Яна Летт
Пустая

Глава 2
Пик кошки

Я оставила Руну у Мафальды – побоялась, что на узких горных тропах она подвернет ногу. Большую часть вещей я тоже оставила. Взяла только револьвер, хлеб и шалфей, соль, синее стекло, спички и компас, свитер потеплее и шерстяные носки – в горах, судя по клубящемуся туману, было холодно. Маффи дала мне старую мужскую куртку, серую, незаметную среди камней, и еще одни толстые носки. Кроме того, положила в дорогу целый каравай хлеба, пакет сушеных яблок, сыр и с десяток кусков мясного рулета в коричневой бумаге, а еще фляги с водой и горячим чаем.

– Верни его мне, – сказала она, когда провожала меня до начала тропы, отмеченного ярко-белыми брызгами шиповника, цеплявшегося за камни. – Я люблю всех своих детей, но Крисс… – Ее голос сорвался.

– Я сделаю, что могу, – осторожно ответила я, взвешивая каждое слово: мне вовсе не хотелось давать ей ложную надежду.

– Возьми это. – Она вложила мне в руку большую монету, и я с недоумением уставилась на нее: вряд ли деньги могли помочь на горе надмаги.

– Счастливый соверен… Его хранила еще моя бабка. Он убережет от беды.

В этом я сильно сомневалась, но все равно убрала монету в сумку.

Идти мне предстояло пару часов, а значит, я должна была успеть до темноты.

В горах было холоднее, чем я ожидала, а тропа заросла травой. Ботинки промокли почти сразу. Что ж, Говардс будет доволен: я вряд ли вернусь в город. Если меня не убьет надмага, точно доконает пневмония.

Уже очень скоро сумка стала казаться неподъемной, и мне захотелось вернуться. Но потом я вспомнила лицо трактирщицы. Интересно, она защитила меня из сострадания или из-за наивной веры в то, что пустышки способны вернуть утраченное?

Начало темнеть. Пока что это была ненастоящая темнота, только ее предвестник, легкое изменение соотношения света и тени. С горы подул холодный ветер – ветви маленьких кривых сосен колыхались, как морские волны. Гора как будто ходила ходуном – здесь мне были не рады.

Я думала о том, чтобы съесть кусок хлеба с сыром и выпить немного чая, – скорее чтобы отвлечься, чем от голода, когда сбоку от тропы мне вдруг почудилось легкое движение.

Никого. Только слегка шуршали ветви стланика.

Мне стало не по себе. Пальцы в кармане нащупали синее стеклышко. Я поднесла его к глазам – и сразу вслед за этим из зарослей стланика на тропу вышла девочка. Совсем маленькая, может быть, четырех- или пятилетняя.

Одета она была не для прогулки в горах. Светлое платье, босые ноги. На длинной тонкой лодыжке – царапина. В волосах – сосновая иголка, похожая на причудливую серьгу. Но самое удивительное – девочка была пустой, как и я.

Поймав мой взгляд, она слабо улыбнулась.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я, стараясь говорить мягко, как с Руной, когда та была напугана. – Ты здесь одна?

Девочка продолжала слабо улыбаться, а потом сунула палец в рот, как маленькая. С горы снова повеяло холодом.

По шее пробежали мурашки, и, не отводя от девочки взгляда, я опустила синее стекло.

Рядом со мной никого не было.

Я снова медленно поднесла стекло к глазам. Девочка стояла передо мной, безмятежно улыбаясь.

– Кто ты? Ты призрак? – Мне было страшно и, кроме того, очень грустно: дети не должны становиться ни призраками, ни пустыми.

Девочка молча вытянула руку в мою сторону – я невольно отшатнулась, – а потом повела ею вверх.

– Я же и так иду туда, – сказала я, но девочка покачала головой и снова поманила меня. На этот раз ее рука указывала чуть вбок от тропы.

Я колебалась – в высокой траве ботинки промокнут окончательно, – но что-то подсказывало мне, что с девочкой лучше не спорить. Я последовала за ней, с тоской думая о чае, хлебе и сыре, – судя по тому, что теперь вперед меня вел бестелесный ребенок, я нескоро смогу их отведать.

