Jacek Dukaj
Perfekcyjna Niedoskonałość
© by Jacek Dukaj. All rights reserved
© Сергей Легеза, перевод, 2019
© Tomasz Bagiński, illustration. All rights reserved
© ООО «Издательство АСТ», 2019
Все сущее изменяется во времени. Любое изменение ведет к форме лучше, хуже либо столь же хорошо приспособленной к окружающим условиям. Степень приспособленности очерчивает шансы сохранения данной формы.
Разум позволяет сознательно выбирать изменения к лучшей приспособленности.
То, что лучше использует окружающие условия, побеждает и вытесняет то, что использует их хуже. Жизнь разумная побеждает и вытесняет материю мертвую и жизнь неразумную.
ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Совокупность правил и поведения, выведенных из данной культуры, использование которых служит для поддержания статус-кво оной культуры.
Разгов.: сообщества – и совокупности их материальных манифестаций и благ, – приписанные к данному месту в Прогрессе.
ФРЕН
(греч.) «оболочка утробы или сердца», средоточие психической жизни.
Характерная черта/структура для систем выживания информаций, одаренных самосознанием.
Внимание: «Мультитезаурус» не располагает определением «самосознания».
Мультитезаурус (субкод HS)
Пятого июля, в день свадьбы своей дочери – а было се воскресенье, и солнце гремело с безоблачной синевы, соленый ветер рвал пурпурные полотнища знамен на шпилях замка, кричали птицы, – Джудас Макферсон, господин во владениях, стахс Первой Традиции, заседающий в обеих Ложах, владелец более чем двухсот гектарово Плато HS, почетный член Совета Пилотов Сол-Порта, президент «Гнозис Инкорпорейтед», был дважды убит.
Черный фрак, черные лакированные туфли, черные очки, жилет цвета закатного океана – сходя с террасы на газон, заполненный свадебными гостями, Джудас лучезарно улыбался.
Фоэбэ Максимилиан де ля Рош всматривалусь в ту усмешку сквозь призму красного песко 2378 года, что омывало хрустальный бокал в ритме осторожных покачиваний егу ладони. На хрустале был вырезан герб Макферсонов: запретный дракон, дважды свернувшийся вокруг огромного бриллианта. Вино придавало гербу соответствующий цвет, насыщенного багреца, почти такого же, как на знаменах. На всех бокалах свадебного сервиза был вырезан подобный узор.
Фоэбэ взглянулу на императорского мандарина. Тот стоял в группе веселящихся спорщиков двумя шатрами дальше. Монголоидное лицо низкого мужчины как всегда оставалось неподвижным, пустым: Император не реагировал ни на смех, ни на дракона, которым Макферсон веками нагло попирал Основной Договор.
Император вообще мало на что реагирует, подумалу фоэбэ. Улыбающийся Макферсон обменивался замечаниями с озабоченным зятем. Смейся, смейся, человек.
Максимилиан следилу за ними сквозь вино, сквозь дракона, сквозь хрусталь. Сейчас ону сгустилусь на Плато едва ли не точечно, оставив прочие свои манифестации; манифестировалусь только в Фарстоне. Этот прием слишком важен, здесь решаются судьбы Прогресса. Умрешь, Джудас, умрешь смертью окончательной.
Де ля Рош также не передвигалусь по Плато, не отправлялу смыслова на Поля «Гнозиса» и Макферсона, поскольку зналу, что после, в рамках расследования, Император проверит каждую, даже самую малую дрожь оболочки. Поэтому терпеливо ждалу, жмурилу глаза на солнце, пилу песко и вежливо раскланивалусь с гостями.
– Растет клан Макферсонов.
Де ля Рош обернулусь и узналу Тутанхамону, манифестацию открытой независимой инклюзии старого обряда: черноволосую, черноглазую девушку в шелковом сари, с множеством золотых браслетов на предплечьях, с изумрудным солнцем в левой ноздре, босую.
– Да будет она плодовита и да родит ему многих детей, – сказалу Максимилиан, склоняя голову.
– Да, я не сомневаюсь, что ничего другого ты им и не желаешь, – усмехнулась из-за веера девушка.
– Ох, я ведь умею отделять политику от личной жизни.
