не дождался укола, направленного по наклоненному щиту и сопровождаемого диким визгом.
На этот раз Грисмальфи перевернул лавку и сдвинул с места стол, щит на миг увяз под мышкой, блокируя ему руку.
– «Каковы бы ни были обстоятельства, сохраняй достоинство. Достоинство – приготовиться к сражению холодно, но умело, не давая вывести себя из равновесия движениями противника. Кажущаяся кротость достоинства скрывает тысячи возможностей. Так сила может противостоять изменениям. А следовательно, достоинство и сила – едины», – процитировал ему Драккайнен, стоя посреди зала.
Еще три атаки спустя молодой князь уже покачивался от усталости, получв ушибы от падений и покалеченный краем собственного щита.
Колол, резал и рубил, но противника никогда не было в месте, которое прошивал меч. Странник был как вращающийся шар, как туман. Однако сам ни на миг не выставил клинок, все время прятал его вдоль правой руки. Ему оказалось достаточно быстрого хвата четырьмя пальцами ладони, которыми он выкрутил парню запястье, бросая его на землю, рывка спиной, шага и поднятия руки. Небрежные, ленивые жесты, будто отгонял муху.
– «Кусок коры смеется над штормом, а ива – над ураганом», – посоветовал Драккайнен, хотя на самом деле ему было не до смеха.
Парень вправду быстр и опасен, а Вуко не обучали вести бескровные дружеские поединки. Каждый миг ему приходилось концентрировать свое внимание, чтобы не поддаться инстинкту, вбитому в мозг и мышцы, приказывавшему перерезать мелькнувшую аорту; перерубить основание черепа, когда открывался затылок противника; прошить одним быстрым уколом горло и мозжечок; распороть брюхо, когда противник пробегал рядом, ведомый собственной инерцией. Каждые пару секунд случалось несколько таких моментов, когда лишь усилие, сдерживающее полубессознательное движение руки, отделяло Грисмальфи от смерти.
Тот и понятия об этом не имел. Думал лишь о собственной ярости и поражении, все сильнее битый, уставший и униженный. Становился все менее ловок и все более опасен.
Особенно для себя.
Хватит, решил Драккайнен и одним движением снес шлем с его головы, после чего клюнул парня за ухо рукоятью меча.
Грисмальфи качнулся, ухватился за край стола и свалился лицом в истоптанный тростник. Чуть дернул одной ногой и стал неподвижен.
Драккайнен отошел в угол во внезапной тишине и спрятал меч в ножны.
– Жив, – произнес, глядя Грисме в глаза. – Утром стоит дать ему воды и перевязать голову.
Потянулся к столу и взял контейнер с радиолярией.
– Это мое, – сказал. – И так оно и останется.
* * *
Баня, в которой мне придется спать, – каменная пристройка. Сарайчик три на три, приставленный к одному из домов. Есть в нем сложенный из больших камней очаг, вылепленный из окаменевшей глины пол и деревянный помост. На балках под потолком сушатся какие-то травы, дым лениво уходит в дыры на крыше. Я чувствую облегчение и злость.
Я не справляюсь. Не умею с ними договариваться. Я ничего не узнал, ничего не понимаю, дал спереть у себя радиолярию и позволил устроить драку. Браво, Драккайнен.
Зато мне не нужно лежать вповалку вместе с другими воинами в большом, вонючем зале, среди смердящих немытых тел. В косматом полумраке, где каждый миг кто-то храпит, скрипит зубами, чешется или пускает ветры.
Я сижу на своем седле, пыхая трубочкой, и смотрю на рдяные поленья в очаге.
Не знаю даже, гостеприимство это, привилегия или знак недоверия.
Ночь темна, снаружи по-прежнему сеет дождь. Слышен только кашель стоящих на стене стражников. То, что здесь происходит, – нечто вроде повышенной боевой готовности. Обычно они, полагаю, в зале не спят. Даже у рыцарей Грисмы есть женщины, дети, дома или постой. Однако сейчас – все иначе. Нынче время холодного тумана, что бы это ни значило. Женщины и дети спят в отдельной каморе, тоже с оружием под рукой, вповалку. Воины после пьянки дремлют на столах и на полу зала, охраняя доступ к их спальне. Последняя линия обороны. Прижавшись друг к другу, словно кролики. Даже по нужде они выходят, пригнувшись и со страхом, – прямо за порог. За ворота городища наверняка не вышли бы в ночи ни за какие сокровища.
Я выбиваю трубку о камни очага, потягиваюсь и выхожу наружу, набрасывая капюшон полукожуха. В колеблющемся огне ламп, что стоят под крышей на стене у ворот, капли дождя напоминают капли ртути.
Я прислушиваюсь. Доносится лишь лай собак, шаги часового, отмеряемые стуком древка, шипение масляных фитилей, скрип ремней, лязг металла и шум дождя. Ничего больше.
Стою так минуту-другую, дожидаясь, пока часовой меня приметит. Он боится оторвать глаза от тьмы за частоколом – лишь зыркает через плечо. Я всхожу по скользким деревянным ступеням, стараясь как можно больше шуметь. Слишком они тут нервные.
– Ты тот чужак, что странствует в одиночку? Тот, что убил Пробужденного? – спрашивает воин, кивком указывая на торчащее над воротами копье с насаженной лапой.
– Я. Хотел увидеть холодный туман.
– Ничего не видно. Никогда ничего не видно, пока не становится поздно.
– Ты видел когда-нибудь Пробужденного?
Он крутит головой:
– Не знаю. Что-то я вижу. Движение, туман. Порой просверк глаз. Однажды видел, как человек внезапно загорелся. Но обычно я лишь нахожу трупы. Пойдешь дальше?
– Такая судьба.
– Говорят, ты безумен. Но мне думается, ежели ты уйдешь отсюда, проживешь дольше нашего.
– Почему же вы не уйдете?
– Как уходить со своей земли? Одному легче. А целым кланом? Дома и земли не забрать. Ежели стирсман скажет – пойдем. Не скажет – останемся. От войны богов не сбежишь. Так везде. Надо выносить прочь странных детей и не красть песни у богов. И блюсти обычаи. Всегда так было, так и теперь зло минует. Ты далёко идешь?
– Ищу безумных чужаков с рыбьими глазами. Якобы здесь был один. Мне говорили, что – Песенник.
– Был такой. Давно, но был. Высокий, с черной гривой и бледный словно рыба. С месяц просидел, а однажды ночью исчез. Глаза такие жуткие, что аж ноги слабели. Такой отвратный, а бабы за ним увивались. И, говорят, Грисма хотел его убить, но боялся. Верно говорят, что был это Песенник. Сразу как он исчез – пришел туман, и восемь мужей погибли. Говорят же, что туман идет вослед Песенникам. Чтобы песни отобрать и вернуть богам. Говорят, нет ничего худшего, чем Песенник, потому как хотя песни его и деют, зато злую судьбу притягивают. Со всем прочим человек-то справится. На железо найдется клинок, на яд и болезнь – зелья и заговоры, даже на бабу способ найдется. Только с песнями богов человек ничего не поделает. А того хуже, ежели из-за этого некий бог о тебе прознает. Зачем ты его ищешь?
