Яна Темиз
Сад камней
– У нас полиция и убийство, – сказал ему голос в трубке, – и…
– Где?! – почти закричал Кемаль, не веря своим ушам. Убийство – там же нет никаких подъездов, это тихий дачный поселок, о чем она?!
– У нас, – ответил все тот же ужасный голос, – в доме прямо… если ты не приедешь…
– Я приеду, – быстро солгал Кемаль, думая, как бы заставить ее позвать к телефону брата. С ней что-то не то, это ясно, надо поговорить с кем-нибудь здравомыслящим. – А Мустафа… там?
– Не там. Никто не там. Он убил Эмель.
– Кто?! Что ты говоришь?! – перед глазами снова встал подъезд, никак не желавший соединяться в его сознании с дачами. Как убийство может случиться там? При чем здесь Эмель? Кто такой этот «он», сейчас Кемаль определял этим словом только своего неуловимого равнодушного врага, других убийц для него не существовало.
– Айше! – выкрикнул он. С ней что-то случилось, он должен докричаться до той, прежней, настоящей Айше, и она ему все объяснит. Спокойно и логично, как она умеет. – Айше, послушай! Что там у вас?..
– Приезжай. Сам посмотришь.
Гудки в трубке показались невыносимыми. Перезванивать не имело смысла – если она сказала правду, если ничего не придумала и не преувеличила (она никогда не делает этого, ты же знаешь!), если кто-то действительно убил Эмель, то что она сможет еще сказать?
Он тронулся с места, еще не понимая, куда ему ехать.
Наверняка это какое-то недоразумение – такого страшного розыгрыша Айше не могла себе позволить! – однако случилось явно что-то достаточно серьезное.
Эмель и убийство – эти два слова никак не желали соединяться в одну осмысленную фразу.
Эмель… тихая домохозяйка, милая женщина, талантливая художница – она просто жена и мать, Кемаль никогда даже не думал о ней вне ее семьи, словно она – сама по себе, отдельно – не существовала.
«Жена моего брата» – говорила Айше, и Эмель полностью соответствовала этому определению. Однако такими или почти такими были и жертвы маньяка, а они мертвы, не забывай. Да, но маньяк в надежном, охраняемом поселке, среди небольших коттеджей, где все на виду?
Да и как бы он туда попал – специально, что ли?!
До выезда на автостраду и, следовательно, выбора пути оставалось совсем немного, и Кемаль достал телефон. Единственная разумная вещь – позвонить Мустафе, брату жены, пусть он объяснит, что у них там происходит.
Никто не отвечал так долго, что Кемаль понял: придется сворачивать. Полтора часа – и он все выяснит. Если окажется, что ничего не случилось, он переночует, встанет пораньше и вернется, ничего страшного.
– Кемаль, – услышал он наконец, но голос Мустафы был почти сразу заглушен еще какими-то голосами. «Предупреждали», «немедленно», что-то типа «прекратить разговор» – нога сильнее нажала на педаль газа, и он вылетел на автостраду на совершенно недозволенной скорости.
– Что случилось?! – закричал он, уже понимая, что узнает это не раньше, чем доберется до места.
– Приезжай, – гудки оборвали начатую фразу.
«Уже еду», – мысленно ответил он, позвонил еще раз, услышал ожидаемое «Абонент недоступен, попробуйте…», не дослушал и полностью сосредоточился на дороге.
Чтобы не попасть в аварию и не мучиться догадками и бессмысленными предположениями.
Что-то случилось, и это что-то было абсолютно серьезным.
4. Крис
– Если у вас богатое воображение, – сказал он, и Лана вздрогнула, как от неожиданного попадания Мишкиного мяча в ничего подобного не ожидающую спину.
Попадание было точным: только что эти самые слова она написала в письме.
