Вячеслав Белоусов
Тайны расстрельного приговора
Et si nullus erit pulvis, tamen excute nullum[1]
Загадочное происшествие
Сверкая золотом оснастки, мощный трёхпалубный лайнер величавой белой птицей скользил по засыпающей реке, тихо шелестя лёгкими волнами. Тёплый августовский вечер, поспешая за теплоходом, тоже покидал горизонт вместе с остывающим малиновым светилом. Мир наслаждался мгновениями, когда тьма ещё не наступила, но свет уже засобирался с земли.
В последние дни поездки, возвращаясь из Москвы, ни с того ни с сего Викентий Арсентьевич совершил для себя неожиданное открытие: он влюбился в эту пору загадочных мгновений смены дня и ночи. Завораживало, как золотой, жаркий час назад шар превращался в холодный малиновый, как всё вокруг замирало, и прямо-таки в загробной тишине он исчезал с глаз, казалось, навеки. Тогда, освобождаясь от мелочных занятий, художник переодевался в парадное и спешил на верхнюю палубу к заветному месту на кормовой скамье. Если везло, он блаженствовал в одиночестве, весь отдаваясь чувствам; завидя нашествие пассажиров, бежал на вторую палубу, где в эти часы на корме обычно никого не бывало: народ занимал места за столами в ресторане, готовясь к ужину. Удобно усаживаясь, художник замирал, забываясь и погружаясь в свои мысли, любовался красотой, открывающейся с высоты панорамы, сами собой приходили думы о вечном. Какой фантастически загадочной и даже пугающе-могучей становилась река! Словно гигантская первобытная змея, извиваясь в берегах хищным телом, прорывалась она к уже близкому морю. Громадина теплохода на серебряной шкуре этого чудовища ютилась мелкой чешуйкой, и Викентию Арсентьевичу становилось не по себе, а временами и страшно. От подползающей, всё заглатывающей тьмы хотелось к людям, к свету, к безмятежности и веселью. И он торопился в ресторан, где играла музыка.
Так и длилась бы в одиночестве эта чудная игра по вечерам, но со временем к Мерцалову присоединились старик и парочка. С библиотекарем Печёнкиным они сошлись сразу: он появился шумный, задиристый и тут же поскандалил с матросами, торопившимися убрать трап. Художник, оказавшийся поблизости, деликатно вмешался и уладил перебранку, встав на сторону новичка, чем быстро завоевал его дружбу. Парочка – спортивный парень и очаровательная брюнетка – объявились внезапно, будто свалилась с неба, и скоро тоже пристрастилась к верхней палубе, оккупируя её с наступлением лёгких сумерек. Знакомиться они не желали – как ни пытался Викентий Арсентьевич ненавязчиво затеять разговор, на его приветствия отвечали едва заметными кивками и отворачивались. Мерцалов к такому обхождению не привык, обиделся и перекочевал теперь уже совсем на вторую палубу. Такой же обструкции подверглись и попытки Печёнкина завязать дружбу с молодёжью, хотя он выведал, что спортсмена зовут Валентином, а имя женщины – Виктория. Но ехидный библиотекарь не сдавался и упорно мозолил глаза влюблённым. Ему было противопоказано солнце, дни он проводил в каюте с очередным детективом, которых у него в рюкзаке имелось с десяток, а к вечеру вальяжно фланировал по палубе, допекая занудством всех. Однако с призывами к ужину он исчезал: распорядок дня и диета были для него святой заповедью. Поначалу Викентий Арсентьевич тоже подчинялся зову желудка и лишь темнело, отправлялся следом за Печёнкиным, но потом махнул рукой: не хотелось разменивать чарующие минуты заката на суету у надоевшего ресторанного столика. И он задерживался, наслаждаясь удовольствием от последних лучей светила, оставляющего мир…
И в этот раз всё шло своим чередом. Исчез Печёнкин, дождавшись своего времени, почти опрокинулось солнце за горизонт, посылая прощальные лучи небу, но теплоход вдруг резко замедлил ход. Викентий Арсентьевич оставил заветное место на корме и двинулся по пустующей палубе к носовой части посмотреть, что застопорило плавание. Между тем шум двигателя смолк, и теплоход несло лишь течением. Впереди препятствий не наблюдалось, однако, когда Мерцалов добрался до цели, всё понял: теплоход двигался вдоль береговых островков, сплошь покрытых мощными зарослями камыша. Внутри этих джунглей в лёгких сумерках, призывая, мигал лучик электрического света, затем раздался стрекот подвесного мотора, и на речную гладь серой чайкой вылетела лёгкая шлюпка. В шлюпке прятались люди. Хватило нескольких минут, чтобы шлюпка лихо преодолела расстояние, разделяющее остров от теплохода и, описав на финише крутой вираж, нырнула под борт к середине судна.
