Вячеслав Викторович Сукачев
В той стороне, где жизнь и солнце
– Всем места хватило? – оглядывает застолье Зоя Георгиевна.
– Да вроде бы расселись.
– Мужчины, водку пить будете?
– Всенепременно! – откликается Федор Иванович.
– Я почему спрашиваю: обед-то у нас впереди, ближе к вечеру. А сейчас, может быть, вином обойдетесь? Тем более – самовар стоит…
– Как скажете, Зоя Георгиевна, – легко откликается Сан Саныч.
– Тогда, значит, вино. Сева! Принеси, пожалуйста, вино.
Сева, только что приткнувшийся между супругой и Анной Ивановной, бежит на кухню за вином.
– Сева! Севочка! – Зоя Георгиевна ухаживает за Кравцовым, наполняя его тарелку салатом. – А штопор?
Наконец, вино разлили, закуски разобрали и все выжидающе уставились на Виктора Степановича. Кравцов, возбужденный работой, взъерошенный и довольный, не сразу это заметил, а заметив, удивленно сказал:
– В чем дело, друзья? Пейте, как кому вздумается, – и первый отпил из своего стакана.
Зоя Георгиевна данной репликой осталась недовольна и сочла нужным сказать:
– Господа! – она облизала полные губы. – Выпьем за уважаемых хозяев, благодаря которым мы все сегодня здесь.
Сергей Журавлев, вслед за Кравцовым вытянувший свое вино, растерянно держал пустой стакан. Вера, мгновенно оценив ситуацию, отлила ему из своего, за что и заработала признательный взгляд…
Некоторое время за столом царило дружное молчание, прерываемое лишь стуком вилок и ножей, потом вновь забулькало из горлышка, и со стаканом в руке поднялся Федор Иванович.
– Прошу внимания! – строго сказал он, обводя всех взглядом.
– Вам колбасы подложить? – спросила Верочка у меланхолично жующего Сережи Журавлева.
– Нет, спасибо.
–Тогда возьмите кусочек буженины… Возьмите, возьмите, она свежая.
– Спасибо.
– Пр-рошу вни-ма-ния! – раздельно повторил Федор Иванович и, дождавшись полной тишины, сказал: – А я хочу выпить конкретно за этот день, который уже никогда не повторится, никогда более не придет на нашу грешную землю.
Сергею Журавлеву тост понравился, и он вновь выпил до дна.
– Попробуйте помидоры, – подсказала Верочка, – они у Нины Петровны вкусненькие.
– Нет, как хорошо он сказал! – вдруг воскликнул Сережа Журавлев. – Вы слышали?
– Конечно.
– День-то действительно никогда не повторится…
– И месяц – тоже.
– Что?
–Я говорю, что этот сентябрь тоже не повторится.
Сережа Журавлев внимательно посмотрел на Верочку и пожал плечами.
– Кстати, – вдруг подала голос Люся Синицына, – все забыли о проекте… А я хочу выпить за то, что мы его сдали с первого раза – почаще бы так.
– Тоже мне тост нашла, – тут же откликнулся Мишель.
– А что, дельное предложение, – поддержал Люсю добродушно улыбающийся Кравцов. – Давайте за проект!
– Кому тост не нравится – может не пить, – ввернула Люся, возбужденно чокаясь стаканом с соседями…
Потом принесли самовар, пускающий густую струю пара и пузатый литровый чайник с заваркой. Центр стола украсил торт, изготовленный Анной Ивановной, большой мастерицей по этой части. Федор Иванович хоть и признавал мастерство супруги, от торта отказался и ушел покурить под грушу. Пожалуй, и еще кое-кто из мужчин не без удовольствия присоединился бы к нему, но не посмел, резонно опасаясь обидеть Анну Ивановну. Разговор за чаем принял женский характер – говорили о различных способах посола овощей. Сережа Журавлев от этого разговора заскучал, а попробовав сладкий торт – невкусно скривил губы и насупился.
– А что это наша молодежь засиделась за столом? – тут же все заметила Зоя Георгиевна. – Сережа, Вера, да не слушайте вы нас, стариков. Лучше покатайтесь на качелях или же к речке прогуляйтесь – там такие красивые места.
– В самом деле, Сергей Петрович, делайте то, что вам нравится, – поддержала Нина Петровна.