«У меня богатое воображение, и я легко могу придумать сколько угодно причин, почему ты не отвечаешь на мои письма и даже не читаешь их. И технических: от элементарно сломавшегося компьютера до самых ужасных катастроф, и психологических: от простой нехватки времени до нежелания что-либо знать обо мне вообще. Где-то между ними располагаются страшный, до полного самозабвения запой или, к примеру, захват тебя в заложники. Все это я могу вообразить, но не могу поверить в воображаемое. Для меня совершенно необъяснимо, почему взрослый разумный человек, занимающийся чем-то вроде бизнеса, неделями не включает компьютер, или включает, но не проверяет свою почту, или проверяет, но читает не все полученные письма. Мои, к примеру, так и оставляет непрочитанными. Как будто заранее знает, чего от них и, значит, от меня ждать, и совершенно в этом не нуждается…» – писала Лана.
В этом письме она могла себе позволить любые выпады, потому что писала она мысленно и знала, что никогда ничего такого на самом деле не напишет. А если напишет, то сотрет и не отправит – как обычно.
Рано утром – она любила вставать раньше всех, спускаться вниз, на еще прохладную кухню, пить в еще никем не нарушаемой тишине кофе – она привычно включила компьютер, убедилась – на всякий случай, она особо и не рассчитывала, но вдруг? – что письма от Стаса снова нет, привычно расстроилась и решила заглянуть в его почту. Это было нетрудно: он как-то сам сказал ей пароль, а потом то ли забыл об этом, то ли не придал значения и не стал его менять.
Ее письма – не все, но некоторые – оставались непрочитанными. Причем не последние, это можно было бы как-то объяснить, а разные – как-то выборочно.
Богатое воображение тотчас же пришло на помощь: ряд самых невероятных причин подобного странного поведения был через минуту готов к ее услугам… лишь бы заслонить самую простую и очевидную.
Оче-видную.
Очень видную.
Очам – не вооруженным глазам – видную.
Не-за-видную.
У героя прошлого века это были бы небрежно брошенные, нераспечатанные конверты. Иногда, когда совсем скучно, из этой кучи можно взять один-другой и распечатать, пробежать глазами неинтересные строчки, выхватить взглядом всякие неприятные «давно уже», «когда же», «скучаю», «без тебя» и бросить недочитанное обратно, в давно скопившийся беспорядок, на радость любопытной горничной.
Ее письма пылятся виртуальной пылью, но разве это что-нибудь меняет?
Не нужно иметь ни богатого, ни бедного, никакого воображения, чтобы это понять. Только вот понимать совсем не хочется, и в голову прокрадываются совершенно изумительные оправдания, до которых ему самому не додуматься при всем желании.
Не буду больше писать. Никогда.
Сейчас же напишу все, что я о нем думаю.
Сейчас же напишу, что я вообще о нем не думаю. И не хочу думать.
Но если не хочу, значит, все-таки думаю… лучше вообще не писать.
Или написать прямо и спросить, что все это значит.
Но это будет выяснение отношений, а он этого терпеть не может.
Оставлю все как есть и не буду больше писать. Пусть сначала прочтет уже написанное.
А если он… ну просто не заметил?.. Нет, это уже предел! Уйми свое драгоценное воображение. Наводнение, захват заложников, перелом руки (очнулся – гипс! не могу включить компьютер!), сенная лихорадка (подхваченная на Сенной площади!), землетрясение и ураган (компьютер унесен ветром в волшебную страну!) – это еще куда ни шло.
Но не заметить четыре новых письма в собственной почте, и не подряд, а вразброс… такое неправдоподобие покоробит даже сценаристов, старательно затягивающих сериалы.
«Надоела ты ему, и письма твои ему не нужны!» – это здравый смысл, враг всякого воображения. Решил-таки подать голос, спасти хозяйку. Хоть она ему никогда столько внимания, сколько своему любимчику воображению, не уделяет.
«Выбрось ты его из головы, посмотри лучше, что в мире делается! Хоть куда едешь, посмотри! И послушай, что тебе говорят, вникни… все отвлечешься!»