Если поначалу Викентий Арсентьевич, не отличавшийся особым зрением, путался в догадках о намерениях «голопузых», как он окрестил для себя людей, ради которых остановился корабль, то, понаблюдав некоторое время, он до того разволновался, что его пробил озноб. Два голых по пояс мужика в шляпах, скрывавших лица, пытались выгрузить что-то на судно: один ловко поймал канат, брошенный сверху, подтянул шлюпку к борту, второй поднатужился и, рассчитанным рывком оторвав со дна шлюпки огромную металлическую флягу-бадью, вскинул её наверх. Пара крепких рук подхватила ёмкость, и она исчезла с глаз Мерцалова. Как тот ни перегибался через борт, пытаясь разглядеть участников получше, сделать это ему не удалось.
Следом за первой флягой последовала такая же вторая, стремительно перекочевавшая из шлюпки на судно. Сорокалитровые ёмкости с накидными крышками Викентию Арсентьевичу приходилось наблюдать у крикливых молочниц, когда ранними часами он выгуливал кучерявого Рекса, но не молоко же таким способом доставили на борт теплохода неизвестные дикари?
Викентию Арсентьевичу стало не по себе. Он отпрянул от борта, испуганно огляделся. Вокруг ни души, огней не зажигали, только на нижней палубе слышалась возня, и раздавались глухие голоса.
«Нет, во флягах что-то другое, – ужаснула Мерцалова лихорадочная догадка. – Это чёрная икра». До него, далёкого от прозаической жизни человека искусства, доходили слухи о спекулянтах, браконьерах, о сбытчиках красной рыбы и чёрной икры. Но всё это не задерживалось в сознании, пролетало. В памятные даты домработница Зинаида Никитична, накрывая стол для гостей, не забывала о каспийских деликатесах, но где она их доставала, его не интересовало.
«Конечно, во флягах это страшное и запретное! Ворованное и преступное!.. – трясся от страха художник. – И время специально выбрано, когда нет никого, все на ужине, темнота вокруг…»
Суета внизу стихла, зато отчётливо различался разговор двух мужчин:
– Как качество?
– Спрашиваешь! Гольд рашен!
– Проверим?
– Чучело! Запрещено.
– Не помешает.
– Ну, открой… попробуй.
И следом раздался резкий удар по рукам – похоже, вмешался третий.
– Ты чего, Иван! Больно же!
– Урод! Испоганишь всю партию! Рудольф башку оторвёт, если кто прикоснётся!
– Так я же свой…
– Уроет любого, кто сунется! А ты – шестёрка!
– Борис вот разрешил…
– Заткнись! И Борису несдобровать. Ишь, нашёл начальника!
– Проверить хотел. На берегу одному лоху чурбан, икрой обмазанный, втюрили. Турист и носом не повёл, а потом к ментам кинулся. Да куда там, те и палец о палец не ударили.
– То цыгане, аферюги, блефуют, а мы – фирма! Кумекай бестолковкой! Рудольф таких штучек не признаёт, он своего не пощадит! Сам накажет, ему в ментах нет нужды.
– Шикарно устроился…
– Лучше всех! За бабками к капитану он сам явится. Насмотришься.
– Нас туда не подпускают.
– И правильно.
Шлюпка отвалила, застрекотав мотором, полетела в темноту. С бурно колотящимся сердцем Викентий Арсентьевич спустился на палубу. Двигаться не мог, старался совсем не дышать. Прошло достаточно времени, прежде чем к Мерцалову вернулось самообладание, ему хотелось одного – броситься вниз, к себе в каюту, запереться и забыться, чтобы, проснувшись, ничего не помнить. Забыть напрочь виденное. Быстрей бы приплыть назад и оказаться дома…
Внезапный шум, но теперь уже не внизу, а над ним, на верхней палубе, вывел его из оцепенения и заставил напрячь слух. Голосов было несколько, выделялся визгливый, Печёнкина. Библиотекаря успокаивали мужчина и женщина, спортсмен и его подруга. Подумалось Мерцалову: «Когда же Семёныч успел возвратиться с ужина? Не замечалось раньше такого рвения. Народа, освобождающегося из ресторана, не наблюдалось, а бузотёр уже наверху и уже скандалит?» Викентий Арсентьевич не заметил, как тот проскользнул туда. Впрочем, удивляться нечему. Он сам только успел очухаться от происшедшего. До сих пор в себя не придёт. Хорошо, незамеченным остался…
А наверху неугомонный Печёнкин затевал настоящую склоку.
