Яир Лапид
Шестая загадка
2
Воскресенье, 5 августа 2001, утро
Она была в черной майке, открывающей изящные, но сильные плечи, в потертых джинсах и беговых кроссовках на платформе. Серо-голубые глаза, смотревшие на меня с легким беспокойством. Гладкий лоб, словно сошедший с полотна художника эпохи Возрождения. Едва уловимые первые признаки возраста угадывались только на шее, вокруг которой вились очень темные волосы до плеч, подчеркивающие бледность высоких скул. Ее красивый рот чуть кривился, выдавая напряжение. Одна приятельница как-то объяснила мне, что все женщины делятся на две группы: груши и яблоки. У яблок большая грудь и широкие бедра, как у героинь греческих трагедий; у груш – длинные ноги, округлые бедра и тонкая талия. Агарь Гусман, несомненно, принадлежала к породе груш.
Она села и произнесла:
– Я должна перед тобой извиниться.
Я ответил ей улыбкой, призванной скрыть мое удивление. Большинство клиентов приходят ко мне с заранее подготовленной речью, которую обдумывают по дороге, и с годами я научился не давить на них. Они знают, что я на их стороне, но им все равно хочется выглядеть в моих глазах правыми и высокоморальными, в крайнем случае – жертвами, достойными сочувствия. За сто двадцать шекелей в час я счастлив предоставить им эту услугу. Никаких проблем.
Правда, обычно извинения звучат на более позднем этапе.
– Зря я упомянула, что дружила с твоей сестрой, – сказала она. – Это было нечестно.
Я продолжал сидеть молча, но от выражения вежливого интереса, которое я на себя напустил, у меня начали зудеть щеки. Больше десяти лет назад я попросил свою сестру приглядеть за девушкой, которая в итоге стала свидетелем убийства. У меня были свои причины не обращаться за помощью к полиции, но Рони они не волновали. Она знала одно: старший брат никогда не сделает ничего, что подвергнет ее опасности. Через четыре дня к ней пришел Гольдштейн, замешанный в ограблении, и убил ее.
Формально в том не было моей вины.
Я твердил себе это каждое утро, бреясь перед зеркалом. Я твердил себе это, после трех сеансов навсегда прощаясь с психоаналитиком, которого нашел мне Кравиц. Даже когда я узнал, что у моего отца болезнь Альцгеймера, я первым делом подумал: вот и хорошо, теперь он забудет, что его дочь погибла из-за меня. Я так часто повторял себе, что не виноват, что минутами сам почти верил в это.
Агарь смотрела на меня молча, пока не поняла, что ответа не дождется.
– Просто знай, что я очень любила ее, – тихо сказала она.
Я чуть кивнул головой, чтобы не казаться безучастным, но больше ничем ей не помог. Она подняла голову и быстро огляделась по сторонам. Мой офис когда-то служил кладовой всему подъезду. Я снял его после продолжительных переговоров, которые включали в себя шесть заседаний домового комитета и обязательство с моей стороны полностью отремонтировать помещение. Слово я сдержал, и теперь оно выглядело не как кладовка, а как побеленная кладовка.
– Это твой офис?
– Я по большей части работаю на свежем воздухе.
– Я не собиралась тебя критиковать, – сказала она. – Здесь очень мило.
– Ты архитектор?
– Я работаю в министерстве социального обеспечения.
– Кем?
– Психологом.
– Прекрасно. Тогда давай немного поговорим обо мне.
Она рассмеялась. Смех у нее был славный, во все тридцать два белых зуба студентки американского колледжа, отправившейся на свои первые каникулы в Рим. Я попытался вычислить ее возраст. Будь Рони жива, ей было бы 38. По телефону Агарь сказала, что они вместе служили в армии.
– Тридцать пять с половиной, – сказала она.
– Фу, как некрасиво.
– Что?
– Читать мои мысли.
– Не мысли, а взгляд.
– Ты вроде говорила, что вы с Рони вместе служили?
– Она была моим командиром на сержантских курсах. Там мы и подружились.
– Как получилось, что мы никогда не встречались?
– Мы встречались. Я была одной из девчонок, приходивших к ней в гости, а ты – старшим братом, который работает в полиции, иногда появляется дома и даже не видит, что мы строим ему глазки и прихорашиваемся, перед тем как пройти из кухни в гостиную.
– Ты выглядела так же, как сейчас?
Воспоминание явно не доставило ей радости.