– Если надо будет – я вас позову, – уже в спину предупредила Зоя Георгиевна и разговор за столом потек прежним руслом.
VII
– А вы вот потом посмотрите, – горячо говорил Федор Иванович, внимательно слушавшему Севе. – Вы посмотрите, а если не вы, то ваши дети посмотрят… Конечно, если раньше не случится самое страшное.
– В том-то и дело, – ввернул Сева.
– Ну, будем надеяться, что не случится… Иначе и жить-то дальше бессмысленно.
– Тут много всяких «но» и я не могу просто так с вами согласиться…
–И не соглашайтесь! – тонкое, продолговатое лицо Федора Ивановича нервно передернулось. – Это – ваше право… А только война с механизмами неизбежна. Да вы сами посудите, пораскиньте мозгами – рыбы уже нет, где она, рыбка-то? По рекам вместо рыбы мазутные оазисы плывут. А вот где-то, я не помню где именно, запретили на моторных лодках ездить. Вот вам и первый шаг…
– Зачем же тогда было изобретать двигатель внутреннего сгорания? – не уступал Сева, внимательно разглядывая Федора Ивановича сквозь толстые стекла очков.
– Вы еще спросите, зачем колесо изобрели?.. Мотор был необходим, чтобы освоить Сибирь и Аляску, Северный полюс и, допустим, Северную Канаду. Это был жизненно необходимый шаг, но он сделан и требуется другой, следующий.
– Уничтожить моторы? – вздернул острый подбородок Сева.
– Именно!
– А кто будет уголь из шахты поднимать, кто пшеницу посеет и уберет, кто, наконец, вас в отпуск повезет?
– Тот, кто и раньше поднимал, сеял, возил! – уверенно отпарировал Федор Иванович.
– Кто?
– Ее величество – Лошадь. Плюс естественные источники энергии: гидроэлектростанции, ветряки, атомная энергия, наконец.
– Н-у, лошадкой вы сто сорок миллионов населения не прокормите.
– Прокормлю! А вот моторы ваши, извините, реки уже съели и землю скоро съедят – как пить дать. Дожили, в городах дышать нечем. В Японии по улицам люди в кислородных масках ходят. Это как по-вашему, а?.. Вы о парусном флоте читали?
– Слышал что-то.
– Слышал… Я вам точно говорю: наше третье тысячелетие непременно объявит двигатель внутреннего сгорания вне закона. И это будет не прихотью, а железной необходимостью, – Федор Иванович выдержал паузу и заговорил уже более проникновенно: – Я понимаю, вам без двигателя неудобно, так? Пожалуйста, ищите ему эквивалент, но только чтобы он кислород не жрал, реки не уродовал и атмосферу в покое оставил.
– Значит, вместо самолетов – воздушные шары?
– А чем плохо? Ведь максимальные возможности аппаратов легче воздуха, парусного флота, живой лошадиной силы никто не знает. Куда там! Все заслонил собою двигатель внутреннего сгорания. Я понимаю, так намного легче, удобнее, спокойнее, мозгами шевелить не надо…
Сева вдруг разволновался, вскочил и несколько раз пробежался мимо сидящего на скамейке Федора Ивановича.
– Да вы поймите! – вскричал он. – Тысячи ракет, как сторожевые псы, глядят сейчас друг на друга. Понимаете? Ты-ся-чи! Любой пустяк и… Понимаете? А вы о чем говорите? Какая там атмосфера! Какие речки!
– Вот-вот! – вдруг взбеленился и Федор Иванович. – Вот она, ваша психология, за которую потомки вас будут судить. Вы все спрятались за эти проклятые ракеты, вы дальше носа видеть не желаете, черт вас возьми совсем! Чуть что – ракеты, ракеты, ракеты… Да пропади оно все пропадом – есть кому думать о ракетах! Понимаете? Есть! А вот об экологии чтобы кто-нибудь лишний раз подумал – шалишь… Тут никого нет: ни денег, ни людей. А ведь именно от экологической катастрофы мы все вымрем на земле, а не от ваших ракет…
Сева, смущенный столь бурным натиском, растерянно снял очки и теперь близоруко щурился на Федора Ивановича.