Тропа пропала из виду. Штаны промокли до колена, и на одном из крупных камней я подвернула ногу. Я до боли сжимала рукоять револьвера, как будто он мог помочь в схватке с призраком или надмагой.

Впрочем, он бы и в схватке с человеком вряд ли пригодился: стрелять я толком не умела, да и патронов у меня оставалось немного. Пустая, вооруженная револьвером, – для того, чтобы убедить кого-то продать мне хлеба и яиц, образ был достаточно грозным, несмотря на мой малый рост. Однако там, куда я шла, оружие вряд ли поможет.

Мы прошли насквозь лесок из редких черных елей, а после долго карабкались по белым булыжникам, которые грозили окончательно добить подвернутую лодыжку.

А потом я увидела дом, стоявший на возвышении, похожий на нахохлившуюся птицу на ветке.

С виду самый обычный, какой строят крестьяне. Приземистый, потемневший от времени, с выстланной сухой травой крышей и пузатой печной трубой, выплевывающей облака дыма, как стариковская трубка. Вот только дым был какой-то странный – не летел вверх, как положено, а тек вниз по пологой стене водопадом и вязко стлался по земле. У двери – укрытая от дождя поленница и колода с торчащим из нее топором. Рядом – пара сарайчиков, пристроенных к стене дома.

Обычно крестьянские дома украшают цветами на окнах и у подъездной дорожки – здесь ничего подобного не было. Ни деревянных кружевных наличников на окнах, ни традиционного колокольчика над дверью, ни занавесок, расшитых белыми, синими и красными петушками или цветочками.

Безликий дом. Пустой, как я.

Мутные окна глядели слепо и настороженно, пока я взбиралась на возвышение, хватаясь за торчащие из земли корни и пучки осоки. Чем кормится здесь надмага? На горе вряд ли можно вырастить что-то, кроме сосен и стланика. Разводит коз, птицу? Я не слышала ни блеянья, ни звяканья бубенцов, ни даже лая собаки.

Все время маячившая впереди, у самого дома пустая девочка растворилась в воздухе. Дверь дома открылась.

Во рту стало горько, как от полынного отвара. Из открытой двери доносился запах трав – терпкий, резкий. У меня закружилась голова.

Изнутри дом походил на крестьянский не больше, чем снаружи. Земляной пол, посыпанный потемневший древесной стружкой. Длинный стол, заваленный сухими пергаментами, бутылочками из зеленого стекла, костями животных, мотками веревки. Черная от сажи печь – но никакой кухонной утвари. Посреди стола, рядом с потемневшим от долгого использования котлом на треноге, стояла фигура – прямиком из ночных кошмаров: собранная из костей, увенчанная крупным вороньим черепом. Разномастные кости были прихотливо соединены друг с другом пряжей с вплетенными в нее сушеными растениями. Я различила кости птиц и мелких животных… Но были и покрупнее. Фигура опиралась на четыре конечности, скрипуче тянула вперед длинную костяную шею. Между когтистыми лапами лежал маленький горшок, плотно накрытый крышкой. Кажется, тварь не была наделена рассудком, но я все равно постаралась встать от нее подальше. Пустые глазницы таращились на меня, и костяное существо жалко открывало рот, из которого не доносилось – и не могло бы донестись – ни звука.

– Нравится? – Хозяйка дома появилась бесшумно – будто из воздуха. Фигура, закутанная в темный плащ, со странным голосом, высоким, как у ребенка. – Он не укусит… Пока я не скажу. Пик Кошки – место с сильной надмагией. Песни земли здесь слышны громко, и все они принадлежат мне. Так что не бойся, красавица… Подойди ближе, к свету. – Она махнула рукой, и на столе запылали свечи. – Дай поглядеть на тебя.

Я послушно сделала шаг вперед, опустила капюшон. Хозяйка тихо рассмеялась:

– Вот как… Не красавица. Пустая. Значит, пришла не за тем, за чем обычно приходят эти, из деревень… Жаль. Или кто-то польстился?..

– Я показала свое лицо. – Она не поздоровалась, поэтому я не стала отвечать тем же. Я старалась говорить смело, но мне было очень страшно. – Покажите свое… Чтобы мы говорили на равных.