– Я весила на пятнадцать килограммов больше и носила короткую стрижку.
Будь у меня фанфара, сейчас я взял бы ее и протрубил. Агарь сидела напротив меня. Она только что описала себя в прошлом, рассказала, где и при каких обстоятельствах мы встречались – и по этим косвенным признакам я все-таки ее узнал.
– Ты была рыжей.
– Ну наконец-то! А то я уже почти обиделась.
– Правильно, что ты перекрасилась. Рыжим идут темные волосы, потому что у них светлая кожа.
– Странно, что мужчина знает такое.
– Знать странные вещи – моя профессия.
Единственное в помещении окно находилось справа от нее, и мне казалось, что в стекло бьется, пытаясь прорваться внутрь, жара. Агарь смотрела на меня спокойно, затем чуть менее спокойно, а потом по ее правой щеке скатилась слезинка, подтверждая мою догадку, что косметикой она не пользуется.
– Что-то ты протекаешь.
– Прости.
– Ну что с тобой делать? Этот стул – фамильное наследство.
Шутка вышла немного тяжеловесной, но сработала. Не то чтобы она расплылась в улыбке, но, по крайней мере, снова овладела своими лицевыми мышцами.
– Видел бы ты меня полтора года назад. Тогда я была как ржавая лейка.
– Даже это не заставило бы меня изменить мнение.
– Ты не знаешь всех подробностей.
– Я вчера вечером навел справки. Это дело не для меня.
– Разве это не твоя работа?
Я ждал этого вопроса. Подавшись вперед, – чтобы ее уж наверняка затопило волной несокрушимой железной логики Ширмана, – я сказал:
– Это совсем не моя работа. Если бы ты хотела, чтобы я разыскал твоего бойфренда, или твою машину, или украденные у тебя серьги, я мог бы чем-нибудь тебе помочь. Но эта история – не моего масштаба. Легче всего заявить, что полиции на все наплевать, но я знаю этих людей. Им не наплевать, а выбор средств у них такой, что мне и не снилось. У них компьютеры и спутники, криминалистические лаборатории и специально обученные люди. Если они ничего не смогли сделать, я тем более не смогу. Прошло два года. Я даже не представляю себе, с чего начинать поиски твоей дочери, и не готов брать с тебя деньги за то, что не принесет результата.
Я откинулся назад. Капелька пота скатилась у меня по спине. За ней еще одна.
– Она жива, – сказала Агарь.
– А я и не говорил, что нет.
– Не говорил, но подразумевал.
– Я не знаю.
– Я видела ее по телевизору.
Обычно я мало кому позволяю застать меня врасплох. Но на этот раз я удивился. У меня тяжелая нижняя челюсть и нос сломан в двух местах, поэтому в минуты изумления я становлюсь похож на морскую черепаху. Не давая мне опомниться, она порывисто заговорила:
– Месяц назад в торговом центре Лода был пожар. Что-то там закоротило, или еще что. Людей эвакуировали через запасный выход, и это снимало местное телевидение. Оператор стоял рядом с полицейским ограждением, и зрители видели всех, кто выходил из здания. Она была там. Шла вместе с низеньким мужчиной в черной рубашке.
– Ты видела ее лицо?
Я бы предпочел, чтобы этот вопрос задал кто-то другой. Похожий на меня, сидящий в моем кресле, только полоумный. Настолько, что дал любопытству завести себя на территорию, от которой следовало держаться подальше.
– Не совсем. Только профиль. Но мне хватило.
– Ты на секунду увидела ее профиль, но уверена, что это она?
– Не на секунду. Я взяла на студии кассету и пересмотрела ее много-много раз. Я уверена: это она.
– Ты не видела ее два года.
– Это она.
– Ты рассказала полиции?
– «Да, госпожа, Гусман», «Мы проверим, госпожа Гусман», «Идите домой, госпожа Гусман», «Чокнутая госпожа Гусман снова явилась. Кто займется ею сегодня?». Да, я все рассказала полиции.
Сарказм на миг обезобразил ее черты, а затем они исказились горем, но она уже выплакала свою утреннюю порцию слез. Прежде чем я успел уйти в глухую оборону, она меня добила:
– Это моя дочь. Ты не веришь, что я узнаю ее с любого ракурса? В лицо, со спины, сверху, снизу. Как угодно. Делай что хочешь, но ответь мне на этот вопрос. Ты мне веришь?
Я ей верил.