– Шведы вон без ракет живут и – ничего. А мы загородились, китайскую стену из ракет построили, – уже почти кричал Федор Иванович, – к нам никто и мы – никуда! А везде-то люди живут, чего их бояться?! Почему мы так всего боимся, вы думали об этом когда-нибудь? Ракет, голода, НАТО, оппозиции, собственного народа… Кому этот наш страх выгоден? Вот вы лично думали об этом?
Сева молчал, виновато опустив голову. Умолк и Федор Иванович, тяжело переводя дыхание. Так они сидели некоторое время, разглядывая до предела укороченные полднем собственные тени. И вдруг Федор Иванович спросил:
– Сева, вы выпить хотите?
– Выпить? – опешил Сева и оглянулся на летнюю кухню.
– Ну да… У меня на всякий случай фляжка припасена. Осталось только стаканы добыть.
– Я… Не знаю, право…
– А чего тут знать, – веселея от своей идеи, рубанул прозрачный воздух Федор Иванович, – нечего тут и знать – выпьем и – баста! За ракеты выпьем, дорогой Сева, за китайскую стенку… Или же вы предпочитаете стенки из финского гарнитура?
Сева не очень уверенно улыбнулся и сильно скосил глаза в сторону сидящих за столом женщин.
VIII
– А ты в прошлый раз?
– Что – я!
– Ты в прошлый раз как себя вел?
– Нормально…
– Нажраться, как свинья, всем нахамить – ты считаешь нормальным?
– Да брось ты.
– Тогда нечего упрекать меня…
– А я не упрекаю.
– Как же – не упрекаешь! Зачем врать-то?
– Ладно, все!
– Все люди как люди, а у нас вечно…
– А вот почему у нас «вечно-то»? Из-за кого?
– Ха-ха! Уж не из-за меня ли?
– А из-за кого?!
– Послушай, дорогуша, кто в последний раз к Верке приставал?
– Не знаю…
– Ах, ты не знаешь! А я вот знаю… Я эту паскудину, Зою Георгиевну, насквозь вижу. И я знаю, почему она в прошлый раз свою потаскушку Верочку на пикник приволокла.
– Ну…
–Не нукай, не запряг… Уши развесил, губы распустил. Ты бы посмотрел тогда на себя со стороны… Ты бы видеть себя больше не захотел.
– Ладно тебе.
– Она ведь, Зоя Георгиевна, как рассудила: они, это мы с тобой, не расписаны, авось Верка и оттяпает себе муженька.
– Да ну? Врешь!
– Чего «врешь»? Врет сорока на заборе… А ты, говорю, губищи-то и распустил – свеженького захотелось? А теперь вот этот сосунок появился. Видел же, как Верка за столом возле него увивалась: то вина подольет, то буженинки подложит…
– Это я видел.
– Ви-идел… Небось, с Верки глаз не сводил?
– Да зачем она мне нужна?
– Все за тем же… А Зоя Георгиевна, ох и гадюка же подколодная. Разрешили бы – я ее из автомата насквозь бы прошила…
– Злая ты.
– Не злее других… Ты просто ее не знаешь. Вот увидишь, приберут они этого Сережку к рукам.
– А тебе что, завидно?
– Приберут, как пить дать. А как только приберут, так Зоя Георгиевна разводить их начнет.
– Да ты не каркай раньше времени…
– А чего мне каркать? Все так и будет, вот увидишь…
– Да мне-то все равно. Пусть этот Сережа хоть на самой Зое Георгиевне женится.
– Ну да, а Верочка тебе?
– Кончай!
– Что вы с ней тогда за домом делали?
– Когда?
– Не прикидывайся идиотом.
– Иди ты…
– Сам иди, ясно!
– Мегера.
– Кретин…
– Дура в кубе!
– Ты сам дурак в квадрате!
– Кто – я?!
– Ты!
– Я – дурак?
–Тих-хо… Услышат же!
IX
– … Скажете тоже.
– Нет, в самом деле, – уверяет Сережа Журавлев. – Это я на первый взгляд только таким тихим выгляжу. Меня всегда не за того принимают – и в школе, и в институте. А сейчас – особенно…
– Все равно – не поверю! – вздергивает одно плечико Вера. —У вас такие глаза…
– Какие?
– Не знаю… В общем, по ним все видно…
– Так уж и видно? – досадливо морщится Сережа. – У нас в институте один парень в таких случаях знаете что говорил?
– Что? – округляет глаза Верочка.