– Личной жизни, фоэбэ? У тебя есть какая-то личная жизнь?
– Я говорилу об их жизни, оска.
Обое рассмеялись. Де ля Рош не спускалу глаз с лица примовой манифестации инклюзии. Что ону осмелится передать? Даст ли некий знак? Что ону знает, и о чем мечтает?
С инклюзиями никогда ничего не ясно. Можно, конечно, попытаться их разгадать, но какие представления о мотивах проходящего над ним человека могут возникнуть у муравья? Симуляции френа Тутанхамону разрастались на Полях де ля Рошу в геометрической прогрессии, поглощая любую информацию о поведении манифестации. Но поскольку была это именно инклюзия —
У границ фоэбэ взблеснул на Императорском Тракте лауфер протокола. Де ля Рош впустилу его. Лауфер принес приглашение от Тутанхамону в Императорские Сады. Де ля Рош подтвердилу и развернулу второй комплект чувств – второй перцепториум – и сопряженную с ним вторую манифестацию, настолько же внематериальную, как и вся Artificial Reality Садов.
AR-овые Императорские Сады согласно Основному Договору составляли часть Императорских Земель и – как сам Дом, Тракты и Державные Острова – были надолго вытравлены в Плато. Здесь царил протокол чуть посвободней протокола Первой Традиции, но инклюзия тактично манифестировалась образом идентичным тому, что и на свадьбе Макферсона.
= Плато в последнее время поет о странных вещах, = пробормоталу Тутанхамон, поднимая взгляд к плоской тьме неба вне измерений.
Положение егу рук относительно туловища, изысканный жест веером – все находилось в безопасном белом шуме вневербальной коммуникации. Де ля Рош прикрывалусь сходными поведенческими контроллерами и не надеялусь на нарушение конвенции со стороны инклюзии, чествующей старейшие традиции. Инклюзии менее консервативные, вместо того, чтобы приглашать фоэбэ в Сады под протоколом HS, просто произвели бы информационный осмос. Вне первой терции это наиболее естественный способ; разговор же, напротив, – мучительный, медленный ритуал.
Но Тутанхамон даже сейчас культивирует человечность, еще один раб Цивилизации. Все это раньше или позже должно рухнуть. В итоге разум раскованный всегда выиграет у разума скованного.
= Слушаешь его песни, фоэбэ? = допытывалусь инклюзия, по-девичьи клоня набок голову. = Вслушивайся внимательно.
= Извечная литания: UI, UI, UI, иногалактические Прогрессы, твари из Бездны…
= Слушай внимательно.
= А ты – услышалу нечто интересное, оска? = вопросил се́кунд де ля Рошу.
Он тоже представлял собой отражение примовой манифестации и тоже не выходил за конвенциональные программы языка и тела.
Этот протокол, думалу раздраженно Максимилиан, называется Вежливость, и ни один хакер не сломает его вместо нас.
= Стахс Мойтль Макферсон… = инклюзия сделала паузу.
= Да?
= Ничто не возмущает покоя умерших, = Тутанхамон демонстративно проводилу взглядом белых фениксов. = Поверхность озера – ровна.
Едва только стало произнесено имя праправнука Джудаса Макферсона, Максимилиан выпустилу армию смысловов. Одни понеслись Императорскими Трактами через Плато; другие принялись прочесывать внешние Поля Максимилиана.
Вернулись вот с чем: несколько недель назад Мойтль забрал три корпоративных Клыка и исчез где-то в галактике; никаких официальных сообщений; цель неизвестна.
Де ля Рош спрашивает самуё себя: что экранируют от Плато?
Отвечает: смерть или темпоральный карман черной дыры.
Спрашивает: как Макферсон отреагирует на ампутацию френа своего потомка?
Отвечает (со смехом): не успеет отреагировать.
= Смерть внука стахса Джудаса – как неудачно бы получилось, = бормочет де ля Рош.
= Весьма и весьма.
Де ля Рош спрашивает самуё себя:
Возможно ли, что Тутанхамон подозревает в этом нас? И стоит ли в связи с этим исправить егу ошибку? Что получили бы Горизонталисты, убедив одну из сильнейших инклюзий, что обладают силой и решимостью для проведения прямых наступательных действий? Плато в последнее время пело и о нашей личной Войне, скрытой где-то за тридевятью горизонтами… Правда ли это? Действительно ли мы ею обладаем?
