Вячеслав Летуновский
В поисках настоящего. Экзистенциальная терапия и экзистенциальный анализ
Феноменологичская психология
В начале двадцатого столетия Эдмунд Гуссерль выдвинул проект дескриптивной описательной психологии, призванной служить основой психологического исследования. Такого рода интроспективная психология, которую не нужно путать с интроспективной психологией Вундта и Титченера, должна была явиться фундаментом феноменологической психологии (примерно также как для кантовской теории разума экспериментальное естествознание было базисным). Такая психология требовала предположения некоей имманентной области психического, параллельной физической реальности и существующей по собственным законам.
По Гуссерлю, феноменологическая психология открывается нам в рефлексии, тематизирующей способы данности предметов сознанию. В такой рефлексии открывается интенциональность предметов сознания, т. е. их сущностное свойство быть «сознанием о» чем-то, явлением чего-то. Интенциональные «факты» систематизируются и приводятся к первичным очевидностям. Такая чистая и последовательная психология возможна не как опытная, а только как априорная наука. Истину единства она достигает, превращаясь в трансцендентальную феноменологию, которая переходит к исследованию структур, задающих возможный психический опыт.
Гуссерль употребляет термин интенциональность, который использовался еще в схоластике и был обоснован Францем Брентано, лекции которого Гуссерль слушал в Вене в 1884–1886 году. В своей интенциональности сознание не есть нечто такое, что сначала существует само по себе, а затем имеет необходимость быть направленным и высвечивать что-то другое. Сама природа сознания такова, что оно всегда имеет с чем-то дело. Тема глубинных оснований взаимосвязи сознания и той предметности, с которой она имеет дело, будет впоследствии систематически разработана Мартином Хайдеггером в его основополагающем труде «Бытие и время» (1927).
В целях более адекватной эмпирической дескрипции Гуссерль обращается к так называемому методу аподиктического усмотрения, способного достичь «чистых всеобщностей, без всякого полагания при этом фактов; всеообщностей соотнесенных с бесконечным объемом свободно мыслимых возможностей; всеобщностей аподиктически предписывающих этим последним норму мыслимости в качестве возможных фактов. Раз появившись, такие чистые всеобщности… суть самопонятности…» (Логос. 1992. № 3. с.76).
Гуссерль говорит о процессе выявления аподиктических всеобщностей как о выделении воображаемых вариаций на основе конкретного фактического экземпляра. Эти вариации задают в совокупности горизонт видения. При работе с этими вариациями обнаруживается их самосовпадение, что свидетельствует о сохраняющемся инварианте – всеобщей сущностной форме. Этот инвариант определяет абсолютно неустранимый формальный стиль – стиль региона – «вещь вообще». Двигаясь дальше, можно обнаружить инвариантный стиль феноменологической субъективности как стиль чистого Я и общности Я вообще, жизни сознания вообще. Такой тип редукции эмпирического Гуссерль называет эйдетической редукцией.
Благодаря эйдетической редукции феноменология становится универсальной наукой, относящейся к непрерывному единому полю феноменологического опыта. Основной темой этой науки является исследование инвариантного формального стиля этого поля, его бесконечно богатого структурного, а priori чистой субъективности как индивидуальной субъективности в пределах общей субъективности, а также а priori самой интерсубъективности. В результате эйдетической редукции возникают априорные понятия, выражающие сущностно необходимые стилевые формы, «с которыми связано всякое мыслимое фактическое бытие Я и жизнь сознания». При этом выстраиваются иерархические отношения подчиненности: априорные понятия обладают «безусловной нормативной значимостью» для всей эмпирии, принадлежащей соответствующему региону бытия.