Женщина снова рассмеялась.

– Какая дерзкая пустышка. Последний нищий не сядет за один стол с тобой – люди в этой стране так суеверны… А ты хочешь говорить на равных со мной? Со мной, надмагой, которая держала в страхе Бирентию. Которая казнила и миловала. Которая одна могла победить сотню солдат. Со мной, которая оградила от смерти дюжину надмагов проклятием – такой была моя сила… Со мной?

Костяное чудище щелкнуло клювом еще раз – как будто присоединилось к веселью хозяйки.

– Ладно. – Голос женщины зазвучал мягче, напоминая кошачье мурлыканье. – Почему бы и нет. Ты все равно никому обо мне не расскажешь. Я об этом позабочусь.

Она опустила капюшон. Я ожидала увидеть согбенную старуху или чудовищную горбунью – но под плащом скрывалась самая обыкновенная женщина, молодая – лет тридцати, не больше. Румяные щеки, русая коса, круглые голубые глаза, налитая белая грудь над корсетом алого платья – слишком роскошного для дома на горе. Белая кожа как будто светилась изнутри мягким неярким светом. Ее можно было принять за богатую горожанку – здесь, среди запустения, костей и темноты.

«С тех пор, как старый Эдд открыл лавку на границе». Маффи говорила, что женщина давно поселилась на горе. Она должна быть гораздо старше.

– Зачем пришла ко мне, пустая? – Она сделала шаг к столу, рассеянно провела пальцем по его темной поверхности, как будто проверяя, не скопилась ли на ней пыль. – Я так понимаю, не из-за ненужного младенца, м?

– Я пришла из-за младенца. – Я старалась не смотреть в сторону костяного чудища. – Сына Мафальды… хозяйки трактира из города внизу.

Женщина махнула рукой, будто отгоняя надоедливую муху.

– Скука… Скажи истинную причину. Сейчас, или я пожалею, что решила тебя впустить.

– Я хочу снова стать обычным человеком. – Я не собиралась говорить это ей – само вылетело, будто мной управляли… Возможно, так оно и было. – И хочу узнать, кто поступил так со мной… и почему.

Я ожидала, что женщина снова засмеется, но она молчала с озадаченным видом.

– И ты пришла за этим ко мне? С чего бы?

– Я знаю, что вы… делаете то, что не могут делать другие. Я слышала… что вы делали пустых.

Вид у женщины снова стал скучающим.

– Возможно. – Она погладила костяное существо по черепу. – Что с того? Сделать что-то и исправить это – разные вещи. Ты совершила большую ошибку, придя сюда. То, что случилось с тобой, необратимо.

– Нет. – Комната закружилась, как будто я стояла на шаткой палубе, в глазах задвоилось. Наверное, от горького запаха трав. – Если это вы превратили меня… я хочу знать почему. И я не верю, что нельзя…

– Вот назойливая. – Она обращалась к костяному чудищу, и оно со скрежетом открыло и закрыло клюв, как будто соглашаясь. – Думаешь, я в ответе за всех пустышек в Бирентии? Была бы ты умнее, шла бы в столицу, где затеряться легко… К тем, кто клепал подобных тебе забавы ради или на заказ, как Малли Бликвуд. Интересно, жива ли еще пройдоха, перебежчица, спасла ли ее лисья хитрость? – Взгляд женщины затуманился, словно она вспоминала что-то очень приятное. – Ладно, неважно. Тебе это выяснить не суждено.

Мне вдруг показалось, что из-за перегородки за ее спиной доносится детский плач – тонкий, хныкающий, – всего на мгновение.

– Вы сказали, это необратимо. – Теперь я говорила торопливо, слишком торопливо. – Почему? Раз уж все равно хотите убить меня… скажите. Пожалуйста.

Костяное чудовище катнуло горшочек передней лапой, с неожиданной скрипучей ловкостью перехватило его задней и издало гортанный клекот – низкий, угрожающий.

Женщина резко подалась вперед – я невольно отпрянула – и точным движением сбила на земляной пол стоявший на краю стола зеленый флакончик. На полу замерцали осколки – между ними, как змея, поползла к моим ногам темно-зеленая жидкость, от которой шел пар.

