Яна Жемойтелите
Хороша была Танюша
Только поворачивая ключ в замке, Сергей объяснил:
– Родители неожиданно смотались на два дня. У кого-то юбилей на даче… Обычно-то мать из дому не выпроводить.
Танюшка как бы впервые для себя открыла квартиру, в которой ей предстояло поселиться. Она даже немного ощутила себя в ней хозяйкой в отсутствие свекрови. Комнат было всего три, но очень больших, огромная прихожая и кухня величиной с гостиную, поэтому Танюшке казалось, что комнат больше. В квартире парил слабый запах хороших духов, подобный тонкому аромату нарциссов – мама высаживала их каждый год возле крыльца. Запах не был случайным – наверняка он успел въесться в шторы и обои, покрытые золотыми вензелями, благодаря тому, что Вероника Станиславовна не мыслила себя без французских духов. И ведь не жалко было каждый день прыскать за ухо. Мама духами пользовалась только по большим праздникам, у нее был флакончик рижской фирмы «Дзинтарс». Ну а на смену, в самом деле, зачем душиться? Кто там за ухом будет нюхать? И дома у Танюшки пахло совсем просто – горячей картошкой, квашеной капустой, старым деревом, немного тянуло дымком от печки. Но это и был именно запах дома.
В окна затекало низко висящее над горизонтом солнце, от этого гостиная казалась насыщенной тягучей золотой взвесью. Танюшка была словно околдована томлением светлого вечера и янтарным токайским вином, которое Сергей достал из бара. Настоящего бара, вмонтированного в полированный гарнитур, к которому Танюшка боялась даже притронуться. Интересно, а как вытирать с такой мебели пыль? Наверное, только сухой тряпочкой, чтобы не повредить лак.
– Колбасы хочешь? Правда, у нас только полукопченая, – спросил Сергей из кухни, из недр холодильника, нырнув туда с головой. – И хлеба всего-то ломтика два, я как-то не сообразил…
Танюшка поняла, что приглашение спонтанно и что вино покупалось не по случаю, а просто стояло в баре. И еще она поняла, что колбаса в холодильнике не переводилась, как случалось только в очень богатых семьях. Впрочем, ей вовсе не хотелось думать сейчас о таких приземленных вещах. В конце концов, если бы Сергей жил в такой же рабочей слободке, как и Танюшка… Было бы гораздо проще, по крайней мере. Обходились же Брусницыны как-то без колбасы, и ничего, выжили.
Она устроилась на краешке дивана, обтекавшего по периметру угол гостиной, и, поджав ноги, неспешно потягивала вино, как опять-таки видела в кино. А колбасы все-таки хотелось. Поэтому она обрадовалась, когда Сергей принес блюдо с бутербродами, на счастье, «ломтика два» хлеба оказались просто образным выражением.
– Ну вот, – сказал Сергей. Он как будто хотел добавить что-то еще, но замолчал. Взяв бутерброд, он откусил порядочный ломоть и запил вином, как компотом. – Я сегодня без обеда, намотался за день…
Танюшка смотрела, как он ест. С аппетитом, как простой парень, и это ее обрадовало. Странно вообще, что прежде она не обращала внимания на то, как он ест. Может быть, из стеснения. Ей же самой все время приходилось отпиливать по кусочку от большого куска еды, чтобы соблюдать приличия и прочую ерунду, что так ценили в обществе. Это ей, конечно, не нравилось, поэтому наесться вдоволь она могла только дома, и пусть домашняя еда была самая простая, зато безо всяких там условностей. Хочешь – со сковородки ешь. Чаще всего именно так и происходило, потому что воду носили с колонки, и лишняя грязная тарелка… Она поперхнулась вином. Да что за глупые мысли? С колонкой скоро раз и навсегда будет покончено, и вообще…
– Не жадничай, – Сергей похлопал ее по спине. – Хочешь посмотреть нашу комнату? Я выбросил старую кушетку и купил настоящую кровать, пойдем. Переедем в свою квартиру – заберем с собой.
– А когда переедем?