Жизненный мир
Одно из центральных мест в феноменологической психологии Гуссерля занимает понятие «Я». В его системе можно выделить, по крайней мере, три значения этого понятия. Прежде всего, различаются эмпирическое и трансцендентальное Я. Первое дано нам во внутреннем психологическом опыте, второе достигается посредством последовательной феноменологической редукции, оставаясь, тем не менее, очевидным. Третье Я – это Я Жизненного Мира, предмета размышлений Гуссерля в поздний период его творчества, во многом инициированным его гениальным учеником – Мартином Хайдеггером.
Я Жизненного мира можно сопоставить с «Я» практического разума Канта. Однако, если для Канта сфера практического разума – это, прежде всего, сфера разума, то понятие Жизненного Мира у Гуссерля уже по определению потенциально шире:
1. Жизненный Мир является сферой известного всем непосредственно очевидного. Это «круг уверенностей, к которым относятся с давно сложившимся доверием и которые в человеческой жизни до всех потребностей научного обоснования приняты в качестве безусловно значимых и практически апробированы…» (Husserliana, Bd. VI, S. 441).
2. Жизненный Мир является основой для всякого объективного познания, он является пред-даным. Он есть предпосылка всякой возможной практики. Он является донаучным в том смысле, что он существовал до науки и продолжает в этом основополагающем значении существовать и в научном мышлении. Жизненный Мир изначален и первичен по отношению ко всему возможному, в том числе научному познанию и опыту.
3. Жизненный Мир – не просто первичен в генетическом смысле. Гуссерль видит задачу феноменологии, чтобы придать ценность изначальному праву этих очевидностей, а именно их высшую значимость, достоинство в обосновании его познания по сравнению с ценностью объективно-логических очевидностей.
Тематику Жизненного мира Гуссерля не стоит смешивать с тематикой житейской психологии (Ю.Б.Гиппенрейтер. Введение в общую психологию. М., 1998), поскольку в данном случае речь идет не о разграничении научного и житейского (бытового) знания (житейская и научная психология), а скорее об основаниях, благодаря которым любое знание (в том числе научное) вообще возможно. Гуссерль в работах последнего периода своей жизни говорит о забвении Жизненного Мира, т. е. оторванности теоретического знания от своих витальных корней. Очевидна связь темы забвения Жизненного Мира Э.Гуссерля с более поздними мыслями Мартина Хайдеггера о «забвении Бытия» и о возможности знания «более строго, чем научное знание».
В это время внимание Гуссерля все больше занимает проблема смыслов, конституирующих человеческую жизнь, тема, которая впоследствии станет центральной в творчестве Виктора Франкла. Гуссерль утверждает, что смыслы имеют совершенно особый статус бытия, смыслы не существуют как предметы. «Есть» конкретный предмет: стол, стул, карандаш, но каким образом есть смысл? По мнению Гуссерля, нельзя по отношению к смыслу говорить, что он есть, он предпочитает говорить «смысл значит». Задачу своей философии в этот период творчества он как раз и видит в предельно радикальном вопрошании своих оснований, к прояснению их подлинных истоков, тех фундаментальных смыслов, которые не только конституируют жизнь сознания, но и вообще способствуют тому, чтобы человек обрел возможность существования в этом мире.
Роль Гуссерля на становление экзистенциальной психологии и терапии трудно переоценить. Стоит напомнить, что диссертационная работа Мартина Хайдеггера «Бытие и время», написанная им в 1927 году, писалась под непосредственным руководством Эдмонда Гуссерля, ему же она, кстати, и посвящена. Гуссерль, наряду с Хайдеггером сыграли решающую роль в становлении пионера экзистенциальной терапии – Людвига Бинсвангера. Нет ни одной школы современной экзистенциальной психотерапии, где бы это влияние в той или иной мере не прослеживалось.
