Яна Александровна Немцова
Катенька
Пролог
Заснеженный двор имения Булгариных занимали экипажи всех мастей – и попроще, и совсем уж неприлично роскошные. Как в народе говорится, каковы сани, таковы и сами. Карета Константина Романовича остановилась возле парадной лестницы. В ярко освещённых окнах мелькали фигуры гостей. «Как удачно сложилось», – подумал он, радуясь, что не смутит давнюю соседку внезапным визитом, застав её совсем уж врасплох. В этот декабрьский вечер Ольга Дмитриевна затеяла шумный приём.
Опираясь на любимую трость, Константин вошёл в просторную прихожую. Из парадного зала лились музыка, смех и гул разговоров. На лестнице стояла барыня, а подле топталась встрёпанная девка. Ничуть не изменилась соседка – статная, гордая, словно пронеслись мимо неё года, что он провёл на службе, даже седины в волосах не прибавилось.
– Ленивая дрянь! – бранила она девку, показавшуюся вдруг смутно знакомой. – В доме полно гостей, а у нас пыль повсюду!
Бедняжка без слов заслонилась ладонями, и крепкие оплеухи посыпались на её голову одна за другой. Тут-то Константин Романович и признал Катю, что с детства при Глебушке, сыне Ольгином, была. Вместе, как ниточка с иголочкой, ходили. Уж два года минуло со дня, как Глеба не стало, а он только теперь сподобился вернуться на родину из далёкой Франции и навестить соседку, похоронившую единственного ребёнка – сердце своё и душу.
– Молчи! Молчи, змея! Слово только поперёк мне скажи, велю сорок плетей отсыпать.
– Ольга Дмитриевна, – окликнул он.
– Ах, Константин Романович, вот это удивление! – всплеснула та руками и поспешила спуститься к новоприбывшему гостю, тихо и страшно шепнув Кате: «Прочь поди». – Я и не знала, что вы в наших краях, так бы обязательно отправила вам приглашение.
– Не стоит извиняться, никто не знал, да и завтра уже отбываю обратно в Париж, – ответил он и украдкой проследил за зарёванной девкой, припоминая, как прежде она и Глеб играли с его сыном Сашенькой.
– А вы всё та же, Ольга Дмитриевна, в ежовых рукавицах всех держите.
– Как иначе, дорогой соседушка. С ней, змеёй, только так и можно. Вертела хвостом перед мальчиком, дрянь, ровней себя ему возомнила, да свела в могилу. Воздастся ей. Видит бог, за всё воздастся.
– Вот уж бремя вам тяжкое выпало.
– Выпало, и нести мне его до самого конца, как Господь наш крест свой не бросил, так и я не оставлю.
Не понравились Константину её слова, тревожно и муторно стало на душе. И девку изведёт, и сама желчью изойдёт, никому блага не будет, а ушедшего всё одно – не вернуть. Спасать надо обеих, решил он и принялся перебирать в уме варианты, а между тем произнёс:
– Так продайте её кому, всё легче вам станет.
– Не станет, друг дорогой. Вот как представлю, что покинет она поместье, да позабудет о грехе своём…
– Да полно вам, ну, навешаете ей оплеух, работой загрузите, а она поплачет и, как прежде, по дому ходить станет. Гулять там, где Глеб гулял, воздухом тем же дышать. Солнцу радоваться, тому, что Глебушку больше не обогреет. Вот так воздаяние! Вот так кара!
Ольга Дмитриевна потемнела лицом и тяжело привалилась к белокаменным перилам. Музыка грянула с новой силой, понеслась развесёлая кадриль. Чужой была на этом празднике жизни и радости хозяйка гостеприимного дома. Спала маска. Перед Константином стояла согнутая горем старуха.
– Хотел её сосед наш, что через лес живёт, выкупить, а я отказала. Думала, пусть при мне остаётся, чтобы жизнь ей мёдом не казалась. А что же, коли правы вы? И я под её дудку пляшу? Позволяю девке память о сыне моём попирать.
– Простите, коли расстроил, – начал было Константин, но Ольга Дмитриевна, совладав с собой, выпрямилась, прервала его:
– Нет же, дорогой друг, глаза вы мне раскрыли! Она же, змея, и сама уходить не хотела. Другие девки между собой шептались, обсуждали, как рыдала она. А я-то, старая, думала, это от счастья, что выкупают её.