– Собери зелье обратно в этот флакон. – Женщина поправила волосы, вздохнула утомленно. – И тогда я скажу, как опять наполнить пустую. Ну, теперь хватит разговоров.

Земляной пол втягивал зелье, как губка. За перегородкой снова послышался тонкий плач. От женщины в красном запахло опасностью – в руке блеснул тонкий длинный нож. Я отпрянула – а потом костяное чудище с протяжным криком спрыгнуло со стола и приземлилось прямо передо мной. Молниеносное движение тонкой костяной шеи – крепкий вороний клюв щелкнул и впился в мою икру. Брызнула кровь, и я закричала – боль пришла с запозданием, такая острая, что побелело в глазах.

А потом входная дверь открылась нараспашку, как от сильного порыва ветра, и в дом хлынула призрачная толпа.

Дети. Бесчисленный сонм пустых детей – и на сей раз я видела их даже без синего стекла; может, дело было в надмагии этого дома?

Впереди – девочка в белом платье, с развевающимися, как от сильного ветра, светлыми косами. Ее ноги не шевелились, но она двигалась быстро, будто летела по воздуху, не касаясь земли. За ней мчались другие… Белые одежды, одинаковые прозрачные глаза, одинаково широко открытые рты. Совсем маленькие, многие младше Крисса – такие и на ноги не сумели бы встать.

Они заполняли комнату, как заполнял бы ее туман или дым от костра. Пустым призрачным младенцам не было конца, и, когда их стало слишком много, уже влетевшие в дом фигуры стали искажаться, гнуться так, как не могут гнуться люди, чтобы вместить всех.

Они безмолвно кричали, просили о помощи… меня.

– А ну пошли прочь! – прошипела женщина в красном. – Не до вас. Прочь! – Но фигуры не слушались, и от нее запахло растерянностью. Не глядя на меня, она отступила за перегородку.

Костяное чудище, переставшее терзать мою ногу, отступило назад – вид, как и у хозяйки, у него был обескураженный. В спешке оно задело костистой лапой пол – когти чиркнули воздух совсем рядом с моим лицом, и я почувствовала запах трав, вплетенных в связующую существо пряжу…

Запах шалфея.

Дрожащими руками я достала из кармана синее стеклышко. Без него призраки были видимы, но почти прозрачны. С ним – стали очень четкими, как из плоти и крови.

«Как мне помочь вам? Как?»

Женщина появилась из-за перегородки. На этот раз я и на нее смотрела сквозь синее стекло – если бы не красное платье, я бы ее не узнала. Дряблые груди утонули в корсете. Платье висело мешком. Лицо покрывали морщины. Глаза тускло мерцали глубоко в глазницах, как кусочки черного агата. Растрепавшаяся коса, перекинутая через плечо, была белой, как совиное оперенье.

Я отвела стекло в сторону и снова увидела красавицу – русые волосы, румяные щеки, ясные голубые глаза.

К груди женщина прижимала корзину, из которой доносилось хныканье – тихое, но непрерывное. Призрачная толпа оживилась, задвигалась быстрее. Пустые дети словно забыли обо мне, увидев Крисса.

– Вот, – сказала женщина в красном ворчливо, – сейчас вы получите нового брата… Заберете его, и проваливайте.

Маленькие пустые призраки беззвучно застонали, заколыхались, как волны.

Я вспомнила, как Никто рассказал мне, что пустые – то, что остается после сотворения особенно сильных проклятий. И эта противоестественная, долгая молодость…

Девушки, приходившие на гору, чтобы избавиться от нежеланных детей, – знали ли они, на какую участь их обрекают? Маффи сказала, что не все возвращались назад. Пытались передумать? Вот только вряд ли она позволяла им уйти.

То, чему я не могла помешать, должно было случиться с минуты на минуту. Бестелесная толпа подбиралась ближе к корзине, завороженно глядя на нож в руке надмаги. И тут я увидела взгляд светловолосой девочки – той самой, что привела меня. Самая старшая из призраков, она, видно, была единственной, кто пытался противиться чарам женщины. Поймав мой взгляд, она кивнула на костяное чудище, горшочек между его лапами.