– Где-то через полгода, не раньше. Хотя и тут вроде неплохо, – он взял ее за руку и повел коридором в дальний закуток квартиры, с окном во двор.
Танюшка уже бывала там прежде. Тогда ей показалось, что комната обставлена очень просто. Полка с книгами, коврик на полу перед кушеткой, накрытой гобеленовым покрывалом. Теперь комната изменилась совершенно. Появились светло-бежевые обои и шелковые шторы густого коричневого цвета, призванные затемнять окна в самые светлые ночи, а главное – вместо простой кушетки в углу теперь красовалась широкая кровать, накрытая шелковым покрывалом, по которому сразу же захотелось провести рукой.
За окном кто-то методично, с хлопающим звуком выбивал ковер. Внутри оконной рамы билась попавшая в ловушку оса.
Сергей притянул ее сзади за плечи и прижал к себе. Смуглые руки, которые она обожала, взяли ее в плотное кольцо так, что она едва могла дышать.
– Глупая, чего ты боишься? – он уже не в первый раз спросил он ее, и Танюшка подумала, что она действительно глупая, потому что свадьба уже в следующую пятницу и потому что вообще сегодня нескончаемый сладкий вечер, тягучий как мед.
И она прилипла к этому медку, глупая трепещущая оска с тонкой талией, не способная больше взлететь, сколько ни пытайся, ни бей крылышками. Сегодня, уже сегодня этот мужчина со смуглыми сильными руками и глазами оттенка зелени принадлежал только ей. От него привычно пахло одеколоном с нотками лимона и мяты, его сильные и нежные руки ласкали ее, и уже хотелось сказать: «Смелей», потому что на самом деле сейчас боялась не она, а он. Она целовала его губы, привстав на цыпочки, осыпала мелкими поцелуями шею и грудь в просвете ворота рубашки, потом, расстегнув пару верхних пуговиц, нашла губами маленький упругий сосок… Застонав, он повалил ее на кровать и расстегивал джинсы уже лежа на ней, придавив тяжелым телом, не позволяя ей опомниться, потом, с досадой потеребив ворот ее платья и не догадавшись расстегнуть молнию на боку, проговорил сквозь стиснутые зубы: «Давай уже сама сними, сними скорей». И это сначала немного ее покоробило – он обращался с ней грубо, как с уличной девкой, – потом неожиданно понравилось. К чему жеманство? Выскользнув из-под него, она стащила через голову платье, даже не застряв в нем плечами, как это обыкновенно случалось, потому что все ее платья были очень узкими в талии. Когда он срывал с нее трусы, она остатком трезвого ума подумала, что это ее самые затрапезные трусы темно-зеленого цвета.
Она крепко вцепилась в него, обвила ногами и вскрикнула, когда он вошел в нее. Его тело стало скользким от пота, кровать ответила скрипом стремительному напору, она задышала чаще, когда он вдруг будто бы раздулся внутри нее, чтобы разорвать пополам. Его дыхание обжигало ее лицо, огромные руки давили на плечи, прижимая к кровати. Она не могла даже пошевелиться и думала, что сейчас умрет от его сокрушительной тяжести. Он долбал, как машина из мяса и костей, вскоре она ощутила, как задергались его мышцы, и вслед за этим пульсация сперва передалась ей, а затем перешла в сильную дрожь, как от удара током. Он зарычал на ней, а она только успела подумать: «Мамочка, страшно-то как».
Под потолком, раскачиваясь, плавал красно-белый абажур, расписанный диковинными птицами. Этот абажур он тоже наверняка купил ради нее, но она не могла сказать, нравится ли ей этот абажур и то, что только что случилось с ними. Может быть, она представляла себе все это немного иначе или попросту стеснялась своих затрапезных трусов… Нет, если бы это произошло в брачную ночь, на ней было бы кружевное белье, которое до сих пор лежало в ящике комода, она специально берегла его для этого случая. Впрочем, свадьбу же никто не отменял, и она все равно наденет это белье.
Она легла лицом на его грудь. Ее лицо было мокрым от слез и испарины. Он нежно потеребил ее пряди, выбившиеся из косы.