– Давайте вам помогу, с собой её заберу, – почуяв удачный момент, предложил Константин, – увезу на чужбину, и не воротится. Там до её слёз дела никому не будет. Назначьте цену, а в придачу вещицу дам, памятную. Глебушка подарил как-то моему Саше ангелочка деревянного, саморучно деланного, думаю, он вам нужнее теперь.
– Помню, помню вещицу эту. Так сынок старался, и мне такого пообещал, да закружила его дрянь эта, позабыл он обещание, – печально сказала Ольга Дмитриевна.
– Воздаяние – дело Господа, не наше, – не преминул заметить Константин, – не берите греха на душу, а то даже на том свете не доведётся больше с сыном воссоединиться. Позвольте вам помочь по старой дружбе.
– Спасибо, Костенька, – сказала женщина тихо, и ни следа вспыхнувшей было страсти в голосе не осталось, лишь скорбь, – видно, и вправду ангел вас ко мне сегодня привёл. Забирайте Катьку. Утром пришлю её к вам со всеми бумагами. И денег не надо. Лучше в церковь их снесите, да помолитесь за мальчика моего.
– Так и сделаю. И в Париже в самом большом соборе будут свечи путь его небесный освещать.
– Храни вас Господь, – сказала Ольга Дмитриевна и, опершись о его руку, заметила, – да что же вас тут-то держу? Пойдёмте, друг сердечный, велю нам кагора подать.
Они прошли в зал. Вечер был в самом разгаре. Барышни о чём-то хихикали между собой, стреляя глазками по сторонам, пары танцевали, за дальним столом играли в вист почтенные господа и дамы.
Глава 1
– Катенька, поднимайся. Сегодня много работы. Эта неделя особенная, ты же знаешь, у Ольги Дмитриевны именины, гости приезжают, – нянюшка суетливо крутилась в их спаленке – каморке, расположенной по соседству с комнатой женской прислуги.
Катя уже давно не спала. Сегодня, впрочем, как и всегда, она проснулась рано, едва в маленькое окошко пробился синеватый свет. Поместье медленно пробуждалось. Доносился робкий шум шагов из-за двери. С улицы долетали лай собак и петушиное пенье. Пока ещё совсем тихо звучали разговоры. Катя открывала каждый день в своей жизни, словно вновь рождаясь. Прислушивалась к звукам и думала. Иногда просто мечтала ни о чём и обо всём сразу. Или гадала, о чём могли размышлять прямо в этот же миг другие десятилетние дети на всей земле.
Нянюшка достала из комода форменное платье, собрала волосы с проседью в аккуратный пучок на затылке и закрепила гребешком.
– Как выполнишь все указания Аглаи на кухне, не забудь о занятиях французским. Написала письмо о прочитанной книге?
– Да, нянюшка, я всё выучила и написала письмо на французском, как вы велели.
Катя спрыгнула с кровати, схватила верхнюю рубаху. Засмотрелась на вышитые узоры на широких рукавах. Ей захотелось к этим узорам добавить свои, например, зелёную веточку. Вспомнила о лоскутке ткани, на котором вчера впервые вышивала, занимаясь французским, да так вместе с листами бумаги и оставила. Катя побоялась, что нянюшка заметит его. Поспешно натянула рубаху, а сверху надела любимый голубой сарафан.
– Даже прочла двадцать страниц нового романа, – надеясь отвлечь нянюшку и спрятать вышивку, сказала Катя.
Варвара Евгеньевна подошла к тумбе у её кровати, по-доброму улыбнулась, и милые морщинки украсили лицо нянюшки. Взяла листы.
– Удивительно, как легко тебе даётся французский, – рассматривая письмо, сказала она. – А это что? – спросила, найдя маленький лоскут ткани.
– Нянюшка, не гневайтесь, – Катя, испугавшись, замерла. День всегда был плотно занят работой по дому, в основном, она помогала Аглае на кухне. А когда выдавалось немного свободного времени, выполняла задания по французскому. Вероятно, нянюшка подумает, что Катя отлынивает от работы или, ещё хуже, что она украла.
Катя тут же начала оправдываться:
– Лоскут мне Аглая дала, от старой тряпки.
– Отчего же мне гневаться, глупышка? Красота какая. Где научилась так вышивать?
– Когда в светёлке убирала, подглядела, – Катя спокойно выдохнула, увидев, как Варвара Евгеньевна ещё пуще заулыбалась.
Нянюшка больше не проронила ни слова. Свернула лоскуток и спрятала за фартук. Катя даже порадовалась: понравилось, значит!