Сергей Журавлев мнется, но выпитое с утра вино придает ему смелости, и он на едином дыхании выпаливает:
– Внешность бывает обманчива, сказал еж, слезая с сапожной щетки…
Верочка не сдерживается и громко хохочет. Сергей, не ожидавший такой реакции, удивленно смотрит на Веру.
– Нет, Сережа, вы прелесть! Вы извините, конечно, что я так откровенно говорю…
– Да ничего, – бурчит Сергей, увиливая глазами от высоко взбитого Верочкиного сарафана.
Они сидят на поваленном ветром старом тополе, и речка Каменушка струит свои воды буквально в двадцати шагах от них. Старая выгоревшая под солнцем трава уже ничем не пахнет и не радует глаз, но на противоположном берегу поднялась отава, ослепительно зеленая на фоне красно – желтых приречных берез. Они уже давно сидят здесь, согретые солнцем и мягким журчанием Каменушки, неспешно несущей свои прозрачные воды к большой реке. Сорока, при их появлении поднявшая шум на весь дачный поселок, притерпелась к ним, и лишь бурундук, до их прихода челноком сновавший по упавшему тополю, недовольно стрекотал за можжевеловым кустом. Оно и понятно: рядом с тополем лежала кем-то брошенная баранка, которую бурундук вознамерился приобщить к своим зимним запасам.
Они сидели на поваленном тополе, и Сережа уже не в первый раз ощутил горячее прикосновение круглого Верочкиного колена. В первый-то раз он испуганно отстранился, а теперь вот сидел в обмороке сладкого ожидания, задеревенев челюстями и бессмысленно уставившись перед собой. Прошла, наверное, минута, а Верочка не отодвигалась, и тогда Сережа скосил на нее глаза. Совсем близко он увидел красные, слегка приоткрытые губы Верочки, ее мягкий, округлый профиль, обрамленный белокурыми локонами. Губы Верочки вздрагивали, словно бы просили у Сережи защиты от неведомого врага. Его взгляд невольно скользнул к ее подбородку, шее и еще дальше – под вырез цветного сарафана… Вот и получилось так, что Сережа опомниться не успел, как вдруг гибкая талия Верочки оказалась под его рукой, а губы лихорадочно нашли и забрали в полон слабо сопротивляющиеся ее губы. Верочка потяжелела, обмякла, заваливаясь на спину, и Бог знает вообще, чем бы все это кончилось, если бы на тропинке не послышался чей-то голос. Возбужденно дыша и блестя мокрыми глазами, в одно мгновение они отпрянули друг от друга, сладко ощущая полузапретную сладость первого поцелуя.
– Я же вам говорил, какой я на самом деле, – приглушенно и хрипло прошептал Сережа.
– Сумасшедший, – не то восхищенно, не то осуждающе ответила тяжело дышащая Верочка, поправляя подол и прическу.
– Я предупреждал…
На тропинке появляется Аленка. Она несет таз с бельем и кусок хозяйственного мыла. Аленка идет со стороны солнца, в желтом свечении догорающих осенних листьев, идет по тропинке сверху вниз и потому кажется выше своего роста. Волосы, схваченные в тяжелый узел на затылке, делают ее лицо строже и взрослее. Даже Верочка не в силах скрыть удивленное восхищение, и во все глаза смотрит на беспечно напевающую Аленку, на ее тоненькую, стройную фигурку в ситцевом платьице, перехваченную узким пояском.
Аленка проходит мимо, и они не могут понять – в самом ли деле она не видит их или притворяется? Верочка склонна подозревать второе и поэтому тянет Сережу за руку, усиленно показывая глазами, что отсюда надо уходить. Но Сереже Журавлеву уходить не хочется. Напротив, вдруг он чувствует, как непонятная мальчишеская удаль и веселье переполняют его, и он, довольно бесцеремонно оттолкнув Верочкину руку, живо вскакивает и крадучись идет за Аленкой. Растерянная, ничего не понимающая Верочка, даже обидеться забывает, во все глаза наблюдая, как Сережа настигает Аленку, ловко подхватывает на руки и кружит вместе с тазом и куском хозяйственного мыла. Все происходит, как в немом кино, и Верочка смотрит дальше. Сережа, совсем, видимо, спятив, прямо в туфлях входит в воду и, запрокинув голову, хохочет во все горло так, что даже сорока срывается с голой пихтовой вершинки и предусмотрительно набирает высоту. Но самое нелепое, самое непостижимое в том, что Аленка ни мало не испугавшись, не смутившись даже (словно ее всю жизнь на руках носили), худенькой, загорелой рукой крепко обхватила Сережу за шею, прижалась к нему и, кажется, совсем не собиралась освобождаться от его рук. И уже боковым, рассеянным зрением, Верочка необычайно отчетливо видит, как вывалилось белье из таза и медленно поплыло по течению, надуваясь нелепыми серыми пузырями…
Когда Сережа, наконец, отпускает Аленку и смеющийся, довольный, поворачивается к Верочке, ее уже нет. Только секунду стоит он в растерянности, а затем вместе с Аленкой бросается догонять намокшее белье, медленно волокущееся по чисто умытым камням.