Я действительно никогда не была метким стрелком. Более того, чехол для револьвера я сшила сама, выглядел он так себе, да и оружие в нем постоянно застревало. Но в тот день я выхватила его легко и быстро, так быстро, что женщина в красном не успела отдать приказ костяному чудищу.

Первая пуля снесла ему половину черепа – теперь в меня слепо таращилась только одна пустая глазница. Вторая – оторвала одну из ног, и костяное тело подломилось, упало на бок.

Женщина в красном поняла, что происходит, – слишком поздно, уронила корзину на пол, завизжала – бесполезно. В тот день в тире на городской ярмарке я могла бы выиграть главный приз. Третья – и последняя – пуля попала прямо в горшочек. Он разбился на десятки осколков. Прах, серый, легкий, разлетелся на комнате, осел на земляной пол… В тот же миг, как первые мельчайшие частицы праха коснулись земли, призрачные фигуры исказились, задрожали, стали плавиться, как воздух в сильную жару.

Я успела увидеть взгляд светловолосой девочки – спокойный, благодарный. Она улыбнулась, а потом ее лицо растворилось в воздухе.

– Дрянь! Дрянь!

Призрачные младенцы таяли один за другим, и женщина в красном когтила воздух растопыренными скрюченными пальцами, как будто пытаясь удержать их, и кричала, кричала, кричала… Она тоже менялась. С каждым исчезающим призраком ее облик все больше походил на настоящий, тот, что показало мне синее стекло. Кожа сморщилась, истончилась и высохла. Волосы поседели, поредели; глаза потемнели, угасли, спина сгорбилась.

– Дрянь… Дрянь…

Теперь ее голос звучал тихо, как шелест листьев или скрежет ветки по стеклу.

Костяное существо с негромким стуком обрушилось на стол, разом превратившись в безобидную груду мертвых костей.

Последние прозрачные фигуры растворялись в воздухе – и из корзинки послышался тихий безнадежный плач ребенка. Я со стоном приподнялась – укус на ноге продолжал кровоточить, – взяла корзину за соломенную ручку, подтянула к себе.

Хозяйка дома не пыталась меня остановить. Она опустилась на землю, обхватила свою поседевшую голову руками и глухо, по-звериному стонала и хныкала, раскачиваясь из стороны в сторону, как будто лишилась рассудка.

– Что ты натворила? Что ты натворила? – Она слепо таращилась на меня, размазывая слезы по щекам. – Столько лет их прах питал меня… Столько лет… Нужно было сразу убить тебя…

Я вдруг почувствовала, что сыта по горло этим домом и женщиной в красном. Теперь она меня не пугала – хотя, возможно, все еще была опасна. Зажимая рану на ноге и придерживая локтем корзину, я вытащила из сумки хлеб, соль и шалфей.

– Скольких детей вы убили? Они сохраняли вам молодость? Давали силу?

– Эти дети никому не были нужны! – Теперь она напоминала крысу. Огромную крысу в нарядном платье. – Матери приносили их сюда по доброй воле, чтобы сбежать от позора. Некоторые даже рожали их здесь, у меня, в тишине гор, и я заботилась о них и давала им денег на обратный путь. Девушки возвращались к своим семьям или женихам… А детям все равно не суждено было жить на свете.

– Как насчет Крисса? – Я плотнее прижала корзину. У меня не было сил спорить с ней про других детей, «ненужных». – Его мать не отдавала его. Он был ей нужен…

– Каждый год эти девушки заявлялись сюда, иногда и не по одной. Что с того, что я убивала их младенцев, – те и так-то не сознавали себя, а уж опустев, и подавно, – бормотала женщина. Кажется, она меня больше не слушала. – А что еще мне было делать, скажи на милость? Они сами шли ко мне… А если нет… мне приходилось спускаться в город, но так редко… – Она подняла на меня взгляд, и ее лицо исказилось уродливой гримасой. – И ведь это было и для их пользы! Разве жалко им иногда дать одного ребеночка? Ведь я же им помогала, глупая ты дрянь! Почему, думаешь, они так долго мирились с тем, что я живу здесь, на горе? Я была нужна им! Я…

– Понятно. – Я с трудом поднялась на ноги, раскрошила на пол – туда, куда упал прах, – хлеб и соль, потерла в пальцах шалфей. – Я ухожу. И забираю ребенка. Если вы что-то… я выстрелю. – У меня не было патронов, но она не могла этого знать.

