Яков Моисеевич Миркин
Правила бессмысленного финансового поведения
Наши вещи Щукина и Морозова
Неловко идти мимо чужих вещей. Что в Пушкинском, что в Эрмитаже. Очи импрессионистов. Сотни. Хотя бы маркированы (в Эрмитаже) – вот это забрано у Сергея Щукина, а это – у Ивана Морозова. Руки до них дошли в ноябре – декабре 1918 г.
«Принимая во внимание, что Художественная Галерея Щукина представляет собой исключительное собрание великих европейских мастеров, по преимуществу французских конца XIX и начала XX века, и по своей высокой художественной ценности имеет общегосударственное значение в деле народного просвещения, Совет Народных Комиссаров постановил: 1) Художественную Галерею Сергея Ивановича Щукина объявить государственной собственностью Российской Социалистической Федеративной Советской Республики…» (Декрет СНК от 5 ноября 1918 г.).
Дальше уже без всякого обоснования «общегосударственным значением». «Совет Народных Комиссаров постановил: Художественные собрания А. И. Морозова, И. С. Остроухова и В. А. Морозова объявить государственною собственностью Российской Социалистической Федеративной Советской Республики» (Декрет от 19 декабря 1918 г.).
Может быть, все дело в том, что мы живем среди чужих, навеки отнятых вещей, за которые никто не попросил прощения и не покаялся.
Как от вас избавиться. Коншины
В граде Серпухове, в ста километрах от Москвы – рай для монастырей. Через реку, почти друг против друга, стоят женский и мужской монастыри, почти семья, обмениваясь опытом и дарами природы. На бугре, где был старый град, бродят свадьбы. Невесты не хуже московских.
Там ежатся купеческие дома и обломки церквей. Там приколот к ним узкий темноглазый Ленин и ампир 1950-х. Стынет желтейшая на свете, когда-то свирепая гауптвахта. Мокнут улицы, мокнут кубы из силикатного кирпича, забитые зеленью. Мокнут перьями старушечьи дома в сонном, сосновом своем существовании. Они везде, как голуби.
Там поверх Нары, узкой, как прищур, поверх ее вод, поверх холмов, пустынных ив и птичьих перелесков стоят пустые, из красного кирпича, старинные заводские корпуса. Звались они когда-то «Товарищество мануфактур Н. Н. Коншина в Серпухове», и там работали одиннадцать тысяч человек. Пряли, ткали, набивали ситец, красили. С XVIII века. Парижская всемирная выставка. Совладельцы, два знаменитых Николая – Второв и Коншин – среди богатейших семей России в начале XX века (1-е и 11-е места). И оба не уехали, просто растаяли в 1918 г. В 1930-е сыновья Коншина были арестованы. Один из них, Сергей, дожил до 1964 г. Взят в 1932-м после встречи с англичанином – бывшим управляющим, приехавшим в Москву в посольстве. Почти 20 лет лагерей. После лагерей работал хормейстером. И оставил прямых наследников.
Неуемный Николай Коншин, растаявший в 1918-м. Именно он стал сеять хлопок в Туркестане. Выстроил электростанцию в Серпухове. Генконсул королевства Сербии и княжества Болгарии. Создал сбыт по всему миру. Местная больница, кирпичные дома и казармы для рабочих (там до сих пор живут). Чайные для рабочих. Три храма. И, наконец – собственная усыпальница в Высоцком монастыре в Серпухове, на высоком берегу Нары, знаменитого архитектора Романа Клейна. Была разрушена, ныне восстановлена ради красоты своей.
Заводы – дело рук человеческих. Они появляются в муках на свет, по образу отцов-основателей. Чудесные фабрики Коншина, из красного непревзойденного кирпича, под гордыми кличками «Красный текстильщик» и «Серпуховский текстиль», прожили после него еще 90 лет. И, наконец, погибли в 2000-х.
Какой урок в том, что строитель, фабрикант, создатель, с любовью строивший собственную усыпальницу, для всей семьи, на святой монастырской земле, – сгинул бесследно в 1918 году? Какой смысл в том, что большой род, с десятками детей и внуков, двести лет строивший собственную фабричную и торговую империю, растворился в небытии? Как случилось, что монастыри отстроились, а родовые фабрики уничтожены?
Улицы Серпухова – Ворошилова, Ленина, Пролетарская, Ленинского комсомола, Луначарского, Революции, Свердлова, Карла Маркса, Советская, Джона Рида. Толпа мастерских по производству памятников. Бывшие заводы, заполненные мелкими ремесленниками. Уникальные образцы тканей XIX века – как их сохранить?