– А здорово, правда! – говорит Аленка, раскрасневшаяся от возбуждения. – Только вот вы туфли намочили.
– Ерунда, – беспечно отмахивается Сережа, – сейчас просохнут… Он быстро собирает по берегу сушняк и разводит небольшой костер. Воткнув две палки, вешает на них туфли и наклоняет над огнем.
– Осторожнее, – предупреждает Аленка, – а то сгорят…
Сережа устраивается у костра и наблюдает, как Аленка стирает белье, встав коленями на мостки. Джинсы на нем дымятся от пара, ногам становится горячо, и Сергей с ворчанием отодвигается подальше.
Потом приходит Аленка и на корточках присаживается напротив Она долго, не мигая, смотрит на угли, глубоко вздыхает и поднимает свои чистые, прекрасные глаза на него.
– Сергей Петрович, – говорит Аленка, – зачем вы связались с ней?
– Гм-гм, – закашливается Журавлев.
– Вы ее разве любите? – не дождавшись ответа, вновь спрашивает она.
Сережа не выдерживает и отводит взгляд. Он чувствует, как краска (этот милый грех юности) медленно заливает лицо, ему становится тяжело под неотступным взглядом Аленки, и он с трудом выдавливает из себя:
– Нет…
– Я так и знала! – радостно восклицает Аленка, но тут же потухает и бесцветным голосом говорит как бы сама себе: – Не любите… А как же тогда?..
Аленка не договаривает, но и так предельно ясно, о чем она думает сейчас. Сергей согласен провалиться сквозь землю, только бы не видеть вопросительного взгляда этой не то взрослой девочки, не то молодой девушки, с обиженным недоумением уставившейся на него.
– А разве без любви… – начинает и тут же умолкает Аленка, всем своим существом вдруг осознав, что может переступить некую запретную черту, нарушить хрупкое равновесие, после чего Сергей Петрович уже никогда не захочет разговаривать с ней…
А Сережа Журавлев сидел и проклинал ту минуту, когда согласился пойти с Верочкой погулять. И впервые он вдруг подумал о том, что пора жениться, и даже не подумал, а так, словно бы кто со стороны подсказал ему эту идею…
– Смотрите, смотрите, – шепчет Аленка, возбужденными глазами глядя через плечо Сергея, – бурундучок…
Сергей оглядывается и видит желтый полосатый столбик с крохотными черными бусинками любопытных глаз. И в это самое мгновение он внезапно спрашивает себя: «А кого же я люблю?»
X
В седьмом часу вечера накрыли стол для обеда. Вначале вынесли из кухни фирменный салат Зои Георгиевны – отварные кальмары в сметане с яйцом и луком, затем натертый с чесноком сыр и селедку под шубой. Специально под водку – соленые груздочки, огурцы и помидоры, аппетитно засветившиеся на столе. Сама Зоя Георгиевна, притомившаяся на кухне, сидела под грушей и терпеливо ждала, когда все соберутся к столу.
Первыми пришли Сан Саныч с Варварой. Они аккуратно сполоснули руки под умывальником и чинно уселись за стол, дабы упредить недоразумение, которое случилось за завтраком, когда Мишель вклинился между ними. Занял свое место Виктор Степанович Кравцов. Анна Ивановна и Нина Петровна приводили в порядок кухню, растерзанную энтузиазмом Зои Георгиевны. Верочка, капризно надув губы, качалась на качелях. Мишель и Люся Синицына спустились с чердака и тоже сели за стол, на этот раз рядом.
– Сергей Петрович! – окликнула прохаживавшегося по садовой тропинке Журавлева заботливая Нина Петровна, – пора обедать.