В моей черепной коробке назревала драка. Ее заполонила толпа маленьких Джошей с транспарантами. Половина из них скандировала: «Пошли ее куда подальше!» – а вторая молча и напряженно следила за происходящим.
– Это будет дорого стоить.
– У меня есть деньги.
– Сто двадцать шекелей в час плюс непредвиденные расходы. Бонус, если я ее найду. И я не смогу заниматься исключительно этим делом.
– Что за непредвиденные расходы?
– Большинство спрашивает, что за бонус.
– И все же?
– Если мне понадобится нанять человека, чтобы понаблюдал за входами и выходами в торговом центре Лода, это обойдется в семьдесят пять шекелей за смену.
– Я сама могу это делать.
– Прекрасно, а я пока займусь твоими пациентами.
– Я весь последний месяц там болталась.
– Если похититель знает тебя в лицо, он просто исчезнет.
На ее лице мелькнул страх, что она все испортила. Смотреть на это равнодушно было невозможно. Но я и не подумал ее успокаивать. Вместо этого подтянул к себе свой желтый блокнот с плотно исписанной прошлым вечером первой страницей.
– Так. Теперь начнем с начала. Расскажи мне все, что помнишь со дня похищения, включая мелочи, которые кажутся тебе несущественными.
Она заговорила. Поскольку ничего нового я не услышал, то сосредоточился не столько на смысле ее рассказа, сколько на его форме. Если я не ошибаюсь, такие голоса, как у нее, называются контральто или что-то в этом роде. Так или иначе от его низких бархатных звуков мой позвоночный столб готов был превратиться в желе. Спустя двадцать минут энергичного чирканья в блокноте я не сдвинулся с исходной точки ни на йоту.
– А что ее отец?
– Я же тебе уже говорила, что воспитываю ее одна.
– Но он ведь существует? Он что, сбежал и не вернулся? Впал в депрессию и решил, что отцовство не для него?
– Нет, просто он…
Она искала подходящее слово на полу, в стыках керамической плитки, купленной мной на сезонной распродаже, которая последние пять лет без перерыва продолжается в тель-авивском порту.
– …он здесь ни при чем.
– Мне придется с ним побеседовать.
– Я предупрежу его, что ты с ним свяжешься.
3
Воскресенье, 5 августа 2001, день
Хамсин – сухой и жаркий ветер, наполненный песком и пылью, – поделил город на касты. Те, кто могут себе это позволить, сидели по домам, и улицами завладели отверженные. В соседнем дворе два румынских гастарбайтера поливали друг друга из шланга и смеялись. Не как дети, а как взрослые, которые знают, что ведут себя как дети. Мой «Бьюик-Сенчури» стоял в двадцати метрах от дома, но, пока я проделал этот путь, губы и глаза мне будто натерли наждаком.
Через пятнадцать минут я приехал на улицу Шокен и припарковался у ларька с шаурмой, напротив редакции газеты «Гаарец». Возле ларька не было ни души, и я в знак солидарности с пролетариатом съел полторы порции с большим количеством картошки фри. Что мне особенно нравится в шаурме, так это то, что можно не беспокоиться насчет изжоги – она появляется сразу.
Около двух часов дня я вошел в здание редакции и поднялся в почти безлюдный архив. Студенты, подбирающие материалы для дипломных работ, которые никто никогда не станет читать, уже разбрелись по домам, а журналисты, заглядывающие сюда в поисках информации, способной как минимум секунд на десять потрясти мир, еще не явились. Дежурный – молодой парень – сидел на складном стуле и читал компьютерный журнал. Он посмотрел на меня заговорщическим взглядом продавца секс-шопа. Я попросил его принести мне все статьи, касающиеся исчезновения детей.
– На сколько по времени?
– Часа на два-три. Зависит от количества статей.
– Я имел в виду, на сколько времени назад?
– Лет на десять.
– Нужно будет оплатить каждую статью.
– Я знаю.
Первым, кто учил нас с Кравицем следовательской профессии, был шестидесятитрехлетний инспектор Ярослав Кляйн. Он приехал в Израиль из России на волне иммиграции начала семидесятых. За двадцать пять лет службы московская милиция отметила его наручными часами.
– Это часы Троцкого, – как-то, не скрывая иронии, сказал он мне.
– Что значит – часы Троцкого?
– В восемнадцатом году в армии Троцкого солдат вместо орденов награждали часами. Бог знает почему, но они считали, что это намного ценнее.