– Может быть, останешься у меня?
– А мама что подумает?
– Мама подумает, что ты осталась у меня. Она же видела, как мы уехали вдвоем. Или тебя беспокоит, что люди скажут?
– Нет, но… У меня же завтра экзамен! – Танюшка ухватилась за спасительную мысль. – Я и так почти ничего не помню из этой истории КПСС. А Черкесов знаешь, какой строгий!
Сергей расхохотался.
– Танька, ой… Да если б твой Черкесов знал, откуда ты ради него сбежала…
Он смеялся в голос, не в силах остановиться.
Красно-белый абажур плавал под потолком, сквозь приоткрытое окно в комнату затекала золотая испарина позднего вечера, на улице стало тихо-тихо. Так тихо, что казалось, будто замерла сама жизнь.
Он вызвал ей такси, и она вернулась на свой силикатный завод уже в первом часу ночи, растрепанная, в мятом платье. Вдобавок в трусах лопнула резинка, и она сунула их в сумку, а потом всю дорогу домой переживала, вдруг водитель начнет что-то подозревать, и, как могла, натягивала на коленки платье.
Мама, может быть, обо всем догадалась, но сказала только: «Слава богу, вернулась». Она встретила ее в ночной сорочке и бигудях, на которых наверняка было очень неудобно спать, но после знакомства с Ветровыми мама завела моду накручивать на ночь волосы. Завивка, безусловно, была ей к лицу, однако она ведь и так не высыпалась.
Наутро опять начался муторный долгий день, который все никак не желал перетечь в вечер. Танюшка сидела на кухне и тупо слушала по радио концерт легкой музыки. Пел Леонтьев, которого она не больно-то любила. Ну вот просто не любила, и все, но слушала, потому что радиоточка транслировала только одну программу. Параллельно Леонтьеву она думала, каким же образом все это соединяется внутри одной жизни – то, что случилось вчера, и история КПСС, в этом был отголосок какой-то большой неправды. Потому что нельзя же одновременно заниматься этим и думать об интересах рабочего класса. Она почему-то решила, что всем уже наверняка известно о вчерашнем происшествии по одному ее растерянному виду. Хотя все и так знали, что она сразу после экзаменов выходит замуж. Так что днем раньше, днем позже…
Конечно, Танюшка была просто шикарной невестой, это отметили даже работники загса. Мать потом рассказывала, что ей именно так и сказала дама, которая их расписывала. И даже обычно насмешливая Вероника Станиславовна откровенно ахнула при виде Танюшки. Вместо обычной фаты на невесте была легкая шляпка с вуалью в мелкую мушку, а длинное платье простого фасона безо всяких сборок и бантиков, но с глубоким вырезом на спине выгодно подчеркивало ее высокую стройную фигуру с идеально ровной спинкой и осиной талией. Когда они с Сергеем под ручку пересекали улицу, чтобы возложить цветы к Вечному огню на площади Ленина, движение остановилось, и даже отряд новобранцев, дружным строем направлявшийся в Парк пионеров на киносеанс, остановился, как при встрече с чудом, чтобы пропустить их. И потом, когда командир приказал новобранцам продолжить движение, они еще долго оборачивались с широко распахнутыми глазами. В свадебном убранстве Танюшка напоминала фантастический белый цветок, орхидею, чудесным образом выросшую в северной болотистой почве. Конечно, это витиеватое сравнение само собой не могло прийти в ее головку. Орхидеей назвал ее Петр Андреевич, который выглядел удивительно моложаво в строгом черном костюме и ярко-синем галстуке, точно отвечавшем тону его глубоких глаз.