Максимилиан спрашивалу с искренним интересом. Допускалу, что перед прибытием в Фарстон подверглусь сильному форматированию, вырезав себе из используемой памяти все необязательные, но компрометирующие данные. Максимилиан уже самуё не зналу, что не помнит сейчас, а чего не помнилу никогда. Наверняка где-то в различных внецивилизационных Плато имелу ону скрытые сферические метры и метры памяти, вырезанной из сердцевины своего френа, – ону вполне ожидалу такого от себя, даже будучи в нынешнем состоянии. Поскольку не лишило себя макиавеллистской подозрительности.
А возможно, именно эту подозрительность ону дополнительно запрограммировалу себе для визита в Фарстон.
Сказалу:
= Надеюсь, что все быстро прояснится, и что никакое дурное известие не испортит такой прекрасный день.
Инклюзия сожгла свою плато-манифестацию и вышла из Садов. Де ля Рош отменилу перцепториум се́кунда планком позже.
Ону вновь сосредоточилусь на газоне перед замком Макферсонов. Вся встреча в Садах не продолжилась дольше двух Г-планков а-времени.
Примовая манифестация Тутанхамону звякнула браслетами в коротком поклоне и отошла.
Максимилиан отыскалу взглядом Джудаса Макферсона, раздраженнуё, что из-за протокола, обязывающего на приеме, приходилось ограничиваться лишь одной точкой зрения. Да-а-а, Традиция несомненно весьма выгодна для стахсов. Как там они, наши разлюбезные стахсы, умничают? «Если уж мы не можем – не хотим – подняться на их уровень, пусть они снизойдут на наш». «Тирания становится явной в любой детали, – думалу де ля Рош. – Мы живем под ярмом у неандертальцев».
Ону вошлу в шатер, скрылусь в прохладной тени цветной ткани. Отставилу бокал с недопитым вином и положилу себе в тарелку ледяное пирожное. Из умело укрытых динамиков сочилась музыка, смычковый квартет, некая импровизация, поскольку ону так и не смоглу ассоциировать ее хоть с чем-то, уже плавающим в морях данных.
Из-под стола на де ля Рош враждебно глянул пес, большой сенбернар. Заворчал из глубины глотки, поднимая башку. Звери не любят наноматических репрезентантов, их беспокоит полное отсутствие запаха у большинства используемых манифестаций, ведь инф, увы, слишком грубозернист… Максимилиан отодвинулу своего прима от стола.
Ледяное пирожное оказалось тошнотворно сладким. Де ля Рош не желалу портить себе настроение и решилу полюбить текучую сладость. Решилу – полюбилу. Облизывая губы, положилу себе вторую порцию.
При выходе из шатра наткнулусь на посла рахабов. Посол наделу манифестацию старого Марлона Брандо. Как раз перешучивалусь с тройкой стахсовых детишек, в рамках протокола педантично симулируя одышку и пот на лбу.
– А вот и нет, вот и нет! – кричалу, размахивая пустой кружкой. – Это не мы едим газовых гигантов, это уша!
– Уша инвертирует водородные облака, – упиралась девочка лет пяти на вид, в розовом платье, белых гольфах и с голубыми бантами, вплетенными в светлые волосы. Примовой манифестации посла она была по пояс.
– Неправда! – вскинулся мальчик с мордашкой, измазанным шоколадом. – Они из метановых морей!
– Ну, уж мне-то лучше знать, – вздохнулу посол.
– Но тогда кто – кремовцы? – вмешался другой мальчуган, который до того размазывал по пиджаку пятна желтого соуса.
– Антари, – ответил ему шоколадный.
– А кто это?
– Да кремовцы же!
Посол, закатив глаза, пробралусь к поставленной на подпорках большой бадье и наполнилу кружку.
Максимилиан понимающе усмехнулусь:
– Дети.
– Дети, – просопелу рахаб.
– Не поспоришь, есть в этом определенное очарование, прахбэ.
Посол вздохнулу, словно кит.
– Эх, политическое ты животное, даже здесь мне спуску не даешь.
