Я больше верил чуткой молодежи, которую редко можно провести и которая в Куинджи видела прежде всего своего друга. Я видел, какие жертвы приносил «неистовый Архип» (как его некоторые звали) во имя своей идеи, во имя блага, представляемого по-своему, и как он любил молодое талантливое поколение.
Я любовался его могучей фигурой, его мощным духом, его гордостью. «Это еще что… Это еще будем говорить… так я же докажу, что так нельзя, а надо сделать, чтоб было вот – хорошо!»
И он делал, как понимал, а чего не понимал – была не его вина.
Но пришла пора, и могучего Архипа Ивановича не стало видно в обществе. Он слег, сердце плохо.
– Посмотрите, – показывал Куинджи на свои руки, – какие мускулы, какая грудь, я еще богатырь, а нет сердца. Плохо.
Страдал глубоко – и физически и душевно. Жаловался:
– Зачем? Я бы еще мог… я бы еще сделал, еще надо много! Тяжко мне, принесите яду, – молил друзей своих.
Перед смертью он вскочил, выбежал в переднюю и упал, чтобы не подняться больше.
По завещанию все состояние его переходило Обществу художников (именовавшемуся потом Куинджиевским) для объединения художников и оказания им всяческой помощи. Жене была оставлена небольшая пенсия – шестьсот рублей в год.
За гробом Куинджи шло много незнакомых передвижникам людей, получивших от него помощь, что никому не было известно, а над домом кружились осиротевшие птицы.