– Иду, – сразу же откликнулся Сережа и не очень уверенно занял свое прежнее место.
Виктор Степанович нетерпеливо и удивленно оглянулся на Зою Георгиевну, но она сделала вид, что этого взгляда не заметила. И только тут все обратили внимание, что за столом до сих пор нет Севы и Федора Ивановича.
– А где Сева? – растерянно крутнул аккуратной головой Кравцов, обращаясь к Зое Георгиевне.
– И Федор Иванович, – поддержал его Сан Саныч.
– Ягоды собирают, – зло ответила Зоя Георгиевна.
– Какие ягоды? – не понял иронии Виктор Степанович.
– Волчьи…
– Вот черт, в самом деле, – Кравцов без удовольствия полез из-за стола. – Кто их видел?
– Я от своего этого не ожидала, – нервно облизала губы Зоя Георгиевна, бросая выразительный взгляд на виновато потупившуюся Анну Ивановну. – Мой Сева до такой глупости сам бы никогда не додумался…
– Они вон там, – шепнула отцу Аленка, показывая глазами на небольшую березовую рощицу.
– Как – там! Почему? – удивился Кравцов. – У нас что, места мало?
– Я не знаю, – вздернула острые плечики Аленка.
– Вот так новости, – Виктор Степанович обвел всех взглядом, кашлянул и решительно направился к роще.
– Так ты знала? – высоко вскинула брови Зоя Георгиевна. – И не сообщила мне?
Аленка пренебрежительно отвернулась.
– Алена, ты как себя ведешь? – сделала ей замечание Нина Петровна, впрочем, не очень строгим голосом.
Трудно сказать почему, но пока Виктор Степанович шагал к березовой роще, раскинувшейся на границе дачного поселка, он всю свою решительность растерял. Весь день провозившись в саду и на огороде (участок надо было готовить к зиме), он так и не заметил всей благодати минувшего дня. А теперь вот шел и видел, как празднично раскрашена роща в золотистые тона, как взблескивают под солнцем серебристые паутинки, и с мягким шорохом облетают листья, еще не успевшие застекленеть от первых заморозков. А тут еще далеко в высоком небе прогнулся вытянутый журавлиный клин и оттуда забулькали-заохали такие близкие и знакомые с детства звуки, что разом вдруг и детство припомнилось, и еще что-то, уже за детством, уже почти умершее в памяти, и вдруг явившееся ему при криках журавлей. «Летят, милые, летят, – задрав голову, восторженно подумал Виктор Степанович. – При Мамае летели, Кутузове и до сих пор летят… А я уже лет десять, однако, их не замечал, забыл совсем про них, а они летят, милые… В городе-то недосуг в небо взглянуть, а услышать – машины не дают…»
Мужиков Виктор Степанович нашел сразу и видом их был поражен. Собственно, поразил его Сева: возбужденный, без галстука, с расстегнутым воротником, весь помятый, а главное – без очков, он стоял на коленях и что есть мочи колотил кулаком в землю. Напротив него, в позе римского сенатора возлежал на траве Федор Иванович с незажженной сигаретой в углу рта.
– А я вас еще раз спрашиваю: по-че-му никто не работает? – зловеще спрашивал Сева. – Почему возле каждого винно-водочного магазина или торговой палатки собирается толпа известных вам субъектов? Каждый день – одних и тех же… Сколько таких магазинов в нашей стране?.. Почему молодые сопляки ездят на дорогих иномарках, а я себе и велосипеда купить не могу? Почему государство не платит мне столько же, сколько платят американскому инженеру, а цены в магазинах – американские? И, наконец, почему они, американцы, вообще лезут в мою жизнь? Я ненавижу их гамбургеры, я презираю их «Интернет», а они все равно лезут – почему? По какому праву они нарушают мои права и вторгаются в мою жизнь, декларируя себя везде и всюду, как единственных защитников прав человека? Ничего себе – защитники!
– Признаться, я никогда не думал об этом, – озадаченно ответил Федор Иванович, и тут заметил подходившего Кравцова.
– Не думали! – продолжал бушевать преображенный Сева. – Не думали, а думать надо! И не кому-то там, в верхах, а всем думать надо, и нам с вами – в том числе… Мне стыдно говорить, но я каждое утро…
Сева осекся, потому что разглядел ноги Кравцова. Он поднял близорукое лицо и вдруг улыбнулся, и впервые Виктор Степанович увидел, как хороши у него зубы, и как идет ему улыбка.