Взмахнулу большой рукой и, обойдя карапузов, что докучали флегматичному сенбернару, вышлу из шатра.
Максимилиан спокойно доелу пирожное, отложилу тарелку, отерлу губы. Ону уже не слеталу с катушек так легко, как в начале свадьбы. Карта егу эмоциональных Полей снова напоминала Мандельброта, с хорошо фиксируемым стержнем и периферийными отражениями; новый чувственный протокол был более эластичным.
Прищурившись, стоялу на границе солнца и тени, под складкой завернутого полотна шатра.
Облупленные стены замка высоко вставали над залитым солнцем газоном, каменные плоскости шершавой тени. Над глыбой замка плыл красный воздушный шар с выписанными по поверхности поздравлениями для молодоженов. Ветер с моря покачивал его, дергал вверх-вниз. На небе, таком чистом, таком голубом, не было ни облачка, даже птиц Максимилиан не виделу, жара придавила их к земле. Тени замка и шатров вырезали на газоне ломаные формы, внутри них теснились гости. Под наибольшим, снежно-белым шатром готовился на овальном подиуме оркестр; ону виделу музыкантов, настраивающих инструменты, детей, что прятались за досками эстрады. В углу, где лежала самая густая тень, некий мужчина, наверное, уже слегка поддатый, сняв пиджак, жонглировал четырьмя бокалами. Жена делала ему незаметные знаки. Но тот жонглировал все размашистей. Дети стояли с раскрытыми ртами. Несколько человек спорили, упустит ли типчик стекло. Взревела настраиваемая гитара, и бокалы упали на землю. Все, вместе с неудачливым жонглером, рассмеялись.
Максимилиан пригубилу из Плато чуть глубже. Мужчину звали Адамом Замойским, но в платовой этикетке это поименование бралось в кавычки. Стахсом он не был. Также не был независимой манифестацией фоэбэ старого обряда, а являлся собственностью Макферсона.
Материальные останки Замойского обнаружили на «Вольщане», на руины которого, идущие диким курсом резко от эклиптики, наткнулся трезубец «Гнозиса». Там нашли еще несколько трупов, но ни у одного из них не удалось отстроить мозг. Этот же залатанец – согласно данным с публичных Полей Плато – обладал оригинальными воспоминаниями и оригинальным френом. Теперь он находился под надзором СИ с Плато – эта семинклюзия фильтровала ему реальность, симулируя его современность и стимулируя реконструкцию памяти, ибо в той хранилась тайна судьбы «Вольщана».
«Гнозис» не информировала, почему Замойского просто не поместили в терапевтическую AR.
В публичных средствах Плато находилось довольно много данных о миссии корабля. Построенный на окололунной верфи ALMA в 2091 году, он отправился в путь 2 декабря 2092-го. Цель: пространственно-временная аномалия в половине светового года от Эпсилона Эридана.
Ах, это была первая экспедиция к Сломанному Порту! За этой информацией де ля Рошу не пришлусь обращаться к внешним Полям, это был краеугольный камень Прогресса Хомо Сапиенс.
Порт Деформантов по неизвестной причине распоролся, минуя Эпсилон Эридана. Ни одну Деформанту не выжилу. После катастрофы там остался несимметричный изгиб пространства-времени, случайным образом рассеивавший пучки длинных крафт-волн. Объекты, которые подхватывал гребень такой волны, соскальзывали за границу действия земных телескопов со сверхсветовой скоростью.
В результате несколько земных государств отправили экспедиции для изучения феномена. Первые три просто исчезли, Сломанный Порт поглотил их бесследно. Конечно, ученые проявили изрядную неосторожность, когда вот так просто полезли прямиком в жерло вулкана, но в то время Хомо Сапиенс еще совсем ничего не понимали в крафтинге. Знания, технология пришли позже; на примере Сломанного Порта люди обучились базовым законам, благодаря ему построили свои первые Клыки, благодаря ему переступили Второй Порог Прогресса.
Принимая во внимание века дрейфа, «Вольщана» обнаружили в далеко не худшем состоянии. Но, похоже, он прошел сквозь мусорку в одной из систем, поскольку его продырявило большими и малыми метеорами. Всех шестерых членов экипажа нашли в анабиозерах. Двое погибли еще до их закрытия, остальные умерли в результате постепенного отказа оборудования.