– Давай, беги к Аглае. Она уж заждалась тебя.
Радостная Катя выскочила из комнаты. Пробежала по длинному тёмному коридору, взлетела по лестнице в прихожую. После мрачной каморки утренние солнечные лучи, проникающие в окошки, ослепили её. Ей не хватало света в их с нянюшкой комнате. Больше всего Катя любила убирать в светёлке, поглядывая, как рукодельницы творили удивительные узоры, как из шерсти получалась настоящая нить, словно по волшебству. Порой казалось, что там даже зимою – лето, а в каморке и в мае – хмурая осень. Подходя к кухне, Катя надеялась, что велят хотя бы обед отнести в светёлку. У двери она услышала голос Аглаи:
– Языком не трепи, ешь молча, а то пойдёшь к своим лошадям голодный!
– Да полно тебе, – обиженно ответил конюх Пашка.
– Наконец-то помощница пришла, – заметив Катю, сменила гнев на милость тётушка и махнула рукой в сторону полнёхонькой кадушки, – картошка-то заждалась тебя уже. Чисть давай.
Полненькая низенькая повариха ловко управлялась по тесной кухне. Катя уселась за громоздкий деревянный стол и принялась за дело, иногда поглядывая на тётушку, суетившуюся у печи. Та непрерывно помешивала что-то в чугунке. А после полотенцем взяла его, да резко на стол поставила.
– Горячая зараза. Ну, что смотришь, чисть живее! – зыкнула на неё тётушка.
Катя вздрогнула. Аглая хоть и накормит, и добрым словом обмолвится, но прикрикнет так, что сердце замирает.
– Ох, щи хороши! – вытирая рот рукавом серой рубахи, сказал сухой, сутулый, как коромысло, Пашка, – так вот, я не договорил. Манька-то принесла пять щенков. Троих соседи разобрали. Одного пастух наш приметил, а последний чахлый, да ещё и хромой. Наверно, не выживет, что мучить, сейчас пойду…
– Вот, ирод! – тётушка хлестанула его полотенцем. – Шуруй отсюда, дитё сидит, а ты говоришь такое!
– А чего я сказал-то? – удивился Пашка, встал из-за стола и поплёлся к выходу.
Сердце Кати замерло. Сейчас же щенка маленького, безвинного да погубят! Спасать надо. Бросила она картошку и выскочила из кухни.
– Катька, а ну-ка стой! – закричала вслед Аглая. – Вот непослушная девчонка!
Она бежала к гостиной, помочь спасти щенка от конюха мог только Глеб Фёдорович, друг её искренний. Нянюшка простит её за ослушание, и обязательно поймёт, и перед Аглаей заступится. Только в гостиной друга не оказалось.
Быстро сообразив, что ещё время занятий, поспешила она на второй этаж! Перед самым носом Кати открылась дверь, угодив ручкой прямо в лоб. В глазах потемнело так, что она едва не свалилась под ноги выходившим.
– Катька! Носишься по дому, как оглашённая, вот велю розог всыпать, чтоб в разум пришла, – с раздражением цыкнула Ольга Дмитриевна.
– Простите, барыня, – склонилась Катя, – нянюшку ищу, дело срочное.
– Нет мне интереса до дел ваших. Ещё раз увижу, накажу обеих! Мишель! – позвала барыня камердинера, топтавшегося за её спиной. – Вели завтрак накрывать.
Пока барыня отвлеклась на Мишеля, Катя тихонько юркнула к учебной комнате. Дверь приоткрылась, вышла нянюшка.
– Молодец, Глеб, – раздался её ласковый голос. – Собери пока учебники и завтракать. После нас будет ждать в саду мастер резьбы по дереву.
Катя спряталась за невысоким комодом. Когда нянюшка ушла, она тут же проскользнула в учебную. Глеб Фёдорович складывал книги в аккуратную стопку.
– Простите, простите, ради Бога, за беспокойство, – запыхавшись, протараторила Катя. – Глеб Фёдорович, помощь ваша нужна, пойдёмте скорее, иначе беде быть!
– Катенька, сколько раз говорить, не называй меня Глебом Фёдоровичем. Во-первых, мы почти ровесники, я на два года всего лишь старше. Во-вторых, мы друзья, можно и по-простому.
– Слушаюсь, барин! Но прошу, пойдёмте.
– Да что случилось?
– Щенка убивают!
– Какого щенка, где? – растерянно спросил барин.