1.4. Карл Ясперс. Феноменологическая психопатология и патографический анализ
Карл Теодор Ясперс (нем. Karl Theodor Jaspers) родился 23 февраля 1883 года, в Ольденбург (Германия). В семье юриста, позже ставшего директором банка. С ранних лет интересовался философией, но по примеру отца поступил на юридический факультет Гейдельбергского Университета, затем он переводится в Мюнхенский Университет, и окончательно осознав, что юриспруденция – не его стезя, в 1902 г. переходит на медицинский факультет, который оканчивает в 1908 г. В это время он обнаруживает у себя серьезное легочное заболевание и отводит себе на жизнь около 10 лет. Ясперс переводит себя на режим строгой дисциплины и старается прожить остаток жизни максимально плодотворно. Практика самодисциплины и жажда творчества помогла Ясперсу не только прожить до 86 лет, но и стать еще при жизни классиком в сфере психиатрии и философии.
В 1909 г. Ясперс получает степень доктора медицины и с 1909 по 1915 гг. работает в психиатрической лечебнице Гейдельберга. Ясперс остается крайне неудовлетворенным существующими методологическими основаниями психиатрии и в 1913 г. он защищает диссертацию, посвященную феноменологическому подходу в психиатрии, позже эта диссертация ляжет в основу его фундаментального труда «Общая психопатология», который будет переиздаваться огромное количество раз на разных языках мира. Ясперс получает степень доктора психологии, а вместе с ней и должность преподавателя психологии в Гейдельбергском университете.
В 1919 году Ясперс издаёт «Психологию мировоззрений», которая приносит ему широкую известность уже как философа и, два года спустя, он поучает должность профессора философии в том же Университете. В Гейдельберге Ясперс знакомиться с Максом Вебером, под влиянием которого формируются его политические взгляды. Чуть позже он знакомиться с молодым Мартином Хайдеггером, дружеские отношения с которым поддерживает до 30-х годов. Обоих философов сближают философские взгляды. С приходом к власти нацистов Ясперса лишают преподавания (он был женат на еврейке), долгое время он пишет в стол. После войны он возвращается к преподаванию сначала в Гейдельбергском университете, а затем в Базеле.
Публикуются работы: «Вопрос о вине» (1946), «Ницше и христианство» (1946), «О европейском духе» (1946), «Об истине» (1947), «Наше будущее и Гёте» (1947), «Истоки истории и её цель» (1948), «Философская вера» (1948), «Разум и антиразум в нашу эпоху» (1950), «Об условиях и возможностях нового гуманизма» (1962). 26 февраля 1969 года Ясперс умер в Базеле.
Непосредственно психологическая концепция Ясперса базируется на понимающей психологии Дильтея и феноменологии Гуссерля. В исследовании психической жизни своих пациентов Ясперс во главу угла ставит стремление к постижению человека его целостности, несмотря на то, что цель эта как таковая недостижима, поскольку в человеке всегда присутствует нечто, в принципе непостижимое научными методами. И здесь на помощь психологу может прийти «философское озарение». Однако Ясперс предостерегает от смешения этих двух типов понимания. Введение в психологическую концепцию терминологии экзистенциальной философии, по Ясперсу, неправомерно, поскольку она выступает лишь ориентиром на пути к постижению обозначенной реальности, в то время как концепты научной теории должны отражать нечто объективное и рационально познаваемое. В любом случае ценность теории должна проверяться практикой.
По выше указанным причинам Ясперс критически отнесся к концепции экзистенциального анализа Бинсвангера и Босса, равным образом, как и к онтологии Хайдеггера. В частности, он критиковал Хайдеггера за то, что он «предоставляет в его (читателя) распоряжение тотальную схему «человеческого», как если бы она представляла собой совокупность реального знания о человеке» (Ясперс, 1997, с.926). По Ясперсу, система Хайдеггера не «способствует повышению или сохранению уровня «надежности» эмпирического существования человека»[2]. С прагматической точки зрения он выше оценивает концепцию экзистенциального априори Бинсвангера, в тоже время, подвергая критике само название «экзистенциальное». «Экзистенциальное», по Ясперсу, не может быть предметом научного исследования. Ибо суть экзистенции в трансценденции: человек всегда больше, чем он есть здесь и сейчас в качестве объекта исследования:
«Мое возражение сводится к следующему: «экзистенциальное» как таковое не может быть предметным; любая попытка помещения экзистенциального в предметное – философская ошибка. Я солидарен с Кунцем, когда он приветствует «экзистенциально укорененное исследование природы человека», но в этом случае он говорит о требованиях, предъявляемых к исследователю, а не о методах и содержании самого исследования» (Ясперс, 1997, с.927).