Теперь де ля Рош оценилу значение Адама Замойского, который на самом деле мог зваться иначе, но никто не знал как именно, поскольку его ДНК не соответствовала ни одной из шести ДНК людей, входивших в экипаж злополучного корабля. То же самое, впрочем, касалось и двух других трупов.
Неужели кто-то в глубоком космосе подменил троих людей? Изменил ДНК и РНК каждой из их клеток, всех митохондрий? Это несомненно указывало на интервенцию технологии из высших районов Кривой. Неужели Пятый Прогресс? Это было бы нечто! Консультировалась ли «Гнозис» относительно всего дела с антари, рахабами и уша? Нужно бы подготовить официальный запрос. Де ля Рош решилу, что это не должно возбудить никаких подозрений: простое любопытство. Потому выслалу Трактом лауфер в Поля корпорации. Несколькими К-планками позже лауфер принес ответ, сводившийся к единомысленному опровержению от всех трех Цивилизаций.
Тогда, возможно, некие Деформанты? Хм… Трудно сказать.
И все же, воскрешенец реагировал на фамилию Адама Замойского, Адамом Замойским себя помнил – «Гнозис» временно приняла эту тождественность.
Максимилиан подошлу к Замойскому, который собирал осколки стекла с земли. (Только один бокал разбился.)
– День добрый.
– Ах, да-да. Вы выиграли или проиграли?
– Я не спорилу.
– Я когда-то жонглировал пятью.
– Действительно?
Замойский выпрямился, завернул стекло в салфетку, осмотрелся и бросил ее в ближайшую корзину.
Примовая Максимилиану глядела на него спокойно, заложив руки за спину. Анализ английского, которым пользовался Замойский, указывал, что это не его родной язык.
Интересно, насколько плотен этот ретро-фильтр?
– Это будто Великая Ложа, – сказалу примовым де ля Рош. – Три вместе – и все падает, разбивается в мелкие дребезги.
Замойский проигнорировал слова Максимилиану, смотрел равнодушно, головой не шевельнул, не моргнул и глазом.
Поведенческий анализатор не сомневался: Замойский не услышал ничего из слов Максимилиану, СИ отцензурировала.
Бедный полутруп, живет в 21 веке.
– Говорят, вы – космонавт.
– А, да-да, – теперь он отреагировал. – Космонавт. Был, – Адам добродушно скривился. – Мишка закопанский. Хотите сфотографироваться?
– Нет, спасибо. А случались с вами какие-нибудь интересные приключения?
– Простите? – рассеянно пробормотал Замойский.
Похоже, он уже сфокусировал свое внимание на чем-то другом – взгляд устремлен над плечом прима де ля Рош, на высоту замковых башен.
– В космосе, – продолжилу фоэбэ монотонным низким голосом, поворачиваясь к мужчине всем телом и наклоняя голову. – Случалось с вами там что-нибудь интересное? Знаете, люди всякое рассказывают…
– Ах, да-да. Что-нибудь интересное. Наверняка.
Он нервно потирал ладони. Это оригинальный фенотип, или его так масштабировали под нынешние условия? Да впрочем, а был ли он действительно Адамом Замойским? Все сводилось к арбитражным решениям. И оттого ему выбрали тело высотой метр и девяносто пять сантиметров, и благодаря этому был он теперь среднего роста.
От примовой Максимилиану вспотевшее лицо Замойского – на расстоянии вытянутой руки. Его светло-голубые глаза блестели совсем рядом.
На Полях фоэбэ вопросы множились, словно горячая бактериальная культура. Были ли выбор возраста и лепка фенотипа воскрешенца случайными, или же они исходили из сканирования его мозга до реконструкции? Обладает ли «Гнозис» дополнительной, необнародованной информацией об экспедиции «Вольщана»? С какой целью Джудас пустил этого несчастного к свадебным гостям?
Лицо у Замойского изборождено глубокими морщинами, брови косматы, усы густы, рот – словно трещина в камне. Широкоплечий, он склонял голову вперед.