– …задумали восьмое чудо света построить, не меньше! – говорил англичанин. – Вот увидите, это совершенно грандиозно! Это… great, really great! Когда я первый раз увидел…
Крису казалось, что она его не слышит. Слушает, но не слышит. Или он говорит как-то так, что она не совсем понимает? Или ее английский хуже, чем ему показалось? Нет, наверно, он сам виноват: плохо умеет рассказывать.
Но, с другой стороны, как такое расскажешь?! Словами никак не получается! Это надо видеть, чувствовать, понимать.
Крису хотелось, чтобы эта женщина разделила его чувства, хотя обычно он не заботился о том, чтобы произвести впечатление. А на эту русскую хотелось бы. Не то чтобы она ему нравилась… скорее нет, да и кольцо обручальное у нее… да и вообще, ему никто никогда не нужен… женщины особенно: столько хлопот с ними…
А вот произвести впечатление хотелось. Очень хотелось.
Когда она совершенно неожиданно сказала, что интересуется античностью, Крису почудилась в этом какая-то подсказка судьбы. До нее никто особо не интересовался, несмотря на все его усилия, и вдруг! И то, что она русская, и то, что он был наслышан о ее сестре, и то, что муж сестры, как он узнал, скоро приедет, – все это были знаки, посланные лично ему, конечно, знаки, и если он их не заметит, если упустит эту Лану…
Он посмотрел на привычную дорогу ее глазами: ничего примечательного, они уже проехали ту часть пути, когда все, кроме водителя, не сводят глаз с моря, и сейчас ехали по не слишком ровному, почти расплавившемуся от недавней жары шоссе, которое было проложено среди выжженной неживописной пустоши. Вдоль шоссе год назад посадили маленькие сосенки, и Крис знал, что уже лет через пять эта дорога преобразится, благо растет здесь все очень быстро, но пока ничего привлекательного в ней не было.
«Надо было сначала ехать в Иассос, – Криса огорчало невнимание спутницы, как будто от него самого зависело, по какой дороге они едут, и какой вокруг пейзаж, и какая сегодня погода. – Там одна дорога чего стоит!»
С другой стороны, Дидим, несомненно, должен произвести то самое, так необходимое ему впечатление, не может не произвести! Надо просто рассказать ей побольше!
Иассос все-таки требует определенной подготовки, а Дидим, как и Эфес, поражает всех. Пожалуй, Дидим даже сильнее, потому что о нем мало кто знает и не предполагает увидеть ничего интересного.
Он не знал, с чего начать, и сам чувствовал, что говорит бессвязно. Это при его-то образовании и знании предмета! Вот что значит желание покрасоваться – был бы просто гидом, изложил бы все по порядку.
– Собственно говоря, начинать бы следовало с Милета – это был крупный город, известный научный центр. Фалес Милетский – проходили в школе теорему Фалеса? – так вот, тот самый. У него именно здесь была школа. Пифагор тоже, если верить некоторым источникам, здесь бывал, Анаксимандр знаменитый здесь работал, историк Геродот… до Милета отсюда километров двадцать, поэтому мы сначала посмотрим Дидим. Конечно, как я уже вам сказал, чтобы понять, что это было такое, придется включить воображение. Там мало что сохранилось… впрочем, увидите, – снова сбился с мерного ритма экскурсовода Крис. Черт, не надо так волноваться, а то она еще подумает, что ты в нее влюбился: вздыхаешь, краснеешь, торопишься. Тоже, в принципе, неплохо, делу не помешает, но что потом-то с этим делать? Совершенно ни к чему! Лучше следи за речью, выбирай слова попроще, чтобы понятнее было… и не увлекайся, не упусти шанс. – Так вот, сначала Милет стал серьезным значительным городом, потом было принято решение построить неподалеку храм Аполлона для собственного оракула. Такого, чтобы соперничал со знаменитым Дельфийским. И храм задумали с размахом… там колонны такого диаметра, какого даже в Парфеноне нет, два метра тридцать сантиметров, представляете?! Грандиозное должно было быть сооружение. Дальше существует несколько