Личностный мир индивида
Еще одна эмпирическая целостность, которую рассматривает Ясперс – это личностный мир индивида. Хотя в концепции самого Ясперса – это даже не целостность, а конкретный эмпирический факт, трудно отрицать, что личностный мир индивида обладает характером целостности. Конкретный мир личности всегда развивается исторически (Ясперс, 1997; с.344). Он включен в конкретную традицию и не может существовать вне контекста социальных и общественных отношений. Поэтому любой анализ жизни человека в мире должен иметь историческую и социальную природу. Объективно существующий мир предоставляет человеку пространство, внутри которого он прокладывает свои пути; это тот материал, из которого человек постоянно строит собственный личностный мир.
«Личностный мир» как эмпирический факт – явление субъективное и одновременно объективное. Общий психологический склад субъекта вырастает до масштабов целого мира, который проявляет себя субъективно, в форме эмоционального настроя, чувств, состояний Духа, и объективно в форме мнений, содержательных элементов рассудка, идей и символических образов (Ясперс, 1997, с.344).
Ясперс задается вопросом: «Когда именно личностный мир перестает быть нормальным?» Нормальный человеческий мир характеризуется объективными человеческими связями, взаимностью, способностью объединить всех людей; этот мир приносит удовлетворение, способствует приумножению ценностей и поступательному развитию жизни. Мы можем считать личностный мир выходящим за рамки нормы, если:
1) его генезис укоренен в событиях особого типа, которые могут быть распознаны эмпирически, например, в шизофреническом процессе (даже если все порождения этого мира носят позитивный характер);
2) он разделяет людей вместо того, чтобы объединять их;
3) он постепенно сужается [3] и атрофируется, утрачивая свойственное нормальному преумножающее и возвышающее воздействие;
4) он совершенно исчезает вместе с чувством «надежного и безопасного обладания духовными и материальными благами, ощущением твердой почвы, в которой личность укоренена и из которой черпает силы для раскрытия своих возможностей, для развития, способного принести радость и удовлетворение».
Ясперс говорит о том, что мы не можем предугадать, «как далеко мы можем зайти в изучении личностных миров; в наших силах только попытаться его осуществить». Перу Ясперса принадлежат яркие описания миров шизофрении, навязчивых состояний и представлений, скачки идей и др.
Фундаментальное знание
Подобно Бинсвангеру, Ясперс задается вопросом, что же позволяет познанию и поведению, а в конечном итоге личностному миру человека быть именно таковыми, каковы они есть. Признавая правомерность термина априори, Ясперс предлагает свой вариант названия – фундаментальное знание.
«Мы называем «фундаментальным» то знание, в котором человек постигает себя самого, которое выступает в качестве условия всех имеющихся у него частных знаний или предпосылки для любых знаний, какие он мог бы приобрести. То же самое можно выразить термином априори. Априори как таковое – это общее априори универсального сознания в категориях разума, априори интеллекта в идеях, априори бытия в действенных побуждениях и формах реакции. Историческое априори – это априори личности, присутствующей в мире в качестве определенной традиции, преходящей фигуры, воплощении общего, обретающего вес не как общее, а как бесконечное и неисчерпаемое частное» (Ясперс, 1997, с.403).
Фундаментальное знание содержится в преобладающих типах апперцепции, в типах видения и умопостижения первичных явлений и фактов, в типах индивидуального и общественного бытия, в характере призвания и решения проблем, в преобладающих ценностях и тенденциях. Фундаментальное знание всецело пронизано содержательными элементами – символами.