Кляйн был человеком опытным. На полицейском языке это означает, что за любое расследование он брался, полностью сознавая, что в природе нет зверя хуже человека.
– Всегда исходите из предположения, – повторял он, – что, если кто-то что-то совершил, значит, он либо сделает это снова, либо уже успел сделать. Последнее для вас даже предпочтительнее.
– Почему?
– Потому что в этом случае все доказательства уже есть. Они просто ждут, когда вы найдете между ними связующее звено.
– Какое звено?
Он посмотрел на нас с выражением, которое без слов говорило: ему никогда не постичь, откуда берутся такие идиоты, как мы.
– Общий знаменатель. Ищите общий знаменатель.
– А если он изменит способ действия?
– Не у преступника, Dummkopf! У жертв.
Я не удержался и спросил: «А кто такой Dummkopf?» Кляйн заржал так, что у него запотели стекла очков. Когда мы с Кравицем вышли, он объяснил мне, что Dummkopf – по-немецки «дурак». Я в очередной раз упустил возможность с умным видом промолчать.
Поиск «общего знаменателя» занял четыре часа, хотя он все время маячил прямо у меня перед глазами. Архив постепенно заполнялся журналистами разного пола и возраста, но одинаково суетливыми и словно бы уже несколько утомленными любопытством. Мне они напомнили мелких хищников, которые старательно принюхиваются, пытаясь определить, что их ждет впереди – смертельная опасность или поздний ужин. Я встал и следующие четверть часа провел возле копировальной машины, переснимая все, что показалось мне важным, слегка загипнотизированный движущимся вправо-влево пучком света, исходившим от машины. Закончив, я вернулся к дежурному, который по-прежнему сидел погруженный в изучение того же самого журнала.
– Можно воспользоваться вашим телефоном?
– Полтора шекеля.
– А в кредит нельзя?
Он тихонько хмыкнул и указал на стоящий рядом аппарат:
– Да пошли они на хрен. Учитывая, сколько они мне здесь платят…
Я позвонил Кравицу. К моему громадному облегчению он сам поднял трубку. Бекки, надо полагать, отпросилась для участия в традиционной ежемесячной вечеринке Общества старых зануд.
– Когда ты заканчиваешь?
– И тебе доброго дня. Как здоровье?
– Когда ты заканчиваешь?
– Ночью.
– Тогда завтра в десять утра в пабе «У Амирама».
– Что-то случилось?
– Почему вы не поставили в известность общественность?
– Ты о чем?
Я промолчал. Секунд через десять он пробормотал нечто, что при желании можно было расшифровать как: «Джош – мой самый близкий друг, я очень люблю его и высоко ценю все, что он делает для нашей родины», хотя больше это походило на: «Твою ж мать!»
– В десять «У Амирама»?
– Договорились.
Я снова вышел в хамсин и поехал в Азриэли-центр на встречу с Ихиелем Гусманом. Когда комплекс только начинали возводить, я где-то прочел, что это самый крупный строительный проект на Ближнем Востоке. Две многоэтажные конструкции из стекла и стали – круглая и квадратная – образуют нечто среднее между космической станцией и готическим собором. Первые пять этажей представляют собой обычный торговый центр с кинотеатрами, бутиками и праздно шатающимися подростками, а начиная с шестого, размещаются строгие офисы, в которых богачи обделывают свои делишки.
Прозрачный лифт доставил меня на двадцать четвертый этаж более высокой круглой башни. На площадке красовалась табличка «Адвокатское бюро Гусман и Гусман». Я нажал кнопку звонка, и через секунду дверь мне открыла рыжеволосая секретарша с улыбкой намного моложе своего возраста. Она проводила меня в переговорную – небольшую комнату, размерами чуть уступающую стадиону «Яд-Элияху», – и усадила в кожаное кресло, в котором я мгновенно почувствовал себя очень уютно – примерно как когда на Пурим 1966-го мне пришлось нарядиться пилотом истребителя.
– Господин Гусман сейчас выйдет. Кофе?
– Эспрессо без сахара.
Через три минуты Ихиель Гусман самолично принес мне кофе и сел напротив меня. Секунд двадцать мы потратили на взаимное разглядывание. Он был на пару лет моложе меня, полноватый, со светлыми волосами, беспорядочно свисающими на лоб и шею. За линзами квадратных очков скрывались каре-зеленые глаза. На нем были кроссовки и защитного цвета брюки «Гэп». Я попытался вообразить его рядом с Агарью, но не смог – он казался трусоватым и зацикленным на себе.