версий развития событий. То ли храм построили и позже разрушили, то ли так и не достроили. Точно известно только, что оракул в Дидиме существовал, он, например, предсказал, что Александр Македонский – сын Зевса, и еще разные вещи, и был там, в храме священный колодец, как положено у оракула. Судя по всему, храм начали строить, но не закончили: мрамор-то возили со всей Малой Азии, а его надо было много. Потом то война, то смена власти – словом, стройка у них затянулась, потом землетрясение случилось, потом камни на укрепления срочно понадобились, и часть вывезли. Сейчас трудно сказать, что именно было собственно построено. Во всяком случае версия, что храм был полностью готов, а потом разрушен землетрясением, годится, только чтобы туристов пугать. Таких мощных землетрясений в этом районе давно уже не бывает, даже то землетрясение, после которого была разрушена, а после восстановлена Марком Аврелием Смирна, не было сильным по современным понятиям – просто постройки в Смирне были не слишком фундаментальны. Это все легенды, что, мол, целый город разрушен землетрясением: при здешнем климате так строили, одно название, что стены – глина да песок! А здешние колонны так просто не свалить. Нет, скорее всего, храм так и не был достроен, однако известно, что он функционировал. Помещение для оракула, колодец, барельеф с изображением Медузы Горгоны для наведения священного ужаса на пугливых паломников – это все было, и кое-что сохранилось до наших дней…
– Крис, вам надо гидом работать! Откуда вы столько всего знаете? – Лана против воли заинтересовалась не совсем связным рассказом и так же невольно огляделась: где же они, эти грандиозные (really great!) сооружения?
Вокруг ничего подобного не наблюдалось. Неплохая для не то что сельской, а какой-то заброшенной или, наоборот, еще не освоенной местности широкая дорога, маленькие сосенки вдоль нее (каждый саженец заботливо огорожен и привязан к подпоркам, вот это да!), пыль от изредка попадающихся навстречу машин, какие-то низенькие крыши далеко впереди… ничего!
Степь да степь кругом… пуста была аллея! Будущая аллея – наверно, эти сосны при таком уходе вырастут быстро… да, но где же все эти колонны, медузы, мрамор?!
– Немного осталось, – извиняющимся тоном ответил на незаданный вопрос Крис, – совсем немного, километров семь… сейчас уже пригород Дидима начнется, промышленный район, не очень-то живописный, sorry… и дорога здесь ужасная, конечно…
Вот чудак – как будто он сам за все это в ответе! Похоже, что он так любит эти места, что ему очень хочется, чтобы они всем нравились.
– Нормальная дорога, – утешила его Лана, – даже красиво!
– Нет, туристам лучше приезжать с другой стороны – из Кушадасы, есть тут такой курорт неподалеку… там дорога нормальная, а тут… вон, видите, мастерские всякие начались… мы потом в городе поедим, можем искупаться, если хотите, а потом в Милет поедем, хорошо?
– А где купаться – прямо в городе? – решила уточнить Лана. Все-таки беглый английский не так легко давался… ну и ладно, буду переспрашивать, если чего не пойму.
– О, это такой маленький город! Собственно, тут только и есть, что пляж да отели вдоль него. Ну и рестораны с магазинами… практически на пляже… а античность мало кого интересует! Все туда едут, конечно, фотографируются, чтобы потом было чем похвастаться, но никто на самом деле не понимает всего значения…
– А вы-то откуда все это знаете? – перебила его Лана, пока он снова не углубился в столь любезные ему исторические дебри.
– Я археолог, – произнес Крис со странной смесью гордости и таинственности, как будто признавался в тайном пороке или в чем-то важном и необычном, – я сюда приехал только ради всего этого. Половина Древней Греции ведь расположена в Турции, и при этом…
Он горестно вздохнул и махнул рукой.
Еще не время. Нельзя так сразу.
Сначала она должна хоть что-нибудь увидеть и прочувствовать.