На периферийных Полях Максимилиану взрывались быстрые аттракторы визуальных ассоциаций: боксер – бык – бульдозер – таран.
– Ну что же? Приключение в космосе? Ха, может вы на следы внеземной жизни наткнулись! Знаете, какие сплетни непрерывно ходят? – допытывалусь де ля Рош, терпеливо зондирующуё четкость фильтра бдящей семинклюзии.
Но он, Замойский – не услышал? проигнорировал? был слишком пьян? задумался столь надолго? Ибо снова не ответил.
Из глубины шатра вернулась его жена, худощавая брюнетка в воздушном хлопке.
Жена? Плато насвечивает другой образ: наноматическая кукла охранной СИ. Скромная плато-визитка информирует о статусе манифестации: лизинг «Гнозис Inc.» – бессрочная императорская лицензия – терапевтическая функция.
– Сколько он помнит? – обратилусь к ней де ля Рош, увереннуё, что семинклюзия это вырежет, и Замойский не услышит слов, не заметит даже движения губ.
– Из кратковременной памяти уцелело немногое, – ответила СИ, оглаживая белое платье.
Она миновала манифестацию фоэбэ, одарив ее косым взглядом, и взяла Замойского под руку. Адам не пошевелился, чтобы вырваться, не пошевелился, чтобы притянуть ее ближе, не изменил и выражения лица. Казалось, он уже крепко набрался – хотя минуту назад жонглировал четырьмя бокалами. Неужели семинклюзия могла накладывать на него столь жесткую блокаду?
– Вы перенесли его на Плато или у него лишь сетка на коре?
– Только наноматическая привойка, – ответила СИ, потихоньку выводя «мужа» на солнце. – Расширенный коннектор Четвертой Традиции. Стахс Джудас надеется потом его убрать.
– Купит ему гражданство? – де ля Рош ступалу следом.
– Возможно, – семинклюзия двусмысленно улыбнулась. – Все зависит от. Впрочем, можете самуё спросить его, фоэбэ.
Обе наноматические манифестации одновременно оглянулись на Макферсона. («На биологическую манифестацию Макферсона», – думалу Максимилиан.) Джудас Макферсон двигался в своем фраке сквозь густеющую вокруг толпу гостей, в сторону молодой пары, скрытой в тени первых деревьев парка, за столами с подарками. На губах: царственная полуулыбка. В глазах: злая ирония и презрение. Максимилиан не виделу глаз из-за темных очков Джудаса, но именно такое выражение они имели в 99 % моделей френа Джудаса Макферсона, взращенных на Полях де ля Рошу.
– Ну конечно, – вздохнула из-за их спин —
Кто? Миг-планковый анализ голоса, и Максимилиан уже знает, что это —
Анжелика, младшая дочка Макферсона, семнадцатое его дитя согласно Старой Традиции – вздыхает протяжно и говорит на выдохе:
– Полагаю, что именно так это выглядит на всех свадьбах, на которые его приглашают: он всегда главное событие, центр внимания.
Они повернулись к ней, примовая СИ поклонилась, Замойский поцеловал руку.
Анжелика сердечно улыбнулась ему.
– Господин Замойский, господин Замойский… вы снова перебрали? Может все же какие-то менее крепкие напитки. Или не по вкусу?
– По вкусу, – ответил мужчина, осторожно артикулируя звуки. – Тут все по вкусу. Но слишком… медленное.
– Да?
– Увы, я алкоголик, – кивнул он и схватил с подноса проходящего мимо кельнера еще один бокал.
– О? И почему же?
Де ля Рош захихикалу про себя. Что за диалог сквозь столетия…!
Ибо, собственно, насколько мягкими могут быть вмешательства следящей СИ? Например, должна ли она отредактировать последнее замечание Анжелики? Макферсон спрашивала о выборе, но Замойский происходит из эпохи фатализма, из эпохи предопределенности тела и разума. Тогда пили, потому что должны были пить. Болели, потому что должны были болеть. Умирали, потому что должны были умереть. Не было выбора.
А даже если Замойский слышит – то что конкретно? Что понимает?