Танюшка была до того счастлива, что и думать забыла про то, что навсегда придется оставить родной дом и маму, хотя эти мысли не давали ей покоя все последние дни. Однако она сама с уверенностью не могла сказать, отчего больше счастлива – оттого ли, что соединяется с любимым человеком и берет его фамилию, или же просто оттого, что она сегодня непередаваемо, невообразимо хороша. Нет, она была по-настоящему прекрасна – настолько, что далеко не каждый мужчина удостоится чести стоять рядом с ней… В ресторане она с новым интересом смотрела на Сергея: а понимает ли он, каким владеет сокровищем. Однако он был занят своими друзьями. На свадьбе вообще было много людей из прокуратуры, которые выделялись насупленными лицами на фоне гостей с силикатного завода и, даже порядком выпив, продолжали хмуро сидеть за столом, не участвуя в танцах. Маринка пришла на свадьбу с каким-то Володей, спортсменом, с которым случайно познакомилась в троллейбусе, она что-то такое пыталась быстро рассказать Танюшке, но та не стала вникать, ощутив себя неожиданно далеко и от Маринки, и от собственных родственников вообще.
Сестра Катя сидела в дальнем торце стола, слегка испуганная, отвыкшая от большого количества народа. Она весной родила мальчика, Павлика, и теперь редко отрывалась от пеленок, целиком занятая сыночком, который оказался на редкость крикливым. Костя остался дома с ребенком, так Катя объяснила его отсутствие. Однако Танюшка подозревала: Катя опасалась, что муж может затеять драку. В последнее время он буянил и на трезвую голову, в конце весны Катя как-то пряталась с Павликом в родном доме, когда Косте не понравился пересоленный суп и он в сердцах разбил на кухне стеклянную дверь. Потом его возили в травмпункт, зашивали на руке резаную рану, а он сидел присмиревший и только отшучивался, что Афган прошел – ни царапины, ну не считая контузии, а тут семейная разборка – и на тебе. Зато потом купил Кате туфли на каблуках. Однако все это было теперь очень далеко, где-то в другом измерении. Закрыв глаза, Танюшка представляла себе, что домик их уносится с космической скоростью куда-то в глубины космоса, а в нем мама и Настя. Мама что-то еще пытается докрикнуть Танюшке, а Настя…
Настя прекрасно чувствовала себя в компании серьезных дядек из республиканской прокуратуры. С одним вроде бы даже сошлась накоротке, они мило болтали, попивая шампанское, и этот дядька, кажется, рассказывал Насте какую-то смешную историю, потому что она вдруг расхохоталась, откинувшись на стуле, чему Танюшка крайне удивилась сама – рассмешить Настю бывало крайне трудно. И тут Танюшка наконец обратила внимание на маму, отрезанную от нее серьезными дядьками, Настей, Катей и какими-то незнакомыми гостями Сергея.
Мама сидела в уголке, совсем маленькая и незаметная в своем кримплене, который давно уже не спасала брошка с черными камешками, и едва сдерживала слезы, готовые хлынуть ручьем. Мама, с которой Танюшка до сих пор не расставалась дольше, чем на три дня. Ей почему-то вспомнилось, как однажды, еще в начальной школе, мама забрала ее из продленки, и они отправились не домой, а в обувной магазин недалеко от автобусного кольца. Там продавались домашние тапочки, валенки с галошами и бурки, расшитые яркой тесьмой, их носили абсолютно все ученицы начальных классов. Шел снег, на улице было очень тихо и даже торжественно от этого медленного падения снега. А в магазинчике было жарко натоплено, в углу стояла обшитая железом печка, и вообще казалось уютно, как дома. Поэтому Танюшка не спешила покидать этот магазинчик, перемерив три пары бурок и еще, просто так, какие-то тапочки, пока мама не заторопила ее. Танюшка, конечно, не помнила, какие именно бурки они тогда купили, это было и не важно вовсе. Главное, что в тот момент во всем мире существовали только она и мама. И еще тот медленный снег.
Танюшка уже намеревалась встать и протиснуться сквозь всех гостей к маме, но Петр Андреевич легко подхватил ее под локоток.
– Бедное дитя, тебя оставили в одиночестве.
У него был удивительно грустный, вкрадчивый голос. Танюшка встретилась взглядом с его холодными глазами, – алкоголь не зажег в них ни единой искры.
– Потанцуем? – неожиданно предложил он.