– Браконьеры чёртовы! – метал гром и молнии Семёныч. – Спекулянты! Знаю я вас! У трудового народа на шее сидите! Икру загрузили для московских туристов! Давить вас, гадов, надо!..
Его увещевали, успокаивали, но бесполезно.
– Я это дело так не оставлю! Милицию буду вызывать!..
Скандал разгорался.
– Надоело смотреть на это безобразие! Тюрьма по вам плачет! Остановите корабль, пока остальные на шлюпке не удрали!
Печёнкин не ошибался: люди на моторных лодках скрылись, теплоход, запустив двигатель, рвался вперёд, стремительно удаляясь от островов. Больших огней на нём по-прежнему не спешили зажигать.
– К капитану пойду! Пусть милицию вызывает! С поличным вас возьмут! – шумел наверху Печёнкин.
Ему угрожали мужские голоса, но смутьян не унимался, и по последним его решительным выкрикам можно было догадаться, что он засобирался идти к капитану.
На этом вроде затихло, начал успокаиваться и Викентий Арсентьевич – история, свидетелем которой он невольно стал, разрешилась без его вмешательства. Художник не был сторонником конфликтных ситуаций, более того, опасался их. Мирный по природе человек, он избегал лишних волнений, считая, что интеллигентная натура может себе позволить обходиться без склок и драк.
«Успокоился задира, – с облегчением решил Викентий Арсентьевич; оглядевшись, он заспешил к центральному трапу, чтобы встретиться с Печёнкиным, охладить его пыл, уговорить не поднимать шума раньше времени. – Кто знает, что в тех флягах? Он ближе был к шлюпке, но толком ничего не разглядел, мало что понял из разговора речных бродяг: домыслы и догадки. Стоит ли портить многим настроение? Завтра теплоход будет дома. На берег выбегут встречать радостные родственники и близкие. Музыка, цветы, улыбки. Теплоход вдруг задержит милиция, начнутся нервные разбирательства… Кому это надо?.. Портить отдых себе и другим! Чем ещё кончится?.. Если что и было, перекупщики сумеют перепрятать груз до подхода в порт, избавятся от него заранее».
Преисполненный этими соображениями, Викентий Арсентьевич, плутая в потёмках, продвигался по проходу к заветному трапу, но резкий звук, похожий на громкий короткий крик, остановил его. Похолодела спина, и сердце сжалось, остановив дыхание. «Стар я стал для таких переживаний. Как согласился на эту поездку? – закружились тревожные мысли. – Как меня, закоренелого домоседа, самые длительные путешествия которого составляли утренние вылазки с Рексом, соблазнило отправиться теплоходом в такую даль? Ведь упирался, не хотел ехать, но приятель из Костромы замучил телефонными звонками и уговорил, заморочив голову этюдами и пейзажами на воде… Будь они неладны!..»
Додумать не удалось. Ещё один громкий крик и всплеск воды у теплохода заставили его вздрогнуть всем телом. Переборов страх, художник бросился к борту: на тёмной поверхности воды разбегались тревожные круги волн от неведомого, только что сброшенного с верхней палубы. А корабль уже летел вперёд, лишь мелко дрожал поручень бортового ограждения в озябших руках Мерцалова да той же дрожью отзывалась под согнувшимися его ногами палуба. Викентий Арсентьевич мешком завалился на бок и надолго онемел…
Из дневника Ковшова Д. П.
Взволнованный рассказ Дынина о фантастических зелёных человечках на острове меня не удивил – мало ли что привидится деревенским мужикам спьяну глухими ночами. Известные симптомчики алкоголизма – «белочки». Я раскритиковал Илью и уже начал забывать его причуды, но на днях он примчался ко мне в прокуратуру области снова, весь не в себе с теми же тревожными инсинуациями, ещё более одержимый, и разубедить его отказаться от поездки мне не удалось. Я подпёр головушку кулаками. Илья, оседлав стул напротив, взирал на меня, как, наверное, в своё время Картер в погребальную камеру с золотой маской Тутанхамона: с тоской и трепетной надеждой.