Этот вид раскрытого, как раковина, кирпичного тела крупнейших, столетних фабрик, вот это закончившееся умение прясть, ткать, разрушенный индустриальный дом, который строила из поколения в поколение большая семья, – все это создает для заезжего человека мучительное воспоминание о городе, в котором смешаны – в летней зелени – блистающие, пахнущие свежей краской, сияющие белизной монастыри, буденовки и почти черные тела умерших фабрик.
Что ждешь от государства
Недоверие к государству, предвкушение отбора, отъема, изменения правил игры к худшему – риск, который с 1990-х заставлял российские капиталы уходить на Запад. Этот риск + налоги.
Мы двойственны. Мы сызмальства привыкли полагаться на государство. Но где-то там внутри, у сердцевины, всегда был червячок сомнения в том, что государство играет за тебя.
«Все равно обманут» – вот наше уличное присловье. Или «все равно отнимут». Кто-то. «Они», имея в виду государство, властные структуры. Поэтому мы все время строим времянки. Живем – в нашем имуществе – вкороткую.
Самые пронзительные «имущественные» истории советского времени – тяжелейшие денежные реформы, с отбором «спекулятивных» денежных излишков; принудительные облигационные займы, по которым год за годом ухудшались условия и откладывались погашения, до полного умаления сумм и людей, когда-то занимавших. «Обнуление» сбережений на рубеже 1990-х.
Все это продолжается.
Пирамида ГКО. Дефолт по госдолгу в национальной валюте, в государстве – эмиссионном центре, в условиях, когда 60 % госдолга держало само государство (ЦБ и Сбербанк) – почти неслыханное дело.
Пенсионная реформа, с ее длинными деньгами, которые немедленно стали короткими. Выдержала только чуть больше 10 лет. Несколько пересмотров – к худшему. Замораживание пенсионных накоплений в 2010-х – 2020-х.
Фонды «будущих поколений» (Стабфонд, потом Фонд национального благосостояния). Они могут опускаться почти до нуля.
Финансовые кризисы, девальвации, удары по карманам, вызванные внешнеполитическими рисками. Кампания «очистки» банков, брокеров, страховщиков, инвестфондов, которая привела к гибели в 2014–2021 гг. больше 60 % этих институтов, с утратой части финансовых активов населения.
В этом проблема – в отсутствии доверия.
В понимании того, что любая новая, самая благожелательная конструкция, вменяемая государством, – это времянка.
Что через 10 лет все станет по-другому.
В ветрености правил. В том, что государство всегда, «вечно», на нашей памяти, подписывая контракт с обществом, затем вычеркивает из него пункт за пунктом и, начиная с благих намерений, неизменно заканчивает чем-то худшим.
Доверие к государству – это знание того, что оно всегда в длинном историческом времени будет играть в твою пользу.
Это доверие либо есть, либо его нет.
Если оно есть, семьи будут богатеть, наращивать имущество из поколения в поколения. Учиться не разоряться, управлять своими активами.
Если его нет, наша имущественная жизнь – это времянки, вывоз капиталов и детей, крайняя нестабильность и бедность во всем.
Пока у государства неважная история.
И поэтому пока впереди времянки. Надежда только на себя.
Отбить свое имущество. Маленькие хитрости
Как сохранить поместье для женщины, когда этого сделать нельзя
Что ж, такое чудо случилось. При тотальной национализации. Чудо предусмотрительности.
Василий Поленов (1844–1927), известнейший художник, благодаря своей обширной общественной и благотворительной деятельности обеспечил свою семью на сто лет вперед, на три-пять поколений в будущем.
Всем известное «Поленово» – построенная им усадьба из многих домов и сооружений, в выбранном им месте на берегу Оки, на обширном участке земли в N га.
Когда в 1917 г. жгли и грабили помещичьи усадьбы, Поленов собрал сход крестьян и просил их решения – остаться ему жить у себя дома или уехать. Усадьбу не тронули, семья осталась. Дальше диктатура пролетариата. Основная идея – отдать все «им», чтобы сохранить активы и семью. Поленов заключил своеобразный «своп» – создал в усадьбе частный музей за право семьи жить в ней. Получил охранную грамоту Луначарского (не подлежит национализации и конфискации). Обеспечил право семьи на управление музеем, т. е. на жизнь у себя дома.