Увидеть эти древние камни, этот потемневший от времени мрамор. Они молчат и ждут, но они видели столько, что если бы заговорили… нет, они говорят, только мало кто умеет их слушать, они кричат, но люди не слышат их безмолвных призывов – это дано не всем, только избранным.
Он слышит, и он должен сделать так, чтобы все – пока хоть эта женщина! – услышали и почувствовали то же, что и он.
– Вот уже и город, – показал он.
Город начался как-то неожиданно: просто мастерские вдруг сменились невысокими, в три-четыре этажа домами современной, но очень приятной архитектуры. Если это местные хрущобы на окраине, то, похоже, этой стране как-то удалось решить проклятый квартирный вопрос. Дома не были безликими, как в любом московском (и питерском, и далее везде, со всеми остановками!) спальном районе – не серые бетонные коробки, а именно дома, в которых хотелось жить: с окнами интересной формы, с большими и маленькими балконами, с красивыми подъездами и зеленью вокруг. Дома различались по цвету и фасону – да, Лана так и подумала «фасон», наверно потому, что чистая ухоженная улица напоминала хорошо продуманную витрину. Не “haut couture”, конечно, не дорогие виллы – такие она здесь уже видела, когда ехала из аэропорта, – нет, явно для среднего класса… “pret-a-porter”, так сказать. Что ж, неплохо устроился местный средний класс – по крайней мере, видно, что он существует. Она невольно вспомнила собственный дом и подъезд: ничего утешительного, один-ноль не в нашу пользу. Только плотно закрыв, а лучше заперев на замок дверь собственной квартиры, она могла чувствовать себя этим самым средним классом, но в лифте, на лестничной клетке, возле дома… нет, куда ниже среднего!
«Вот почему, интересно, у нас так не могут?..» – начала было обиженно думать она, представив себе, как было бы дивно, если бы ее квартира была расположена в таком доме на такой улице. Так было бы… спокойно, надежно как-то… видно, что все это – вся наша жизнь? – не на минутку задумана и кое-как обустроена, а с любовью и интересом…
– Раньше тут ничего этого не было, – прервал попытки размышлений ее добровольный гид, – это все новые постройки. В свое время Дидим облюбовали мои соотечественники и стали сюда все время ездить, и начался расцвет… тут почти английская колония, – усмехнулся он, чтобы она не приняла его слова за имперские амбиции. – А несколько лет назад здешние власти разрешили нашим покупать тут недвижимость, я, например, тогда дом купил… а теперь много строят специально для иностранцев. Да вон, посмотрите на вывески!
Улица незаметно изменилась: тихие жилые кварталы сменились отелями с ресторанами и магазинами на нижних этажах. Было еще рано, посетителей и клиентов практически не было, а вывески, на которые указывал, Крис, были все на английском языке, и цены указаны в фунтах. Это было странно, Лана уже успела кое-как приноровиться к пересчету турецких лир на доллары, а потом на рубли, и эти фунты совершенно сбили ее с толку. Словно она, и так будучи за границей, пересекла еще какую-то невидимую границу и оказалась в другой стране.
– Здесь и по-турецки почти не говорят, мне очень удобно, – продолжал Крис, – надо было в самом Дидиме и поселиться, но здесь тогда ничего подходящего не строилось, это все позже началось… а вот… мы почти приехали!
Дорога сделала резкий поворот, из-за которого словно выскочили две колонны – не такие уж и огромные, не сказать, чтобы “really great”. Вокруг колонн Лана увидела какие-то руины, камни, но ничего толком не успела разглядеть, потому что Крис снова куда-то повернул, развалины остались позади, и смотреть на них стало неудобно.
Мы, оглядываясь, видим лишь руины… а не оглядываясь, никаких руин – взгляд, конечно, очень варварский, но верный, ха-ха! Лана любила приспосабливать чужие стихи к собственной жизни.
– Не смотрите! – почти приказал он, заметив ее невольный порыв обернуться. – Иначе все не так увидите.