Фундаментальное знание обладает категориями, с помощью которых оно может структурировать реальность, и идеями, с помощью которых оно образует целостности. Но именно тот аспект реальности, который постигается только на уровне фундаментального знания, имеет символическую форму. Фундаментальное знание – это не просто высокоразвитое и интеллектуальное знание, оно коренится в апперцепции и образах, которые наделены бесконечными смыслами и несут на себе язык реальности. Их присутствие в определенном смысле защищает нас, помогает обрести уверенность в себе, приносит нам мир. Нетрудно отметить тесную связь понятия фундаментальное знание Ясперса с экзистенциальным априори Бинсвангера. Существенное различие заключается в том, что Ясперс в отличие от Бинсвангера видит фундаментальное знание не в виде некоей матрицы смыслов, конституирующий мир человека, а скорее в виде иерархической структуры, на нижних этажах которой находятся априорные категории, структурирующие реальность, а также идеи, главная функция которых образовывать целостности. Ясперс также намечает путь, причем единственный путь к фундаментальному знанию – это мир символов.
Патографический анализ К. Ясперса
В 1926 г. в Берлине вышла в свет работа Ясперса «Стринберг и Ван Гог. Опыт сравнительного патографического анализа с привлечением случаев Сведенборга и Гельдерлина». Работа интересна уже тем, что в ней Ясперс выступает одновременно в двух своих ипостасях как психиатр и как философ экзистенциалист. В целом структура его патографий следует уже обозначенному им в «Общей психопатологии» феноменологическому подходу: от схватывания отдельных фактов к понятным взаимосвязям, а затем к постижению целостностей. Однако Ясперс не удовлетворяется здесь исключительно «феноменологическим постижением сущностей», познание для него – не самоценность, а «средство обретения той точки зрения, с которой можно увидеть и осознать истинные загадки» (Ясперс, 1999, с.6).
Чрезвычайно интересной в этой работе Ясперса является постановка вопроса о процессах, которые «в грубом смысле слова не являются разрушающими, а вызывают собственно сумасшествие»:
«Известные явно проявляющиеся заболевания мозга воздействуют на психику человека, как удары молотка воздействуют на часовой механизм: они производят хаотические разрушения; рассматриваемые процессы, в отличие от них, воздействуют так, как если бы часы подверглись какой-то сложной модификации и пошли иным, не предсказуемым образом – так что можно было бы сказать: «часы сошли с ума». Высокий и неомраченный ум, если он неспособен естественно устранить обманы чувств и бредовые переживания, все же мог бы, так представляется, сделать безвредными их последствия, так что эти первичные явления не имели бы никакого значения, и личность не оказалась бы фактически изолированной в своем обособленном мире. Однако вместо этого человеческий ум поступает на службу безумию – тому непостижимому элементу, который вместе с болезненным процессом вторгается в жизнь человека» (там же, с.107).
Таким образом, Ясперс обозначает очень интересную тему о том – едва уловимом моменте в жизни душевнобольных, когда они еще могли, приложив некоторое «духовное усилие» удержаться от последующего перехода в психотическое состояние, в трясину разложения субъективности и, в конечном итоге, личностную катастрофу. На примере Стриндберга, Ясперс показывает, что существуют определенного рода черты, своего рода личностные установки (тема, которая позже будет активно развиваться Л.Бинсвангером), которые повышают риск подвергнуться психическому заболеванию. По словам самого Стриндберга, это было сомнение и чувствительность к нажиму, иными словами конформность. Тотальное сомнение мешало ему занять, по отношению к чему бы то ни было, конкретную и ответственную позицию и делало его беззащитным перед миром. А повышенная конформность на поведенческом уровне толкала его к своей противоположности – фанатизму, впрочем, из-за сомнения недолгому и не прочному, что делало для него невозможным не только уровни экзистенциальной коммуникации, но и чрезвычайно затрудняло любую коммуникацию вообще. Все это делало Стриндберга чрезвычайно несчастным и толкало к мыслям о самоубийстве:
«Безответственный человек, колеблющийся между сиюминутной патетической приверженностью какому-либо мировоззрению и нигилизмом, всегда впадет в отчаяние, поскольку за фанатичной преданностью быстро следует разочарование в то, во что он верил» (там же, с.111).