В сталинские времена, в 1930-е – второй «своп». Все имущество, все коллекции переданы в дар государству за подтверждение права семьи жить в усадьбе и руководить музеем, т. е. жить у себя дома. Директорский пост должен был передаваться по наследству только членам семьи при сохранении бывшего личного имущества, коллекций, активов. Конец 1930-х – момент наивысшего риска. Чудом не разграбили, не роздали по учреждениям, сын художника – директор музея – и его жена были репрессированы. Освобождены в 1944-м, в год столетия Поленова. Семья и ее активы смогли выжить.
Эта нитка дотянулась до сегодняшнего дня: 2022 год, директор музея-усадьбы «Поленово» – правнучка Поленова.
Способность удерживать контроль за активами семьи в далеком будущем.
Истинное чудо «правового и финансового инжиниринга». Сохранение в целостности того, что сохранить было нельзя. Каждый из нас был бы счастлив сделать это для своей семьи – сохранение активов, надежный кусок хлеба, хотя бы на несколько поколений вперед.
Но «Поленово» – федеральная собственность. Завершится ли этот круг, спустя сто лет, реституцией? Вернется ли имущество, нажитое личным трудом (имение было приобретено на средства от продажи картин), семье, ибо сделка конца 1930-х – передача всего имущества в дар государству – по всем признакам была вынужденной?
В Восточной Европе это, скорее всего, случилось бы. Усадьба стала бы частным музеем. У нас – открытый вопрос для многих семей. Не обсуждается. По-прежнему многие семьи знают свою собственность, бывшую у них до 1917 г., хотя, может быть, уже не смогут доказать право собственности.
Частный дом с видом на Кремль
Кому-то не удается сохранить даже наручные часы в третьем поколении, а здесь целый частный дом, особняк в центре Москвы, где каждый метр – на вес золота. И в нем – внуки и правнуки.
Как это удалось? Какие гении «сохранения семейного имущества»!
Проще всего, если ты лепкой или кистью познаешь мир. Дом Веры Мухиной, дом архитектора Александра Кузнецова, дом архитектора Константина Мельникова. Все это – в самом сердце Москвы.
Какой вкусный язык! «В мае 1915 года мой отец, Александр Васильевич Кузнецов, известный в Москве архитектор, купил этот дом у старой купчихи Е. А. Воскобоевой, собиравшейся уехать в Петербург на житье к сыну. Поводом для папиной покупки послужило желание поселиться где-то поблизости от гимназии Алферовой, куда поступила моя старшая сестра Эля, но в действительности главной причиной было его давнишнее, заветное желание создать дом, полностью отвечающий вкусу и потребностям его самого и всей нашей семьи»[5] (И. Кузнецова).
И потомки там живут до сих пор.
Маленькие старые дома в поселке художников «Сокол» в Москве (ночью пятнадцать минут до Кремля) выставлялись на продажу за 190 млн руб.
Частный дом семейства Розановых, напротив Кремля, на другом берегу Москвы-реки. Его десятилетиями сохраняли в семье юридическими тяжбами и судебной волокитой. Даже земля, золотая земля принадлежит семье.
А какие дачи под Петербургом! «Лисий нос». Там и сейчас живут потомки владельцев.
«Я нашел тот самый дом, в котором до 1917 г. жила моя прабабушка с сестрами и родителями (прабабушка была тогда маленькой девочкой). Дом выглядит весьма добротно, но современно. Он построен в 1885 г. Сейчас дом нежилой, в нем располагаются офисы и банк. Рядом – деревья, которые, возможно, растут еще с начала XX века и были свидетелями всех событий… Получается, дом моих предков – это единственный сохранившийся дореволюционный дом на улице Малые Каменщики. В общем, я очень порадовался этой находке. И сразу подумалось, что было бы здорово вернуть этот дом семье и снова сделать его жилым. Ведь семью моей прабабушки оттуда выселили сразу после Революции 1917 года из-за “зажиточности” семьи»[6] (Кирилл Репьев).
А мораль? Да нет никакой морали!
Просто мечта, чтобы дома не отбирались и медленно переплывали из рук в руки, оставаясь в одной и той же семье поколение за поколением.
И чтобы для этого не нужно было особенной хитрости.
И чтобы это были большие, зажиточные, каменные дома, везущие семьи, как корабли, из века в век.
По всей России, с равной степенью удобства и спокойствия.
Полковник О. Как взять свое
Хитрость. С властями нужна хитрость.
Так учат старые ступеньки в любом московском особняке, выжившем до сих пор.