– Пашка, конюх. Ну же! – Она схватила его за руку и потянула на улицу.
Они выбежали на задний двор. Там вечно крутился кто-то из местной ребятни, хихикали и шептались о чём-то. Катя знала, что это над ней все смеются. Мол, повсюду ходит за барином, глупая сирота, возомнила о себе, что и сама барышня. Ни с кем больше не общается, нос до неба задрала. И так обидно ей делалось, ведь с первого дня сами с ней дружить не хотели.
Впереди показалась конюшня. У входа Пашка схватил визжащего щенка за шкирку, склонился над ведром и прям с головой в воду его и сунул.
– Стой! – крикнул Глеб Фёдорович и кинулся к душегубу с кулаками.
– Барин? Вы чего? – воскликнул Пашка, втянув голову в плечи.
– Щенка не тронь, я себе его оставлю!
– Да на кой он вам сдался? Чахлый, сегодня-завтра сам сгинет.
– Сказал оставить его, значит, оставить! – сердито крикнул Глеб Фёдорович и забрал из рук конюха мокрого щенка. А тот прижался, трясётся весь. Барин спрятал его под рубаху.
Катя кинулась гладить показавшийся из-за ворота чёрный собачий нос.
– Пойдём быстрей, – прошептал ей на ухо Глеб, – надо придумать, где его спрятать. Маменька не позволит его при доме оставить. Охотничьи собаки в загоне загрызут.
– Может, в саду или за сараями? – Катя предлагала разное, но ничего не подходило.
Рядом послышался встревоженный голос нянюшки:
– Глебушка, обыскались тебя повсюду. Маменька уже ждёт в столовой и…
Варвара Евгеньевна не договорила, оглядев их с ног до головы, спросила:
– Что вы ещё начудили? Глеб Фёдорович, почему рубаха мокрая, чего там прячешь?
– Конюх хотел утопить щенка, а мы отобрали, – в слезах бросилась Катя к ногам Варвары Евгеньевны. – Прошу, помогите спасти его!
– Пожалуйста, – попросил Глеб, – только маменьке не говорите.
– Что ж мне делать с вами? – вздохнула нянюшка. – Давайте, что ли, к курятнику отнесём, Черныш совсем уже старый, авось, не тронет вашего подопечного. Пусть кур от лис сторожит, может, толк будет от него.
– Нянюшка, но он слабенький ещё, – щенок высунул мокрую мордочку и тяжело вздохнул. Катя испугалась, что и правда не выживет.
– Вот и выхаживайте, раз спасли, – сказала нянюшка и повела их за собой. – Набросай-ка ему, Катя, свежей соломки, а позже я поговорю с управляющим.
У курятника Глеб Фёдорович отдал Кате спасённого и под нянюшкиным надзором пошёл переодеваться и завтракать. Черныш обнюхал нового соседа и ушёл греться на солнышке.
– Отдыхай, малыш. А мне теперь, чую, не до отдыха будет. Ох, и злится на меня, наверное, Аглая. Ну ничего, отработаю, доброе дело важнее картошки.
Глава 2
– Явилась не запылилась, завтрак уже отдали, – заворчала Аглая и громко поставила перед Катей кружку с молоком, да дала тёплый пирожок, – ешь, а после чтобы всю картошку дочистила, а ещё морковь и свёклу. Посуда замочена, надобно её помыть и натереть. Я отойду, а когда вернусь, чтобы уже доела и за дело принялась, – дав все указания, тётушка вышла на улицу.
Пирожок сладко пах хлебом и мясом. Катя глотнула тёплое молоко. Есть очень хотелось. Тут вспомнила, что не привязала щенка, и, наверное, он тоже голодный. Катя обошла кухню в поисках миски. В углу, где паук плёл ажурную паутину, заметила смотанную верёвку, а рядом отбитую закопчённую плошку. Мелко покрошила в неё пирожок и залила молоком. Вышла. Огляделась, нигде не заметила повариху и, не останавливаясь, побежала к курятнику.
Щенок как уснул, так и не шевельнулся больше. У Кати сердце замерло, но тут он поднял голову и протяжно зевнул.
– Вот, малыш, принесла тебе покушать, – Катя улыбнулась, поставила плошку рядом. Он принюхался, но есть не стал, опять мордочкой уткнулся в солому и дальше спать. Она аккуратно обвязала его шейку тонкой верёвочкой и примотала другой конец к кольцу, к которому и Чернышова цепь крепилась. Погладила щенка. На душе так тепло стало.