Он был всерьез озабочен, чтобы она все увидела «так» – так, как надо ему. Вот чудак, подумала Лана, можно подумать, он хочет продать мне эти развалины или мифы. Или он на мне методику отрабатывает? Он же недвижимостью занимается, а если по образованию археолог, то это, наверно, его единственный козырь: впаривать клиентам не просто участки и особняки, а приправлять все это историей, мифологией… образованные люди вполне могут увлечься и захотеть что-то приобрести.
Может, он хочет продать мне – нет, не древние мифы, а проще: какую-нибудь квартирку в здешнем Эдеме? Я же сказала, что интересуюсь античностью… а что я в ней понимаю? Да и квартирки здешние мне не по карману.
Она достала из большой сумки шляпу и фотоаппарат и вышла из машины.
Развалины смотрелись весьма живописно, хотя странным образом располагались не на ожидаемом холме, а где-то внизу. Крис быстро запер машину и, увидев, что Лана направилась к небольшому киоску с английской надписью «Билетная касса», схватил ее за руку.
– Осторожно! – Лана не успела возмутиться или удивиться, потому что объяснение последовало буквально в ту же секунду. Из-за крутого поворота пустынной неширокой дороги, которую им надо было пересечь, на огромной скорости вылетел сверкающий двухэтажный автобус. А навстречу ему, не притормаживая, неслась появившаяся откуда-то, из-за другого поворота небольшая машина.
Через мгновение о них напоминали только клубы пыли. Лана высвободила руку и огляделась: да, повезло, а вроде ничто не предвещало, тихая улочка, кто же знал, что они тут так носятся!
Изгибы дороги словно нарочно были задуманы так, чтобы подъезжающих машин ни с той, ни с другой стороны не было видно до последней секунды. А ведь если бы он меня не остановил… секунда, и правда, могла бы стать последней!
– Спасибо, – выдохнула с опозданием испугавшаяся Лана.
– Здесь всегда так, – равнодушно сказал Крис, – носятся, как Шумахеры, очень опасно… подождите, сейчас…
Минуты две они, как прилежные школьники, смотрели то направо, то налево, и Лане уже начало казаться, что перейти дорогу не удастся никогда. То с ревом пролетал и исчезал за поворотом мотоцикл, то снова показывался автобус, то возникала из ниоткуда очередная машина. В какой-то момент Крис снова схватил ее за руку и потащил вперед. Видимо, у него был опыт в подобных делах, поскольку они благополучно оказались перед той самой билетной кассой.
– Хэлло, – расплылся в улыбке скучавший билетер. Никаких посетителей не было, ужас какой: сидеть целый день в этом аквариуме на жаре, представила себе Лана.
Крис что-то сказал по-турецки, билетер понимающе закивал, заулыбался еще слаще и принялся суетливо указывать на какие-то выставленные за стеклом его киоска книги. Среди них были путеводители на разных языках, в том числе и на русском… купить, что ли? Нет, зачем – все равно Крис расскажет все, что там написано, и еще больше, запоминать все эти факты и даты ей ни к чему, на память хватит и фотографий, а то тащить потом с собой эту книгу…
– Вот, видите, один немец детектив написал, – Крис показал яркую обложку с кровавым пятном поверх все тех же античных колонн, – прямо здесь, в храме, убийство происходит… никого больше ничего не интересует!
– В каком смысле?
– В самом прямом! Приезжают сюда… все, кому не лень… ни черта не смыслят ни в истории, ни в чем! Фотографируются! Или вот потом ерунду всякую пишут… ради денег! Впрочем… sorry, вам сейчас нужно не об этом… пойдемте!
– А билеты? – робко решилась напомнить Лана. Не хватало еще, чтобы он за нее платил, – спасибо, привез, рассказал, но платить, нет уж!