Дело было на Проспекте Мира в Москве, ранее 1-й Мещанской. Дом за номером 14 – купчихи, а ранее дворянский – был немедленно обращен – нет, не в новую веру – а в птичник, где за перегородками, у крупных, как булки, печей плодилось и размножалось новое племя, веруя, что коммуналки – это жизнь.
Но Москва – это ванные. Это теплые клозеты. Свои, свои. И когда после войны в дом въехал полковник (имя его пусть будет О.), случился заговор. Омерта.
Наш О. в дом больше не вмещался. Счет тем, кто был на первом этаже, шел на десятки. И даже подвал, о чем-то размышляющий, был полон доверху, до половинки мутного окна.
А год был нешуточный. 1967-й. «Аврора» стояла на парах. Желала выстрелить на память. В Москве искали тех, кто брал Зимний.
В письме полковник О. был краток: «В подвале дома на углу бывшей Мещанской (проспект Мира) помещалась подпольная типография, напечатавшая брошюру Ленина «Др-др-др». Раскопаны литеры и части печатного станка».
Давно в Москве не было такого счастья. Комиссии прилетели, сияя. Народы подвала делились открытием. На первом этаже поили чаем. А второй, где ютился полковник О., имел вид майской черешни.
И их расселили. В белоснежные бесконечные башни, где балконы стелются, и кафель блестит серебром. В жилища, свои, никем не тронутые, где есть вода – своя, свой огонь, своя морозилка и свои антресоли – тоже есть. Свое!
А дом был переупакован. Брошюра Ленина! И нынче тоже дышит, как барышня с сигаретой – вокруг одни авто.
В нем две белоснежные печи на два этажа, каждая на четыре комнаты, как столпы.
В нем смелая лестница, витая, как змея.
В нем кресла у печи, в нем медового цвета сундук, в нем дышится – не медом, а запахом чуть потрескивающим.
Он в самом деле есть и сейчас – музейный дом. Его зовут «Садовое кольцо». А кому он памятник? Купцам, коллежскому асессору, инженеру с Рижского вокзала, местному дворнику? Господину Мельгаузену? Рождественской елке? Призраку, девице из прежних жильцов, чтобы не беспокоила?
Нет спора – полковнику О., словно сошедшему с картинки «Партизан, на глазах неприятеля раскуривающий трубку».
Он власти перехитрил и получил свое.
И когда видишь очередного О., пытающегося оторвать себе немного имущества – знаешь, реки не потекли вспять, коровы мычат, всё на Руси – как исстари, и есть еще – куда, и есть – что еще.
Как все вернуть?
Масса людей и семей в России и за границей (их несколько десятков тысяч) помнят, где были их поместья, фабрики, доходные дома или особняки. Кто, когда и где что построил и кто там жил. Они – наследники. «Дом бабушки и ее братьев стоит в Петербурге, имение под Вязьмой дожило до войны, а уж после, понятно, ничего не осталось» (Любовь Шапорина).
Бессмысленная растрата времени – пытаться вернуть их обратно. В России не было реституции. И с вероятностью почти 100 % – не будет. Только церкви удалось вернуть свое имущество. Ни одна попытка семьи возвратить что-либо по суду, российскому или заграничному, не удалась в 1990-х – 2010-х, даже если сохранились свидетельства о собственности. Максимум, что удавалось: а) выкупить у государства по сходной цене (пример – Леонтьевы (связь с Суворовым), Качаловы-Хвалевские); б) взять в аренду на долгий срок (Середниково (Лермонтовы)); в) пожизненное пользование домом (Щаповы) за имя и за то, что вы делаете все, чтобы вернуть былую славу.
Но на всякий случай документы храните. А вдруг? Вряд ли мы найдем собственников египетских пирамид, но на расстоянии в 150–200 лет какие-то шансы у семьи всегда сохраняются. Тем более что масса неправедно отобранного семейного имущества копится и в новые времена. И через 50 лет кто-нибудь придет и скажет: «А это была вынужденная сделка!»
Громкие деньги. Радость для соседей
Хотите строить замок? Стройте! Хотите щегольнуть? Квартирой, домом, башнями? Валяйте! Деньги должны греметь.
Как ограбить вашу квартиру
Путеводитель по одной петербургской квартире[7] был выпрошен у портье гостиницы, носившей когда-то гордое имя «Нева».