Она как будто не слышала – скрюченные пальцы бессильно сгребали прах, перемешавшийся с землей и стружкой. Она была права: невозможно наполнить разбитый флакон. Что ж, разделить землю и прах – тоже.

– Уходи, – наконец проскрипела она. – Череп был отравлен. Даже если спустишься с горы, вас обоих не пустят в город… и вы все равно подохнете. Медленно.

И она улыбнулась – впервые с того момента, как рассеялись призраки, – сытой, довольной улыбкой.

Я ушла, не оборачиваясь.

Крисс в корзине лежал очень тихо.

Смеркалось. Белый, как будто жидкий туман стремительно стекал с горы вниз. Ветер волновал ветки сосен и редких кустиков неизвестного мне горного растения – с жесткими листьями и белыми цветками. Днем я его не заметила – сейчас, в полумраке, листья замерцали, освещая путь.

Стоило поторопиться. Даже если надмага не станет преследовать нас, ночь настигнет неминуемо. Шансы не найти тропу, подвернуть ногу, навсегда остаться здесь в объятиях сырого тумана – очень велики. И меньше всего мне хотелось ночевать на горе.

Нога болела – с каждой минутой сильнее. Как-то меня укусила одичавшая собака, вышедшая ночью из леса к моему костру. Тогда я промыла и обработала рану сразу, но она заживала долго и мучительно… Но не так мучительно, как сейчас. Ногу как будто поджаривали на медленном огне. Стоило промыть рану, перевязать тряпицей. Поможет ли все это, если на клюве был яд?

Мне не верилось, что я могу умереть. Я двигалась, дышала и отчаянно хотела добраться до города, вернуть ребенка матери, увидеть ее глаза.

Отойдя подальше от дома, я отогнула края одеяла, которым был прикрыт ребенок, и голова закружилась сильнее.

«Вас обоих не пустят в город».

Он все еще хныкал, но уже совсем тихо, как будто лишился всякой надежды. Я вспомнила краснощекого улыбчивого мальчика, который помахал мне ручкой еще утром, – кажется, с тех пор для него прошла вечность.

Он бессильно сжимал и разжимал крохотные кулачки и тяжело дышал. Его глаза – какими они были? – со светло-лиловой, почти розовой радужкой, таращились на меня из оперения белоснежных ресниц. Брови тоже стали белыми – как и хохолок волос на затылке. Бледная кожа, тонкая, как бумага для самокруток, казалось, едва заметно пульсировала под напором тока крови. Светло-голубые жилки картой легли на тонкие руки с крохотными белыми ноготками. Его лицо больше не было лицом Крисса.

Конечно, в глубине души я знала, что увижу. И все же…

Я достала ребенка из корзины – он только негромко, покорно вздохнул – и прижала к себе. Сама не знаю, почему я это сделала. Стояла, обнимая ребенка, под сгущающимся сумраком ночи, защищала его от холодного тумана, идущего с гор.

Никто как-то упоминал, что девять из десяти пустых не выживали. Может, многие дети погибали сразу и женщине в красном не приходилось довершать дело. Странно, что Крисс вообще жив.

Мгновение я думала: не забрать ли его с собой? Пропади пропадом городок у горы, так долго закрывавший глаза на то, что здесь творится. Пропади пропадом Говардс, Маффи и все остальные, косившиеся на меня только потому, что когда-то мне не повезло.

Будем только мы – я и ребенок, которому я заменю мать, сестру, друга. Я уберегу его, дам ему новые воспоминания и новое имя – и впервые после Никто появится кто-то, кто будет меня любить.

Нога выстрелила болью, и я тихо зашипела – ребенок прижался ко мне, цепко ухватил за воротник. Наверное, ему было холодно. Я осторожно опустила его обратно в корзину, отцепив маленькие пальчики от себя по одному, плотнее укутала. Потом достала из сумки воду во фляге, соверен Мафальды, спички.