– Этот напиток, – Замойский пустился в объяснения с совершенно серьезным лицом, на ровных ногах склоняясь над черноволосой девушкой; падающая башня, человек-обелиск, – этот напиток я выпью, поскольку прошлый был слишком слаб. А в том я нуждался, поскольку не хватило предыдущего. А он —
– Ах. Но в таком случае, какова же была Первопричина?
– Первопричина, моя дорогая, – Замойский поднял бокал к свету и, прищурив левый глаз, изучал цвет жидкости со вниманием, достойным дегустатора. – Первопричина всегда является тайной.
Анжелика носком туфли начертила на сухой земле линию между собой и Замойским. Тот опустил взгляд на ее загоревшую лодыжку. Анжелика – биологическая манифестация Анжелики – была высокой, худощавой, но с заметными, хорошо развитыми, рельефными мышцами. Она мало напоминала отца. Традиция обязывает передавать гены – а значит, костяк Анжелика унаследовала от матери или прадеда.
Де ля Рош вбиралу информацию: Анжелика Мария Макферсон – Первая Традиция – девятнадцать лет – четырнадцатый год обучения в иезуитской школе из центральной Африки – неявственный статус в структуре наследования Макферсонов – никаких официальных деклараций – архивирована в годичном или полугодичном цикле – отсутствие зарегистрированных активных плато-соединений – никогда не покидала Землю – политическая ориентация неизвестна…
Анализ ее слов: комплекс отца, сплетение любви и ревности, слишком глубокая тень, слишком ясные амбиции, самоирония.
Прогнозы пользы: слишком мало данных.
Поведенческие модели френа: пока непригодные, почти нулевые.
Анжелика глянула на фоэбэ, склонив голову вбок и чуть вперед, так что черные волосы чуть закрыли ее загорелое, цвета красного дерева лицо. Но поскольку она продолжала улыбаться, это казалось детской игрой в жмурки, где все всё равно подсматривают сквозь пальцы. Бессловесный призыв: поиграй со мной. Семинклюзия и фильтрованный воскрешенец не были для нее полноправными партнерами для беседы. Потому Анжелика инстинктивно обращалась к фоэбэ.
Они это чувствуют, думалу де ля Рош, как цветок чувствует положение солнца на небе, и поворачивается всегда в ту сторону: к вершине Кривой.
Стоя между псом и богом – к кому человек обратит лицо?
Де ля Рош раздувалусь от взрывающихся в самой сердцевине егу личности аттракторов гордыни.
– Интригуем, интригуем… – пропела Анжелика. – Почему фоэбэ просто не поговорить с отцом?
– О чем?
– О судьбах революции.
– Я добропорядочный гражданин Цивилизации, – возмутилась манифестация де ля Рошу. – Отчего ты думаешь, стахс, что, как ты выразилась, я интригую против него? Я былу приглашену на свадьбу – и прибылу.
Анжелика поджала губы – эквивалент демонстративного пожатия плечами.
– Я наблюдала, фоэбэ, за тобой, кружащегу меж гостями. Большевик, насыщающий взгляд последней роскошью Романовых. Обычно ты провоцировалу бы ссоры на каждом шагу, бросилусь бы на отца уже на лестнице, верно? Не так ли было всегда? А между тем – ничего подобного. Радуешься собственной вынужденной покорности. И я пытаюсь представить себе твои мысли, фоэбэ: Судный День близок. Се Зло, которое падет. Разве не так?
Ону вскипелу на Плато, едва Анжелика начала говорить. Предательство! Предательство! Резетнуться! Выжечь Поля! Откуда она знает?
Действительно ли она могла прочесть это в егу поведении? Настолько сильные ошибки в поведенческих алгоритмах? Де ля Рош проверилу свой осмотический барьер, но в Плато не уходило ничего, по крайней мере, ничего свыше нормы.
Ону наложилу жесточайший протокол эмоций.
– Надеюсь, – сказалу примом с горячим убеждением, – что Судный День и вправду близок.
Чопорно поклонилусь и отошлу.
Замойский вопросительно взглянул на примовую СИ. Та явно пришла в замешательство.
Высунув кончик языка, Анжелика рисовала носком туфельки вторую параллельную линию. Обычно появляется абрис полукруга, человеческие конечности движутся не по прямым, а по дугам – и значит нужно сопротивляться телу, сознательно управлять мышцами. Инструмент воздействует на контролирующее его сознание – а не должен.