– Ладно, отдыхай, работы у меня много. Не выполню, тётушка накажет, и будем вдвоём голодать, – Катя поспешила вернуться и сразу же начала чистить картошку.
Как прошёл день, она и не заметила. Управилась со всеми овощами. Принялась за посуду. Казалось, что руки сейчас отсохнут чистить тяжёлые кастрюли. А они будто не заканчивались.
Уже стемнело, когда на кухню вошла Варвара Евгеньевна.
– Аглая, ужин отдан, я забираю помощницу, – она посмотрела на уставшую Катю и недовольно спросила, – что же, за весь день больше никто не пришёл работать на кухню?
– Завтра Дуняша будет. Сегодня ей что-то нездоровилось. Спасибо, Катька, завтра с утра жду! – сказала Аглая.
– Она придёт, как обычно, – ответила нянюшка, вытирая фартуком натруженные руки Кати, – попрощайся с Аглаей.
– Bonne nuit, – присев в реверансе, сказала Катя и с нянюшкой пошла в комнату.
Варвара Евгеньевна почаще старалась говорить с ней на французском, приучая к постоянной практике.
– Ну что, Катенька, письмо твоё проверила, написано без ошибок, да такое душевное. Красиво описала театр. Хочешь быть актрисой? – с любопытством спросила она.
– Что вы, нянюшка, нет, конечно! Мечта моя быть зрителем. Мой дом тут, рядом с вами и Глебом Фёдоровичем, – ответила Катя, а сама подумала, что мечта её неосуществимая.
– Ох, Катенька, дочка. Барский сын тебе не друг. Ольга Дмитриевна сердится, когда вы играете.
– Но он единственный, кто не называет меня сиротой и добр ко мне, – Катя никак не могла согласиться с этими запретами. Глеб Фёдорович защищал от назойливой ребятни. Без него её заклюют, задразнят.
– Оно верно, Глеб Фёдорович в батюшку пошёл, ласковый да заботливый. Но совет мой накрепко запомни: всё же стороной его обходи.
– Если стану его избегать, барин расстроится. Я не могу его обидеть, да и остальные дворовые дети тогда точно меня не оставят в покое, – поделилась Катя.
– Они до сих пор к тебе задираются? – Катя в ответ кивнула, и нянюшка продолжила:
– Ладно, думаю, время всё на свои места расставит. Начинай читать. А на завтра я тебе сюрприз приготовила.
Катя поставила свечу на тумбу, удобно устроилась на кровати и открыла книгу на двадцатой странице. Она записывала новые слова и проговаривала их вслух. Нянюшка поправляла её произношение и задавала вопросы, как всегда, на французском. Уснули они поздно.
Наступившее утро не было обычным. Катя проснулась, когда солнце стояло уже высоко. Нянюшка почему-то её не разбудила. Она подскочила, быстро оделась, оглядела комнату, но Варвары Евгеньевны не было. Долго не раздумывая, поспешила на кухню.
– Вот она, бедовая девчонка, – хмыкнула Аглая, вытирая руки фартуком. – Заходила Варвара Евгеньевна, дала указ собрать объедков. Вон у дверей стоит, иди, корми своего щенка – и пулей назад. Дел невпроворот.
Волна радости захватила сердце. Катя побежала к щенку, не обращая ни на кого во дворе внимания. Она давно научилась отделяться от окружающих. Никто из детей не принимал её в свой круг, а взрослые вовсе не замечали, будто она невидимая. Лишь одна Дуняша могла с ней заговорить без насмешки и то, только когда они были вдвоём. Раньше Катя переживала, плакала ночами, но со временем поняла, что важные для неё люди уже рядом, а больше ей никто не надобен.
Будка оказалась пустой. Волна радости вмиг испарилась, щенка нигде не было видно.
– Куда идёшь, сиротиночка, барина, небось, опять ищешь? – засмеялся конопатый мальчишка. Катя, не взглянув на него, прошла прямо.
– Что несёшь, а ну-ка дай!
Конопатый потянулся к чашке и чуть не выбил её, но тут с лаем выскочил из лопухов щенок. Тот хотел пнуть собаку, да промахнулся.
Катя мигом поставила чашку и взяла щенка на руки.
– Мишка, иди сюда! – позвал конопатого управляющий Степан. Хулиган махнул на них рукой и убежал.