Несколько веток, кусок мха – огонь занялся не сразу, но – слава Отпустившему – занялся. Я положила счастливый соверен Мафальды в центр крохотного костерка, надеясь, что он не расплавится. Пока он грелся, я закатала штанину, стиснув зубы, полила рану водой. Монета раскалилась достаточно. Я замотала руку платком. В горле стоял ком, колючий, как шишка.

Нужно было сделать все, чтобы не умереть. Все, чтобы донести младенца до города. Если женщина в красном права и нас обоих в город не пустят – донести туда, где его примут.

Я выхватила монету из огня и прижала к ране. Не успела подумать о том, чтобы зажать что-то в зубах, – мой крик, наверное, был слышен не то что женщине в красном – Руне в конюшне у подножия горы.

Пахло паленым, но я прижала соверен еще раз – на ту часть раны, которую с первого раза не закрыла. Монета обожгла мне кончики пальцев сквозь платок, и я уронила ее на землю.

Крисс плакал, отвечая на мой крик, и я тоже плакала, и так продолжалось, кажется, вечность, пока я не затихла, уткнувшись лицом в мох.

Я побоялась перевязывать ногу: представила, как платок прилипнет к ране, как придется его отдирать, и содрогнулась. Постаралась осторожнее опустить штанину, не задевая ногу. Каждое движение причиняло боль: залить костерок, повесить сумку на плечо, поднять корзину с Криссом. Было бы легче достать ребенка и нести на руках, но я боялась, что потеряю сознание от боли и уроню его. Корзина хотя бы защитит Крисса от удара о камни.

Несмотря на мои опасения – женщина в красном точно слышала мои крики, – никто нас не преследовал. Она пыталась собрать прах? Оплакивала безвозвратно утраченную молодость? Была уверена, что я скончаюсь в муках? Лишилась сил и попросту не могла нас догнать?

Как бы то ни было, я продолжала идти вниз и успела вернуться на тропу до того, как стемнело окончательно. Я шла медленно, на ощупь, проверяя каждый камень перед тем, как ступить на него. Почему-то я не чувствовала холода – может быть, потому что запыхалась, а может, потому, что у меня начинался жар. Простуда? Действие яда? Заражение крови?

Мысли путались. Голова кружилась, и в какой-то момент я вдруг запаниковала – впереди было так темно, что я засомневалась, что иду в правильном направлении. Могла ли я сойти с тропы?

Возможно, я шла в никуда, обрекая ребенка на верную смерть.

И все же я упрямо шагала под гул крови в ушах, корзина плыла где-то рядом со мной в сгущающемся тумане, и я крепко держалась за нее, чтобы не потеряться в этом тумане. Где-то плакал ребенок, и я подумала: кто принес ребенка сюда, в горы?

Видимо, на несколько мгновений я потеряла сознание, потому что пришла в себя на земле – и корзины у меня в руках не было.

– Крисс? – позвала я, как будто он мог отозваться. – Крисс?

Он заплакал – слава Отпустившему. Корзина стояла у одной из сосен прямо передо мной. Я сделала шаг вперед, чтобы подобрать ее, и в этот миг луч света ударил в землю рядом со мной.

– Так-так-так. Вот и ребятенок. Мы нашли его, парни!

В появившийся на тропе круг света ступил Говардс с масляной лампой в руках. Рядом с ним было еще трое или четверо, чьих лиц я не различала во мраке – они держались позади.

Говардс наклонился к корзине – луч света в его руках скользнул к одеяльцу.

– Не трогай. – Стоило промолчать. В конце концов, это был его сын. Он и его люди могли даже не заметить меня в темноте.

Но я видела глаза Говардса там, у подножия горы, видела, как он смотрел на меня. Как и абсолютное большинство жителей Бирентии, он ненавидел пустых – может, из-за связи с надмагами.

А может, потому, что людям всегда нужно кого-то ненавидеть, а надмагов и Арты стало недостаточно.

Хорошо было бы встретить Говардса достойно, держась прямо и высоко задрав голову, – вот только попробуйте сделать это после того, как отравленная тварь цапнула вас за ногу, которую после пришлось собственноручно прижечь раскаленным железом.