Звучала медленная завораживающая музыка, кажется, из репертуара оркестра Поля Мориа. Обычно ее не крутили в ресторанах, но Сергей заранее отвез туда записи, настояв, чтобы на свадьбе звучала не советская эстрада, а то, что нравится ему и его невесте.
Поправив шляпку, Танюшка послушно последовала за ним. Они сразу оказались в самом центре танцпола. Он нежно обнял ее за талию, и она тут же забыла про шляпку и даже про маму, жалкую и откровенно несчастную, брошенную ими всеми. Он повел ее в танце, уверенно и красиво. Он определенно знал, чего она хочет, и всего лишь небольшими движениями, без слов и даже намеков, показывал ей свою силу и мягкость одновременно. А без достаточной силы она бы просто не понимала, куда идти. До сих пор Танюшка знала только грубую силу, и у нее выработалась привычка ей противостоять. Но тут она вдруг встретилась с совсем иной силой, на грани открытой нежности, и утратила контроль над собственным телом. Она двигалась по наитию, так, как велел ей он, настроившись на него всем своим существом и абсолютно доверяя ему. Почти отключив сознание, она сейчас слышала только свое тело, чувствовала его, как никогда прежде, отпускала его, оставаясь ведомой. До сих пор в ее жизни еще не случалось такого, чтобы она шла за мужчиной, ощущая только спокойствие.
– Эй, батя, ты сильно не увлекайся, – Сергей наконец разбил их пару, подхватив Танюшку, и – кончилось волшебство. Сквозь музыку послышался чей-то резкий неприятный смех, потом, кажется, разбили бокал.
Танюшка ощутила, что в зале очень душно. Она постаралась поймать глазами Петра Андреевича, зацепить и вернуть назад, но он уже затерялся среди танцующих пар, а может, просто вышел на воздух. Теперь Сергей пытался с ней танцевать, несмотря на то, что на ногах держался нетвердо. Она хотела воспротивиться, но потом вспомнила, что сегодня вышла за него замуж, поэтому должна оставаться рядом, в каком бы виде он ни был.
– Пойдем-ка лучше сядем.
Они кое-как добрели до своих мест во главе стола, и Сергей пальцами зачерпнул из миски квашеную капусту.
– Прекрати! Люди же кругом, – одернула его Танюшка, испуганно озираясь. Не дай бог, кто заметит.
И тут Вероника Станиславовна, которая до сих пор наблюдала за происходящим отстраненно, издалека, приблизилась и сказала ей тихонько на ухо:
– Постарайтесь сейчас незаметно выйти на улицу и сразу поезжайте домой, я вызову такси. Вот ключи, держи их при себе. И только не вздумай переживать, ничего страшного не случилось. Поняла?
Последнее слово прозвучало жестко, как приказ. Петр Андреевич, подхватив Сергея, почти выволок его за собой, Танюшка, не оглядываясь, поспешила за ними. Машина ждала их. Сергея кое-как укомкали на заднее сидение, и Петр Андреевич договорился с водителем, чтобы тот помог дотащить жениха до квартиры. Танюшка заметила, как он сунул ему десять рублей.
Если Танюшкина голова в какой-то момент и поплыла от шампанского и треволнений, то к финальному аккорду свадьбы хмель выветрился совершенно, она деловито устроилась рядом с водителем и назвала адрес. Уже в пути Танюшка вспомнила, что так и не простилась ни с мамой, ни с сестрами, ни с Маринкой, как будто откровенно сбежала с собственной свадьбы. Потом, когда водитель, чертыхаясь и матерясь на каждой ступеньке, все-таки дотащил Сергея до квартиры и намеревался уже бросить у порога, Танюшка напомнила ему про десять рублей: мол, не больно ли жирно за такую работу. Она заставила его дотащить до гостиной своего пьяного мужа и аккуратно уложить на диван. Наконец это удалось. Шофер еще пытался на что-то там намекать … Танюшка со всей силы влепила ему пощечину, оцарапав щеку острыми ноготками. А потом, когда он наконец отчалил, побитый и опозоренный, сорвала с головы злосчастную шляпку, вылезла из узкого платья, которое успело ей опротиветь за день как чрезвычайно неудобное и почему-то еще колючее.