– Так вот вы где от общества спрятались, – добродушно сказал Кравцов.
– Не мешай, Виктор Степанович, – зажигая спичку и прикуривая, попросил Федор Иванович. – Он хорошо говорит… Ну, Сева, что дальше-то?
– Дальше? – Сева был явно смущен и даже пуговицу на воротнике рубашки застегнул. – Можно бы и дальше, да некуда… Завтра американские солдаты окажутся под нашими окнами, – Сева, заметив заинтересованный взгляд Виктора Степановича, постепенно воодушевлялся и говорил все более уверенно. – А мы с вами будем молчать и кивать на Кремлевские стены. Всю Россию уже прокивали, все заводы забугорные нувориши за гроши приватизировали, завтра и нас в услужение заокеанскому бизнесу пустят, а нам хоть бы что…
– Черт возьми! – не выдержал Федор Иванович. – Это что же такое получается?
– А полный беспредел и получается, как лагерники говорят… Вы послушайте, что и каким языком говорят наши политики… Ведь их язык уже почти ничем не отличается от лагерного. Вообще-то это страшно интересная тема: политика и язык. В криминальном государстве все неизбежно будут говорить на криминальном языке.
– Во, дает! – даже привскакивает на земле Федор Иванович. – Ай да Сева, ай да молодец! Но кто виноват-то, Сева, кого надо к стенке ставить?
– А все мы и виноваты… Это с нашего молчаливого согласия довели страну до полного разора, обокрали пенсионеров, детей оставили без будущего… Ведь мы молчим, а раз молчим – значит согласны… Вот и получается, что к стенке ставить, дорогой Федор Иванович, надо нас с тобой…
– Ну, это ты хватил! – хмурится Федор Иванович.
Виктор Степанович поражен доводами Севы, но он помнит, зачем пришел сюда и потому говорит:
– Там нас ждут.
– Подождут, – отмахивается Федор Иванович.
– Неудобно – обед стынет, – настаивает Виктор Степанович и добавляет для верности: – Люди проголодались.
– Не помрут.
– Нет, надо идти, – вздыхает Сева.
– Виктор Степанович, выпить с нами хочешь? – спрашивает Федор Иванович и легонько встряхивает металлическую фляжку.
– Да нет, я уж за столом, – отказывается Кравцов.
– А мы понемногу приняли и оч-чень хорошо поговорили… Так, Сева?
– Разумеется, – Сева уже успокоился, уже повязывает галстук, и даже очки у него уже на прежнем положенном месте.
– А Сева, между прочим, мировой парень, – Федор Иванович прячет фляжку в нагрудный карман. – Я бы с ним в разведку пошел. Только вот не верит, что двигателю внутреннего сгорания в двадцать первом веке – хана!..
Спустя десять минут на том месте, где только что сидели мужики, во всю снуют вездесущие синицы, а чуть позже, нырками просквозив рощу, опускается сойка и разочарованно поводит клювом, шагая по примятой осенней траве.
XI
Обедают долго и молчаливо. Лишь Сан Саныч о чем-то тихо переговаривается с Варварой, да Нина Петровна дважды спрашивала, не нужна ли кому добавка. Добавку никто не захотел, и это было тем более странно, что картофель, потушенный с молодой свининой, сегодня особенно удался. Нина Петровна, безусловно обиженная, негромко спросила:
– Неужели так невкусно?
Сразу несколько человек начали уверять ее в противном, а Сан Саныч и Сережа Журавлев согласились на добавку.
Федор Иванович все подливал в рюмки, хотя Виктор Степанович отказался от водки уже после второй. Зоя Георгиевна с деланным безучастием ни во что не вмешивалась, отказалась от горячего и пила лишь чай. Было немного странно, что она так ни слова и не сказала Севе, и за столом упорно «не замечала» его.