«Эту квартиру с 1914–1915 годов занимал… гофмейстер барон Адольф Адольфович Пилар фон Пильхау – член Государственного совета… предводитель дворянства в Лифляндии. Жена – Евгения Константиновна фон Пален, дочь министра юстиции… внучка (по матери) известного героя войны 1812 года К. Ф. Толя. Они имели сыновей Адольфа, Альфреда, Андрея и дочь Ольгу. Из революционного Петрограда семья в августе 1918 года выехала, дальнейшая их судьба неизвестна». По другим сведениям, семья все-таки добралась до Прибалтики и там осела».
Идем дальше.
«В ноябре 1918 года в три свободные комнаты вселены рабочие Арсенала Низовцевы Василий и Дмитрий, Писанин Григорий. Передано им по описи имущества в этих комнатах – кровати, шкаф, самовар, ковер, стулья и др. В отдельную комнату в присутствии… члена домового комитета бедноты из освобождаемых комнат перенесли наиболее ценные вещи: до 40 мужских костюмов, мужскую шубу, отрезы ткани, много столового серебра и прочее. Опись составили неграмотно, невразумительно. Комнату с вещами заперли и опечатали… Потом в квартиру вселили еще милиционера Можейко и двух его братьев. В апреле 1919 года агентом жилищного отдела Совета 1-го Городского района Степановым изъяты и унесены (без описи, кратко перечислены) кольца золотые, несколько монет золотых в 10 и 5 рублей (сколько?), часы дамские позолоченные, деньги – 450 финских марок, ордена барона Пилара, серебряный колокольчик, старинные дуэльные пистолеты и порох. Степанов сдал изъятое в жилищный отдел… В отсутствие соседей Низовцевы и Писанин вскрыли или взломали деревянную дверь, похитили оставшиеся ценные вещи, скрылись и в квартиру более не возвращались… Следствие, по-видимому, не производилось»[8].
Не дай Бог кому-нибудь из нас в будущем бросать все свое имущество и свои дома, проклиная себя за то, что не угадал, что будет дальше, за то, что плохо распорядился своей семьей и тем, что нажито.
Не дай Бог обмануться надеждами, идеями и собственным воображением, попав под «черный передел».
И не дай Бог лишить семью хлеба, молока и тепла, отдать ее всем тяготам ночного путешествия, потому что наши привычки и легкость существования взяли верх над интуицией и способностью смотреть на пару лет вперед.
Вальяжный дом с квартирой № 2 существует и сейчас.
В 1925 г. в его 32 барских квартирах проживали 304 человека, больше 100 семей.
Всё – по справедливости, она была прекрасна в своей полноте.
Передел по-соседски
История туманная. Были двое, Есенин Сергей и Кашина Лидия, были в Константиново, у нее – дом с мезонином, она – барышня, потом барыня, а он – крестьянин, а потом – поэт. Она старше, он – чуть младше. То ли клубок сирени, то ли love story. Поэма «Анна Снегина» – это о ней.
Но вот что точно известно – как грабили Лидию Кашину в «черный передел» и что вытащили из ее усадьбы по-соседски 29 мая 1920 г.
Сохранилась опись: самовар – 1, чайник – 1, стаканчиков – 5, чайница – 1, коричневые шторы – 3, красная цветная штора – 1, белые шторы – 3, тюлевая штора – 1, камышовая занавеска – 1, абажуры на подсвечнике – 3, ножи – 4, вилки – 4, глубокие тарелки – 2, мелкие тарелки – 2, ковер малый – 1, малые белые занавески – 3, черные чулки – 1, черная юбка – 1, солоница – 1, кресла красные с чехлами – 2, тумбочка – 1, подушки без наволочек – 2, подушки диванные – 2, нижние юбки – 3, сорочки – 3, наволочки – 1, салфетки – 2, подставка для ножей – 1.
Спаси нас Бог от соседского гнева! От желаний соседей, от их наблюдательного глаза!
Вы можете попасть в поэму, вас будут вспоминать мечтательно еще сто с лишним лет, но все равно вам придется убраться в Москву, чтобы стать машинисткой в тресте, потому что жизнь дороже и в «черный передел» ваши нижние юбки нужны соседям.[9]
А может ли быть «черный передел» еще раз? В третий раз в истории России (1905–1906, 1917–1918)? В коттеджных поселках, мечтательно спящих под Москвой, Петербургом, под любым крупным городом? Когда любая охрана не сможет защитить и разбежится?
Эти риски всегда есть.
Деньги в России должны быть тише воды, ниже травы.
Ваши соседи не любят вас от слова «совсем».