– Да какие билеты?! Меня тут все знают… если бы не я… да десять лет назад тут ни ограждения не было, ни билетов – иди кто хочешь! Бери и делай что хочешь! Варварство настоящее! Вы попробуйте себе представить, чтобы на территории… ну, скажем, Кремля вашего или у нас в любом музее такое творилось! Вход свободный, вернее вообще никакого входа, ничего не охраняется, все растаскивается! В древнем Иассосе овцы пасутся, из мрамора античного крестьяне себе заборы складывают – и никому ни до чего нет дела! Там итальянская археологическая миссия, так я как-то этим миссионерам здоровенный барельеф притащил… вот такой! В сумке вынес, смотрите, говорю им, кто угодно может так что угодно вынести! Они поахали, меня же чуть не заставили штраф платить, а через неделю приезжаю: то же самое, ни сторожа, ничего! А вы посмотрите…
Она посмотрела.
Прямо перед ней был огромный барельеф с головой Медузы – она уже видела его раньше, не могла не видеть, настолько сильно было возникшее дежа-вю! Но где и когда? Здесь я никогда не была… но эти волосы-змеи, этот открытый рот и пугающие глазницы… в детстве, может быть? Ну да, учебник истории древнего мира, пятый класс, черная обложка, меловая пыль класса, неожиданная скука уже читанного и казавшегося красивым мифа. Миф превращается в скучные параграфы, белая пыль неприятно оседает на черном фартуке, текст кажется серым пятном… остаются картинки. Иллюстрации – редко цветные, в основном же серо-потертые, как испачканный мелом фартук, – спасают от скуки урока, в окно отваживаются смотреть только отъявленные фрондеры, прилежная Лана (или тогда еще Света?) прилежно смотрит в потертую книгу… читаем второй параграф… знак «параграф» извивается змеей, взгляд скользит по волосам Медузы, по щиту Персея, по изгибам ионических и дорических капителей. Лик Медузы завораживает… что там, во втором параграфе, какая разница… извиваются змеи, и каждый смельчак превращается в камень… и сама она становится камнем…
Да, вот она, Медуза. Обращенная в камень: волшебство не имеет обратной силы – не закрыть искривленного криком рта, не зашевелиться змеям, не вернуться былому могуществу… но ведь я… это я не могу пошевелиться, я словно окаменела, я только что была не здесь, а в какой-то совсем другой, прежней жизни, с ее запахами, меловой пылью, шершавыми страницами. Я была там… та, маленькая Лана, еще Свет-Лана, смотрела в пустые глазницы и боялась превратиться в камень… если бы той девочке сказали, что она будет стоять перед этой всесильной волшебной Медузой, так близко, так просто – руку протянуть и притронешься!
Но не поднимается рука – словно налившись каменной тяжестью, а Медуза усмешкой уже, не гримасой муки кривит рот: что, окаменела? Не так все просто, не победил меня зеркальный щит, веками смотрю я на всех – и обращаю в камень. Хоть на несколько мгновений, но я чувствую свою силу, ей не иссякнуть – а сколько их уже было здесь, смотрящих на меня!
Я камень – но и вы, проходящие мимо за все эти тысячелетия, не больше чем камни… только недолговечные, рассыпающиеся в пыль, вечным мрамором отмечающие места своего ухода и только этим остающиеся в веках.
Я сама мрамор.
Когда-то я обращала вас в камень, даря вам бессмертие камня, а вы не ценили этого, полагая движение высшим даром богов и счастьем. Но движение ведет к смерти – неподвижные камни вечны.
Молчание мрамора – счастье и мудрость. Неподвижно извиваются змеи моих волос, молчит мой рот, но лишь неподвижность и молчание впитывают вечность и говорят о вечности.
С теми, кто умеет слушать камни.
Вереницы проходят мимо – но теперь лишь единицы застывают под моим мраморным взглядом. Вот и весь секрет мифа: я всегда была камнем, но в него превращала я умеющих слышать. Когда-то целые толпы замирали в священном ужасе перед моим мраморным ликом, потому что мой лик – это лик молчаливой вечности…
– Любой мог подойти и уничтожить это! Покрасить масляной краской, выцарапать надпись, отколоть кусочек! Понимаете теперь?
Лана с трудом возвращалась.