Катя тяжело вздохнула. Щенок лизнул её в щеку.
Глеб Фёдорович, поправляя рубашку, подошёл и присел к ним. Он улыбался своей открытой улыбкой.
– Какое приятное утро, рад видеть тебя, Катенька. Как назовём?
– И вправду приятное, Глеб Фёдорович, – сказала она, удивляясь, как это друг словно из воздуха подле неё появился.
Из кузни доносился ритмичный стук, чуть дальше девушка стирала в корыте, горничная развешивала на верёвке хозяйское бельё. Мужики починяли телегу, завалив её набок. Жизнь кипела.
– Яшкой, – предложила она первое имя, что пришло в голову, – ему подойдёт. Юркий и рыжий, словно солнышко.
– Яшка, чудесно. А меня называй Глеб, по-простому, как и договаривались, – улыбнулся барин и снял верёвочный ошейник с тонкой шеи щенка. – Подрастёт, настоящий ему справим. А пока пойдёмте, покажу вам место красивое.
– Меня на кухне Аглая ждёт. Указ дала туда и обратно, – Катя вспомнила слова нянюшки. Нужно сказать Глебу Фёдоровичу, что отныне прогуливаться они будут реже, чтобы не сердить Ольгу Дмитриевну.
– Полно тебе, мы на минуточку. Ну же, соглашайся. Яшка смотри, как радуется.
– Пожалуй, из-за минутки тётушка Аглая не осерчает, – согласилась Катя, посмотрела на Яшку, а он уже всё съел, даже донышко вылизал.
– Знаешь что, Катя? – Глеб загадочно посмотрел на неё. Глаза его сияли совершенно по-особенному. Она не смогла выдавить ни звука, только глядела в ответ.
– Я сразу понял – там будет наше с тобой тайное место. Мы можем приходить туда и поодиночке. Например, читать в тишине, – тихо, опустив голову, добавил, – или вдвоём. Я буду из дерева фигуры вырезать, хочу ангелочка сделать, а ты будешь мне что-нибудь рассказывать. Правда, здорово?
Катя кивнула. Язык у неё словно отнялся, и слова все как-то позабылись.
Они остановились у реки. Возле одинокого пышного дерева в зеркальной глади воды отражалось небо, на миг даже показалось, что оно и вправду к самым их ногам спустилось. Яшка на солнышке растянулся и зажмурился от удовольствия.
– И правда, красота! – Катя представила, будто в мире только они втроём и остались. Редко удавалось выбраться на улицу из-за домашней работы. Но тут же опомнилась и сказала:
– Ольга Дмитриевна и нянюшка сердятся, когда мы прогуливаемся вместе. Да и времени у меня нет…
Глеб Фёдорович тут же прервал её, не дав договорить.
– А мы никому не скажем про это место, оттого оно и тайное. А что про время, так ненадолго, вот как сейчас, – на мгновение он замолчал, а после, весь зардевшись, продолжил:
– Катя, вчера, когда ты спасла щенка, я понял точно – ты мне не друг вовсе.
У Кати дух перехватило.
– Как? Почему? Чем я вас обидела? Вы мой друг единственный, никого больше…
– Нравишься ты мне.
И все слова, и все мысли Катины рассыпались, как бусинки по полу, теперь не собрать. Возникло в её голове только одно. Имя нежное, родное и ласковое – Гле. Лишь вымолвить его не получилось, хотела молча дальше слушать барина.
– Вот представь, станем взрослыми, поженимся, – Яшка заливисто загавкал, Глеб Фёдорович рассмеялся, – вот видишь, дело говорю. Обещаю, так и будет.
Он взял её за руку. Катя другой рукой зажала расплывающиеся в глупой улыбке свои губы.
– Ну что, Катерина Павловна? Согласна? Только представь, будем вместе выезжать в Смоленск на балы, на встречи. Вот ты куда хотела бы?
– В театр.
– Вот! Даже мечты у нас общие. Я тоже хочу там побывать, посмотреть спектакль.
Он так говорил, что казалось, уже завтра они отправятся исполнять желаемое.
– Мне так нравятся ваши слова, вечно бы слушала, но пора идти, – Катя не хотела уходить, оставлять барина, но нужно было возвращаться на кухню.
Она поплелась работать, но, сама себя пугая, замерла, обернулась и крикнула оставшемуся под деревом барину:
– И слова ваши нравятся, и мечты общие. А больше всего вы! Вы, Гле!
И без оглядки побежала к дому.