Между тем разговор завели о политике. Немного поплутав по второстепенным стежкам-дорожкам, очень скоро вышли на магистральную тему, и тут заговорили все, исключая Зою Георгиевну. Ругали правительство, новых русских, президента, высокие налоги и американское лицемерие. Неожиданно для всех высказался и Сан Саныч:
– А что бы вы хотели? – спросил он, поглаживая пальцем пышные усы. – Тут ведь арифметика простая: если они не будут выпускать новые ракеты – их миллионеры не получат новые прибыли… Так? А ради прибылей он, американец, еще десять президентов перестреляет, но своего добьется… И еще он думает как, американец-то этот…
– Мне плевать, как он думает! – перебил Федор Иванович.
– Тише! Пусть человек скажет, – зашикали на него. – Не все тебе высказываться.
– Говори, Сан Саныч.
И Сан Саныч продолжил:
–И вот он думает: если я сто новых ракет не построю, я, допустим, сто миллиардов долларов дохода не получу, а русские эти же сто миллиардов на улучшение жилищной проблемы пустят. Или людей своих наконец накормят, да зарплату выдадут.. И это что же получается? А получается так, что я дважды в проигрыше остаюсь: прибыли упускаю и русским лучше жить даю.
– А ведь действительно так, – говорит Виктор Степанович.
– Ох, Гос-споди, до какого времени мы дожили, – вздыхает Анна Ивановна.
– А детям нашим что предстоит? – спрашивает Нина Петровна. – Им-то каково жить при капитализме?
– Ерунда все это! – рубит воздух Федор Иванович. – Полнейшая ерунда…
– Ну как же, Федор Иванович, ерунда? – не соглашается с ним супруга. – Все так и есть.
– А я говорю – е-рун-да! Вон и Сева вам это подтвердит.
– Нет, я не согласен с вами, Федор Иванович, – вдруг возражает Сева.
– Ну и черт с вами! А только потому это ерунда, что Сан Саныч привык у себя в кооперативе прибыли подсчитывать… Он их так удачно подсчитал, что старшему сыну трехэтажный особняк отгрохал… А вы все на американцев валите – тут и свои не хуже…
– Федор Иванович, перестань! – дернула его Анна Ивановна.
– Мы же говорим о политике, – не унимался и никого не слушал Федор Иванович, – мы о проблемах века речь завели, а он и тут все из своего приватизированного за гроши склада видит… Все через прибыль меряет.
– Началось, – с упреком взглянула на Виктора Степановича супруга, – как это уже всем надоело…
– А чего ему, Сан Санычу, он знай самопальной водочкой в розницу и оптом торгует – травитесь дорогие сограждане, это ваши проблемы, а мои – барыши подсчитывать. К нему никакая комиссия не прикопается, он всех на корню скупил: торговый отдел, налоговую полицию, санитарный надзор – всех подряд…
– Федор Иванович, прекрати сейчас же! – повысил голос растерянный Кравцов.
– Да заткнуть ему рот, говоруну! – вдруг подал голос Мишель.
– Это кому – рот заткнуть? – вскочил Федор Иванович.
– Тебе, дураку безмозглому, – глаза у Мишеля побелели, мышцы на руках вздулись буграми.
– А ты попробуй, заткни!
– Мужчины, мужчины, вы это что?! – испугалась Нина Петровна.
Сан Саныч, слегка побледнев, что-то быстро говорил Варваре.
– С удовольствием, – Мишель привстал и, перегнувшись через стол, схватил Федора Ивановича за ворот, – с большим удовольствием
Мышцы на его правой руке закаменели, он медленно, с силой, пригнул Федора Ивановича к столу, и, положив левую руку ему на затылок, ткнул несколько раз лицом в тарелку с салатом. И тут произошло самое странное, чего никто потом толком объяснить не мог. Сан Саныч, неуловимым движением развернув Мишеля к себе, коротко ударил его в подбородок, и Мишель, как куль с зерном, рухнул на пол. Несколько секунд стояла изумленная тишина, которую затем прорезал пронзительный вопль Люси Синицыной:
– Гад! Ты что делаешь? За что?!
Между тем Мишель поднимался с пола, и все с ужасом ждали, когда он поднимется. Однако же ничего ужасного не произошло. Мишель потрогал нижнюю челюсть, покачал головой и хрипло сказал Сан Санычу:
– Хороший у вас удар, Сан Саныч, поставленный…
И сразу же все облегченно заулыбались, заговорили, усиленно делая вид, что ничего особенного не произошло, и лишь Федор Иванович тяжело, не мигая, смотрел на Мишеля, да Нина Петровна незаметно убрала со стола оставшуюся в бутылках водку…