Оставшись в одном кружевном белье, которое Сергею так и не суждено было оценить, она отправилась в ванную с намерением расчесать дурацкий кок, который накрутили ей на голове в парикмахерской, да еще и забрызгали лаком так, что волосы торчали, как проволока. Голову определенно следовало вымыть, но Танюшка решила оставить это на завтра, а сейчас надо было просто отправиться спать.
1984
Зима
Январь близился к концу. Миновало самое темное, глухое время зимы, когда день затухал, едва успев разгореться. Они сдали сессию более-менее успешно, по крайней мере без «хвостов». Они – Танюшка и ребенок, который упрямо рос в ее животе. Он настойчиво пробился в жизнь сам собой, вне четкого намерения родителей, и все чаще напоминал о себе, ворочаясь и толкаясь. Преодолевая в соответствии с учебной нагрузкой омуты и воронки диалектического материализма (Танюшка равно не понимала оба слова, составлявших это мудреное учение), она думала только, что вот человек живет, строит себе какие-то планы, а его тело берет и само за него решает.
Мама радовалась, что Танюшкина беременность пришлась на зиму. Летом было бы тяжелее, особенно на исходе беременности, жара, духота и пыль доставляли бы ей много забот, потом, ближе к лету не придется и кутать ребенка, а ползунков и распашонок от Катиного сынишки осталось полно. Когда Танюшка встречалась с нынешней Катей, ей становилось немного за себя страшно, и она думала, что дети – это только в теории радость. Катя растолстела, стала рыхлой, как живое сдобное тесто, волосы торчали во все стороны, лицо почти всегда было заспанным и бесцветным. Денег им категорически не хватало, и Катя хотела в ближайшее время выйти на работу, если удастся устроить ребенка в ясли. Как она собирается крутиться между домом, ателье и яслями, Танюшка представляла плохо. Она сама по крайней мере сможет взять академический отпуск, если прижмет, да и с деньгами проблем не было до сих пор.
После занятий Танюшка была предоставлена сама себе. Ветровы жили в самом центре, в пяти минутах ходьбы от университета, по дороге домой она еще заходила в магазин, чтобы купить самое необходимое – хлеб, молоко, печенье к чаю. Мясо, гречка, сыр и прочий дефицит появлялись на кухне неизвестным ей образом. Готовила она много и охотно на всю семью. Когда стало известно о ее беременности, в холодильнике поселились творожная масса и прочие молочные продукты, а Вероника Станиславовна еще достала ей какие-то импортные витамины специально для беременных и пообещала помочь с учебой, то есть сделать так, чтобы на экзаменах ей не задавали лишних вопросов, по крайней мере по общественным дисциплинам. С финским помочь она не могла, да и никто не мог. Однако все Ветровы упорно повторяли: учи, учи финский, это же перс-пек-ти-ва.
Иногда в постели Сергей шепотом просил ее сказать что-нибудь по-фински, и она в ответ шептала «lisää, lisää» – «еще, еще», потому что само слово «любовь» звучало по-фински некрасиво и грубо: «r-r-rakkaus», вдобавок еще отдавало похотью. Rakkaus – это то, что могло происходить в укромном уголке на складе силикатного завода, а вот любовь произрастала в фантастическом саду грез, даже если происходила в обычной спальне на простынях с оттенком снежного холода. Слово «lisää» Танюшка переняла от бабушки Хайми, она приговаривала так, добавляя соли во щи или сахару в овсяную кашу. Еще из хороших и понятных финских слов было «koira», «собака», оно гавкало, виляло хвостом, тыкалось в ладонь мокрым носом и пахло псиной. Все остальные слова казались вообще чужими и плохо запоминались. Особенно те, которые в совокупности назывались «sivistyssanasto», или «просветительский словарь».