Яркое, почти белое, солнце освещало огромную, в человеческий рост, голову Медузы. Видимо раньше она была на каком-то постаменте, в стене или на верху колонны, но и так – потертая временем, потемневшая от времени, запыленная временем – она не казалась жалким осколком былого величия, она сохранила его, даже смещенная с небес на землю.
Отсюда, с пыльной, вытоптанной толпами туристов площадки, она с немым укором высокомерно взирала на тех, кто не в силах был понять разницу между собственным сиюминутным ничтожеством и ее непоколебимым, вечным мраморным могуществом.
Я – мрамор, вы – песчинки, словно говорила она. Вы мните себя героями, оракулами, мудрецами, вы играете в жрецов и воинов, в философов и строителей, в менеджеров и политиков… как вы смешны, когда, окаменев, стоите передо мной…
Лана зажмурилась – нет, хватит, что за наваждение! Все понятно, античный барельеф, красиво и ценно, но зачем же так… погружаться?.. Никаких сил не хватит… как это там у классика?.. Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?!
Ей стало смешно, и она с облегчением оглянулась. Чуть ниже площадки с Медузой располагалось большое прямоугольное, то ли разрушенное, то ли действительно не достроенное здание. К нему вели высокие ступени, а на фундаменте располагалось то, что то ли некогда было, то ли задумывалось колоннадой. Две колонны сохранились лучше других – они тянулись к самому небу, и если бы небо висело здесь на той же высоте, что над Москвой или Петербургом, то они, несомненно, упирались бы в него, не давая упасть. Но здешнее небо, не отягченное облаками, легко парило где-то в такой дали, которая делала его недосягаемым даже для этих колонн.
– Пойдемте? – спросил почему-то утративший всю свою уверенность Крис. – Или вы хотите еще?..
– Нет-нет! – хватит этого интима с Медузой, как-то это было… чересчур. Музеев, что ли, не видела? Рука машинально потянулась к шляпе: спрятаться, прикрыться, не выставлять напоказ перед посторонним… душу? чувства? что?..
Кажется, она поняла.
Крис исподтишка наблюдал за ней, не останавливаясь взглядом на привычных, знакомых до последней царапинки камнях. У русских, как правило, неплохое образование, а если добавить этот их вечный романтизм и умение увлекаться… она, кажется, увлеклась. Сейчас важно повести себя так… черт, я не представляю себе, как надо себя повести, чтобы ничего не испортить!
Прежде всего, надо, наверно, не дать ей заметить, что я заметил… черт! Запутаешься с этими женщинами.
Крис отдавал себе отчет, что он ничего не понимает в реальной жизни. И в реально существующих, ходящих рядом, говорящих с ним, что-то думающих людях. Самому ему бы, вероятно, никогда не пришло это в голову, но когда все постоянно твердят… особенно женщины.
«Крис, ты ничего не понимаешь в реальной жизни! – первой была, кажется, мама… мамы ведь всегда во всем первые, да? – Брось свои книги и все эти надписи, посмотри вокруг!.. как ты будешь жить, мальчик мой, господи?!»
«Крис, ты такой милый, но ты ничего не понимаешь в реальной жизни!» – щебетали прелестные девушки с уже забытыми именами, собирая недавно расставленные на его полках духи и безделушки в дорожные сумки.
«Крис, какого черта, ты что, вообще ничего не понимаешь в реальной жизни?!» – это жена, первая, бывшая и, скорее всего, последняя. Сначала фраза звучала в ее устах как вопрос – потом превратилась в утверждение, потом в уверенное восклицание. И сменилась молчаливым приговором: к совместной жизни не пригоден.
Может быть, не пригоден к жизни вообще. К той самой пресловутой «реальной» жизни.
Ему казалось, что ничего в жизни не понимают они – те, кто произносил приговор, кто не мог понять, почему интересно и важно прочитать древнегреческую надпись на мраморном надгробии и совсем не интересно, скажем, заниматься недвижимостью и удачно продать очередную виллу.