– А кто второй Гусман в «Гусман и Гусман»?
– Мой отец, Леон Гусман. Он основал эту фирму.
– Он еще работает?
– По двенадцать часов в день. Иногда даже по субботам.
– Агарь сказала вам, зачем я приду?
– Да. То, что вы берете с нее деньги за дело, из которого, как мы оба знаем, ничего не выйдет, не внушает к вам уважения.
Я внес в первое впечатление некоторые поправки. Как и большинство адвокатов, он обладал природной агрессивностью, которая только и ждала повода, чтобы вырваться наружу.
– Я пришел сюда не за вашим уважением. Мне нужны ответы на несколько вопросов.
– Вы не с того начали. Так вы ничего от меня не добьетесь.
– Могу запереть дверь и лупить вас, пока не получу желаемого.
Мы ненадолго сцепились взглядами, но в этих схватках победителей не бывает. В конце концов он с отвращением махнул рукой:
– Ладно, спрашивайте.
– Когда вы развелись?
– При чем здесь это?
– Понятия не имею. Я двигаюсь на ощупь.
– За год до исчезновения Яары.
– Вы злы на Агарь?
– За что?
– За похищение. Может быть, вы думали, что она недостаточно хорошо за ней следила?
– Нет. Пока вы это не сказали, мне это и в голову не приходило. Хотя, если бы Яару похитили, когда она была со мной, Агарь считала бы именно так.
– Вы ссорились по этому поводу?
Как истинный профессионал, он ответил вопросом на вопрос:
– У вас есть дети?
– Я пытаюсь экономить на алиментах.
– В этом месте нужно смеяться?
– Вы мне не ответили. Между вами были ссоры после похищения Яары?
– Почти наоборот. После того как она исчезла, мы даже на несколько месяцев съехались, но толку из этого не вышло.
– Как вы думаете, что произошло?
Он несколько раз моргнул, снял очки и помассировал пальцами веки.
– Ее убил какой-то педофил.
– Есть и другие варианты.
– Не надо мне рассказывать, я знаю. В восьмидесяти случаях из ста выясняется, что убийцей был близкий родственник.
– Скорее, в девяноста случаях, – уточнил я.
– Вы полагаете, я мог бы убить родную дочь?
– Откуда мне знать? А вы могли бы?
– Вы наглец.
– Может, вы не собирались ее убивать. Хотели ее просто похитить, но произошла накладка. Такое уже бывало.
– У вас есть ровно пять секунд, чтобы убраться отсюда вон.
– Или?
И тут он заорал. Он не сообщил ничего такого, чего я не слышал раньше, поэтому я терпеливо ждал, когда он прокричится. Дверь у него за спиной распахнулась, и в переговорную тихо вошла его постаревшая копия. Гусман-отец был в синем костюме; его светлые волосы давно побелели. Насколько сын демонстрировал слабость, настолько же отец излучал спокойную силу, но все равно ошибиться в сходстве было невозможно.
– Что здесь происходит?
– Это частный детектив. Его наняла Агарь, чтобы он нашел Яару.
Отец на минуту задумался:
– Неплохая идея.
– Этот идиот подозревает, что я убил собственного ребенка.
Не обращая внимания на сына, отец обратился ко мне:
– Это правда?
– Я еще никого не подозреваю. Расследование только началось. Наверняка я пока знаю только одно: ваш сын легко впадает в гнев.
– Как вас зовут?
– Ширман.
– Господин Ширман, когда Яару похитили, мы с Ихиелем были в Брюсселе. С нами были еще шесть человек, и они могут это подтвердить.
– С какой стати ты ему отвечаешь? – вскипятился сын.
– Не знаю, сколько вам платит Агарь, – вступил старик, – но, если вы найдете мою внучку, от меня вы получите премию, и сумма будет с шестью нулями.
Я удержался от вопроса, какая будет первая цифра.
– Зачем ты обещаешь ему деньги? Он ничего не найдет.
Я наклонился к сыну так низко, что почувствовал у себя на щеке его дыхание:
– А что, если девочка жива?
– Что?
– Если выяснится, что она не умерла? Агарь все это время продолжает ее искать, а вы сидите сложа руки. Это явно говорит не в вашу пользу, не так ли?
Пока я спускался в лифте с двадцать четвертого этажа, у меня перед глазами стоял образ старшего Гусмана. Не знаю почему, но мне не хотелось, чтобы он во мне разочаровался.