Ей очень не хватало прежних подруг, особенно Маринки, с которой они встречались теперь только в университете. Хотелось сходить в кино, а было не с кем, потому что Сергей дни напролет пропадал на работе и появлялся только под вечер, впрочем, как и остальные Ветровы. А ездить на свой силикатный теперь казалось слишком далеко, да и некогда ей стало за домашними хлопотами – приготовить, постирать. Хотя стирать в машине-полуавтомате было одно удовольствие, но все равно ведь от нее далеко не отойдешь. И кипящую кастрюлю на плите не оставишь… К приходу Ветровых Танюшка еще успевала протереть пыль и пропылесосить ковры. Правда, в спальне Ветровых-старших она не убиралась, вообще туда не заходила, но вся остальная уборка была на ней. А чего? Подумаешь, пылесосом по коврам пройтись. Это ж тебе не дрова колоть и не ведра таскать с колонки.
Двадцать пятого января, в Татьянин день, начались каникулы, и по этому случаю они договорились с Маринкой сходить в кино на «Военно-полевой роман». Дневной сеанс начинался в двенадцать, так что Танюшка даже не сказала дома, что идет в кино. Всего-то отлучиться на полтора часа, кинотеатр через дорогу. Да и каникулы начались. Хотя каникулы теперь не совсем вязались с ее взрослой жизнью и ролью домохозяйки, которая вообще не знает каникул. Однако когда еще она сходит в кино с Маринкой? Уж точно не после родов.
На Маринке был новый бордовый свитер с искусно вывязанными косами, в фойе она расстегнула курточку, и свитер предстал во всей красе. Такой же нарядной была ее шапочка. Вдобавок она густо накрасила ресницы, чего прежде не делала. Танюшка знала, что Маринкин приятель Володя Чугунов подарил ей на Новый год французскую тушь с волокнами для наращивания ресниц. Маринка выглядела просто здорово, и Танюшку это обрадовало, потому что она давно переживала, что с такой блеклой внешностью у подруги просто нет шансов выйти замуж.
Сеанс начинался только через полчаса, они специально пришли пораньше, чтобы съесть мороженое в вафельном стаканчике и просто поболтать. Маринка рассказывала ей, что они с Володей собираются сходить на лыжах через озеро к Ивановским островам, если, конечно, будет не очень холодно. Он вообще очень любил ходить на лыжах. А летом, если все будет в порядке… – А что может быть не в порядке? – Ну да, что может случиться, расставаться они не собираются, поэтому, конечно, у них все будет в порядке. Так вот, летом они поедут в Пудож к Володиной бабушке, у нее там свой дом, яблони и кусты смородины. Где-нибудь на недельку съездят, хотя собственную бабушку на силикатном заводе немного боязно оставлять, но ведь нельзя сидеть дома, навсегда к ней привязанной…
– Я возьму виноградного сока, – Маринка прервалась, – очень пить хочется.
Она отлучилась к буфетной стойке, на которой в огромных прозрачных конусах колыхались виноградный, яблочный и томатный соки. Ребенок пару раз толкнулся в животе ножкой, может быть, выражая недовольство тем, что мама сегодня сидит в непривычном месте. Ведь кто знает наверняка, что именно дети слышат в утробе?
Выдув два стакана сока один за другим, Маринка вернулась слегка побледневшая, сказала, что у нее почему-то кружится голова, но ничего страшного, наверное, переутомилась во время экзаменов. Танюшка еще рассказала ей, что к лету они с Сергеем наверняка переедут в свою квартиру. Далековато, правда, от центра, зато наконец начнется настоящая жизнь! А так – что свои родители, что чужие, все равно с расспросами пристают по любому поводу… Маринка слушала рассеянно, сдуваясь на глазах, как воздушный шарик. «Пойдем в зал? – предложила Танюшка. – Уже пускают, наверное». Маринка еще отлучилась в туалет и вышла оттуда, держась за живот. Сделав пару шагов, побежала обратно и едва успела к раковине. Ее вырвало мороженым и соком.
– Маринка, ты… Ты тоже беременная? – Танюшке не хотелось верить, что происходит что-то страшное. – Какой срок?
– Нет, нет. Я не знаю, что это. Тошнит со вчерашнего дня…
Теперь она была мертвенно-бледной. На белом как простыня лице ее густо накрашенные глаза казались жуткими и чужими.