– Так-так-так. Какая встреча. Кажется, я говорил тебе, что будет, если не уберешься? Или у пустых и со слухом проблемы?

Безликая компания за его спиной захихикала.

– Я вытащила Крисса. Мне нужно отнести его вниз…

– Ну, точно проблемы, – бросил Говардс через плечо. – Слыхали, что там пробубнила эта пустышка?

– Нет. – Стоявший ближе всех к Говардсу оказался парнем с огромными кулаками. Местный кузнец? – Я слышал только, как ветер гуляет на этой поганой горе. А вы, ребята?

Мужчины согласно загудели.

– Я помогла. – Я уже понимала, к чему идет дело, но все еще на что-то надеялась. В конце концов, Говардс все же повел своих людей на гору – гору, которой они боялись до полусмерти. Возможно, ему все же был дорог сын.

– Я помогла, – тупо повторила я. – Женщина с горы… Она больше не опасна. Но я ранена. Пожалуйста. Крисс тоже… пострадал. Его нужно показать матери… не разворачивая. Это может быть опасно. Пожалуйста… сделайте, как я прошу.

Кажется, мгновение Говардс колебался. Но у него за спиной были люди, колебаться перед которыми ему явно не пристало.

– Что-то раньше не слышал, что такого может случиться с ребенком, на что можно глядеть матери, но нельзя взглянуть отцу.

– Отойди. – Я подняла револьвер.

Меня занесло – возможно, – но отступать было поздно. Я слишком ярко представила, как корзина, кувыркаясь, летит вниз по камням… и края одеяльца трепещут, как крылья подбитой птицы.

– Отойди, или я выстрелю. Я отнесу ребенка матери… и вы мне не помешаете.

– Успокойся. – Он не выглядел напуганным. А потом меня сильно толкнули в спину – один из людей Говардса подобрался сзади.

Говардс ударил меня по рукам – револьвер полетел на камни. Корзина захныкала – зашевелилось одеяльце. У меня перед глазами все плыло, и я бы упала, если бы кто-то из людей Говардса – тот самый, похожий на кузнеца – не держал меня.

– Ну, посмотрим, что там случилось. – Говардс подошел к корзине. – Да тише ты, парень, тише…

Он осекся.

– Что с ребенком? – спросил державший меня, и его голос как будто камнем по голове стукнул. – А?

Говардс резко запахнул одеяльце, взялся за ручки корзины.

– Ничего. Ничего страшного… Мы отнесем его Маффи. Да? Она его мать, если я вернусь без него… – Говардс на миг осекся, размышляя. – Да, я верну его ей, и все тут. Парни, есть у кого веревка? Свяжем пустую и оставим здесь – горный воздух пойдет ей на пользу… И сваливаем. Без вопросов.

– Ну нет, Говардс. – На этот раз говорил вышедший вперед высокий и худой мужчина с острым носом, придававшим ему свойство с городским голубем. – Без вопросов уже не получится. Что с мальцом? Если это какая-то зараза? Нельзя тащить его в город, если это опасно. Покажи ребенка – и вместе решим.

– Иди к черту, Смайлс, – отозвался Говардс, но не очень уверенно.

Я почти слышала скрип шестеренок в его голове. Он уже пожалел о том, что решил вернуть ребенка Мафальде. Как отреагирует мать, неизвестно – а его авторитет мог здорово пострадать, если из-за маленького пустого начнутся проблемы.

– Покажи. – Теперь заговорил державший меня.

Видимо, огромные кулаки придавали его словам большую убедительность, потому что Говардс неохотно отогнул край одеяла. Мужчины подошли ближе – теперь я хорошо видела их лица. У одного из них, рыжего, как будто за всю жизнь не побывало ни единой мысли в голове. Я подумала: неужели вот эти лица будут последним, что я увижу в жизни?

Голова все еще гудела после удара. Я потеряла сознание.

Очнулась от того, что мне в щеку впилось что-то острое, и сквозь забытье с ужасом подумала: они режут мне лицо. Но это были всего лишь сосновые иголки. Я лежала на земле – они меня даже связывать не стали, видимо, решили, что я не скоро приду в себя. Я закрыла глаза, надеясь, что никто из них ничего не заметил.