Однако не только эта тема, более характерная как мы позже увидим для Людвига Бинсвангера, занимает Ясперса в ходе данной работы. Он также задается следующим вопросом: «Несут ли в себе некоторые формы болезней «не только разрушительное, но и позитивное значение»? Проявляется ли творческий дар вопреки болезни или выступает в качестве одного из ее следствий?» Ответить на эти вопросы Ясперс пытается на основе анализа жизненного пути и творчества Ван Гога и Гельдерлина. Ясперс пишет о том, что, соприкоснувшись с миром Ван Гога, он пережил нечто, что он ранее фрагментарно встречал у шизофренических больных, однако в случае Ван Гога это было ярко и интенсивно:
«Тут словно открывается на время первоисточник фактического существования, словно скрытые основы нашего бытия непосредственно проявляют себя. Но для нас это – потрясение, которое мы долго выносить не можем, от которого мы с облегчением вновь ускользаем… Это такое потрясение, которое не ведет к ассимиляции чуждого, но толкает нас к преображению в иное соразмерное нам воплощение. Это невероятно волнующий, но не собственный наш мир, из него исходит некое самосомнение, некие призывы к собственной экзистенции – и они благотворны, потому что инициируют какое-то превращение» (там же, с.236).
Далее Ясперс выдвигает мысль о том, что, возможно, именно в наше время шизофрения является условием некой подлинности в тех областях, где в «не столь развязные времена и без шизофрении могла сохраняться подлинность восприятия и изображения». Мы живем во времена искусственного подражания, превращения всякой духовности в производство и учреждение. В данном пункте Ясперс сходится с Мартином Хайдеггером, характеризуя такого рода бытие как бытие неподлинное. В тоже время Ясперс весьма далек от того, чтобы каким-либо образом превозносить шизофрению, он ясно определяет ее как болезнь и утверждает, что шизофрения – это не духовное состояние. Если воспользоваться терминологией Хайдеггера, можно выразить мысль Ясперса следующим образом: в нынешнее время вследствие тотального забвения бытия, бытие само прорывается в мир в форме шизофрении.
Влияние Карла Ясперса на дальнейшее развитие феноменологической и экзистенциальной мысли остается до сих пор недооцененным. Между тем, практически все основные линии дальнейшего развития экзистенциальной психологии, включая экзистенциальный анализ Бинсвангера с его экзистенциально априорными структурами, так или иначе, уже обозначены в работах Ясперса, прежде всего в «Общей психопатологии». Не в пример своему швейцарскому коллеге, Ясперс тщательно разводит научное и философское знание, что делает его тексты более ясными и последовательными. Работы Ясперса способствует более полному, более глубокому и более ясному пониманию реалий человеческого бытия, особенно в ракурсе рассмотрения: патология – здоровье. Но там, где проявляется его сила, кроется и его слабость: Ясперс не оставляет своим последователям детально проработанной развернутой системы, равным образом, как и живой образной метафористической исповеди своих мыслей. Он практически не уязвим для критики, но и взять у него что-то для дальнейшей разработки (особенно, в сфере психологической практики), кроме не слишком развернутых идей общего характера, оказывается крайне затруднительно. Тем не менее, нам необходимо помнить, что Ясперс был пионером феноменологического метода в психологии и психиатрии и его влияние на всех последующих феноменологических психологов и психиатров неоспоримо. Его патографические описания выходят за рамки сугубо феноменологического исследования и являются, в некотором роде, предвестниками последующих классических случаев экзистенциального анализа.