– Тошнило со вчерашнего вечера, я думала, что отравилась. К утру стало легче, и вот опять…
Маринка только успела прополоскать рот водой и тут же опять скорчилась.
– Я сейчас. Надо вызвать врача, я сбегаю…
– Не надо никакого врача. Это отравление.
– Ага, рассказывай. Бледная как смерть.
Выбежав из туалета, Танюшка кинулась к билетерше:
– Там девушке плохо, вызовите «скорую»!
– А билеты кто останется проверять? Ты? – билетерша спросила, отчаянно окая. – Мне, может, тоже, плохо, однако стою. – И, оценив Танюшкин круглый живот, добавила: – Молодые, видать, да ранние. Плохо ей…
– Совести у вас нет! – взорвалась Танюшка. – Стала бы я из-за ерунды…
И неожиданно она расплакалась, впервые за много-много дней. Плакала она от бессилия, что не может помочь Маринке прямо сейчас, что не знает, что вообще такое творится. Маринка, слышишь, тебе лучше прямо сейчас поправиться, ладно, мы не пойдем в кино, а лучше пойдем ко мне, чаю выпьем. Знаешь, у нас есть настоящий вишневый джем и полукопченая колбаса. А хочешь, я подарю тебе свою сумочку с бисером, она тебе всегда нравилась, да я тебе все отдам, только прекрати корчиться там, в туалете. Вот сейчас я обернусь, а ты стоишь рядом и улыбаешься. Танюшка обернулась, но Маринки не было. И тогда слезы хлынули с новой силой, теперь оттого, что жизнь ее по большому счету обманывала, что вроде бы она получила так много всего и сразу, а потом оказалось, что то ли и этого мало, то ли она совсем не этого ожидала от жизни.
– Что тут происходит? – Возле билетерши как из-под земли вырос милиционер. – Девушка, вы почему в полдень не на работе?
– Да она беременная, не видишь! – испугалась даже билетерша.
– Это мы сейчас разберемся, кто тут беременный!
У милиционера было открытое обветренное лицо с суровой складкой между бровей, и весь его сумрачно серый облик выражал идею служения чему-то такому, о чем сам он мог только догадываться.
– Гражданочка, ваши документы, – взяв Танюшку под локоток, милиционер отвел ее в сторонку, и проходившие мимо люди поглядывали на них с опаской и явным интересом, что же такое могла натворить эта девушка.
– У меня нет документов, я в кино пришла.
– Тогда пройдемте в отделение до выяснения личности.
– Зачем в отделение? Я Татьяна Ветрова… Послушайте, там моей подруге плохо, вызовите «скорую»…
– Может, тебе еще и пожарных вызвать? Шляются по киношкам в рабочее время…
Милиционер вцепился ей в рукав. Танюшка еще попыталась вырваться, однако он грубо осадил ее и потащил за собой к выходу из кинотеатра. Она еще докрикивала билетерше: «Вызовите “скорую”!», однако уже была оттерта от нее толпой, которую ледоколом рассекал милиционер, и люди смотрели на нее с презрительным недоумением, как будто она что-то украла.
Отделение милиции оказалось недалеко, почти во дворе кинотеатра. В нем сидело еще трое таких же «прогульщиков», как и она, – в рабочее время людей ловили прямо в кафе, кинотеатрах, химчистках и магазинах, требуя объяснений, почему они не на рабочем месте. До Танюшки, конечно, доходили слухи, однако чтобы такое случилось с ней… Ладно, она в конце концов на каникулах, но же что будет с Маринкой?
Милиционер долго и на полном серьезе оформлял протокол задержания, куда-то звонил, кажется, в университет, проверяя, учится ли у них такая Татьяна Ветрова, потом сверял в паспортном столе личные данные и прописку на силикатном заводе.
– Вы что, не видите, что она беременная? – наконец не выдержала дама в каракулевой шубке из числа таких же пойманных.
– Беременная – не больная, – не отрывая глаз от протокола, ответил милиционер.
Танюшке стало дурно от жары и духоты в отделении.