С взглядом, опущенным к земле, и глазами, укрытыми за волосами, Анжелика раздумывала, не был ли весь разговор с лидером Горизонталистов от начала до конца изрядной ошибкой с ее стороны. Отец Френет говаривал: «Повиновение – оружие властных. Никто не совершенен. Но мудрый использует и собственные несовершенства. Комплекс превосходства лучше всего скрыть под маской глупости». Она же минуту назад пренебрегла этим советом и вслух обвинила де ля Рошу в двуличности. В высших сферах – в сферах, где всякий день обращается ее отец – притворяться глупцом и плохо информированным – фундамент savoir-vivre. Истинные Силы, скрытые в тени, потягивают шампанское в манифестациях ласкового невежества. Это парвеню с горячей кровью гордятся своими знаниями и умом – что за безвкусица, что за кич.
Отец Френет посоветовал бы ей сейчас вспомнить о наибольшем своем унижении. Наверняка, это было бы воспоминание о каком-нибудь его уроке. Ведь старый иезуит был главной фигурой в жизни Анжелики, к нему прежде всего обращались ее мысли, рефлекторные ассоциации, как, например, в этот миг.
А Джудас Макферсон, ее биологический и законный отец… что значил он? Был звездой, далекой, может и путеводной, может и солнцем, в огне которого она горела с детства – но потому так и относилась к нему: с бесчувственным равнодушием, которое испытываешь к астрономическим объектам.
Он дважды посетил ее в Пурмагезе. Впервые – через десять месяцев после того, как ее отдали иезуитам, когда было ей шесть с половиной лет. Во второй раз – три недели тому назад, когда Анжелика уже знала, что все равно они скоро встретятся на свадьбе Беатрис.
Первого визита, если честно, она почти не помнила. Он что-то привез в подарок – что? Сладости, наряды? Взял ее на прогулку по окрестностям. Тогда был сезон дождей, далеко они не зашли. Кажется, она плакала.
Во второй раз уже она взяла его на прогулку, длинную прогулку по Африке. Шли они три дня. Никаких провод-ников, носильщиков; только она и он. В радиусе двухсот миль от монастыря и селения Пурмагезе она знала каждый водопой, каждую опасность. Шла впереди и рассказывала отцу по-французски о секретах этой земли.
Анжелика навязала быстрый темп. Вскоре он обессилил; утирал пот под шляпой и спотыкался на ухабах. Ничего не говорил – не хватало дыхания. Она не замедляла шаг. Знала, что отец, как стахс Первой Традиции, не может похвастаться никакими улучшениями тела, за исключением антигеронтической геноблокады; что его организм переносит ужасную жару экваториальных равнин куда хуже ее организма, с детства приученного к этому климату и к усилиям в этом климате. И отец тоже это знал – и она знала, что знает – знали оба. И все же – он шел; задыхался и шел.
Только в полдень она остановилась и уселась в тени большого хлебного дерева. Он обессилено свалился рядом. Анжелика отложила карабин и подала отцу флягу. Джудас перевел дыхание, чтобы не поперхнуться, и выпил. Сидели молча. Она слушала, как он медленно успокаивает дыхание; чувствовала резкий запах его пота. Откинувшись на ствол дерева и сдвинув очки, он из-под прикрытых век рассматривал стервятников, что пировали над трупом гиены. Двигались только его глазные яблоки, голова Джудаса Макферсона не сдвинулась ни на миллиметр, даже когда он поймал черными зеницами испытующий взгляд дочки.
Когда тени удлинились, она встала, и они двинулись дальше. Анжелика шла медленнее. Теперь уже ничего не говорила. Перед закатом подстрелила искалеченную антилопу, что сама приковыляла под ствол. Анжелика разожгла костер и, высоко закатав рукава мокрой от пота рубахи, освежевала животное, разделала тушу. Отец сидел на камне, согнувшись, воткнув локти в колени, шляпу сдвинул на самую границу коротко стриженных волос. Отблески быстрого огня оживляли его неподвижное лицо. Максимилиан смотрел, как дочь управляется с добычей, руки ее были по локоть в крови.