Затея мне не нравилась, но Дынин только что не дымился и производил впечатление нарыва, который если вовремя не вскрыть, натворит бед. Несомненно, подогрели его фантазиями местные чудаки, давно я его таким не видел. Последним аргументом, свалившим меня наповал и решившим исход нашей перепалки, было его отчаянное заявление, что в случае моего отказа он займётся этим один. Памятуя о его печальных подвигах во время поисков «Гиблого места», я махнул рукой и сдался. Шут с ними, с моими вечными бумажками, что громоздятся на служебном столе, подождут лишних два дня, ничего особенного не случится…
Если заниматься всерьёз тем, о чём рассказал Илья, ехать следовало под четверг, чтобы к вечеру быть на острове, а в пятницу во всём разобраться… Отпрошусь у Колосухина, возьму отгулы в счёт отпуска и махну с этим сумасшедшим, заодно и порыбачу на природе. В водоёмах вобла уже несколько недель не даёт спать местному населению: рыба только на песок не выскакивает, лишь ленивый с удочкой на берегу не сидит. Расслаблюсь и я, отдохну от нервотрёпки и суеты.
Илья взревел от восторга, едва услышал моё согласие. Ситуация из мрачной начала приобретать радужные оттенки.
* * *
Морда у Фоньки, никогда не просыхавшего от самогона, сама по себе была землисто-зелёной, а сейчас она просто пугала отсутствием крови и жизни. Выпучив глаза, он шептал что-то пропитым голосом, тыча рукой в кромешную темень за бортом нашей лодки. Проснувшись, я подумал, уж не посетила ли его нечистая сила. Подобное происходило не только с ним одним. Рядом, почти перевалившись за борт, дёргался мой приятель Дынин, тоже сражённый чем-то увиденным. Агафон растолкал его, очевидно, раньше.
Проникнувшись волнением и суматошными телодвижениями спутников, я повертел головой, но кроме черноты, окружающей лодку, ничего разглядеть не удалось. Хотелось спать, не иначе за полночь устроил нам побудку взбалмошный бузотёр.
– Бред какой-то, – зевнул я и сладко потянулся. – Не горячка у тебя началась, Фоньк?
– А я что-то вроде видел… – подавленно прошептал Илья, плюхаясь на сиденье.
– Пьяные галлюцинации налицо, – подытожил я, укладываясь на мягких фуфайках, сбившихся под боком. – Слишком ты легковерный, Илья, задурили деревенские фантазёры голову сказками.
Дынин удручённо помалкивал.
– Хорошо, что рыбалка вчера удалась, а не то зазря сорок вёрст по воде отмахали, – добивал я его больше по инерции, нежели со зла.
– Ну как же? – принялся заступаться за Дынина несломленный Афоня. – Вон, левей моей руки! Там огни были! Мамой клянусь!
– Сиди уж, – махнул на него раздосадованный Илья. – Налетел, словно ошалелый. Чего орал-то? Сон попортил. Ляг, успокойся.
– Давайте подгребём ближе к острову, Илья Артурович, – не унимался, ныл Фонька. – Здесь туман видимости мешает, вон как стелется над водой…
– Да, ночка удалась, прямо смоляная. Ни луны, ни свечки. В такие ночи только и шастать нечисти… – вяло, уже в дрёме подытожил я.
Сладкое забытьё охватило меня. Лодка ласково покачивалась, удерживаясь на якорях. Голоса Ильи и рыбака становились неясными, глухими, прозрачными.
Нет, что ни говори, современная жизнь не терпит нелепостей и заморочек насчёт нечистой силы, а вот в глухих местечках без этого не обходится. Вроде пришли на смену упырям и кикиморам инопланетяне и пришельцы, уже в год моего рождения американец Кеннет Арнольд объявил на весь мир, что обнаружил летающие тарелки, однако таинственная и страшная нечистая сила не покидает мир. То тут, то там появляются очевидцы чудес, выделываемых ведьмами и лешаками, после танцевальных вечеров, покуривая на завалинках и пугая девчат, парни в сёлах рассказывают о коварных привидениях и вампирах, жадных до человеческой крови и подстерегающих за углом. Что греха таить, сам таким был. В детстве, бывало, начитавшись всякой всячины, на спор с такими же горячими головами ровно в полночь отправлялся в полнолуние через всё кладбище. С одного конца на другое. И назад. Чтобы не уличили в трусости и хитрости, в обозначенном месте ещё днём, загодя, оставлялся какой-нибудь предмет. С ним и надо было возвратиться к спорщикам. Подумать только! До чего умудрялась детвора! Приходили в голову и не такие изощрённые проказы. Шёл, бывало, словно сомнамбула через причудливо разросшиеся кусты к большому глинистому бугру за околицей. До первого креста и могилы духу ещё хватало – знал, сзади дышат в спину любопытные приятели – а как зайдёшь на кладбище поглубже, да не приведи случай, споткнёшься и упадёшь, ноги становились чугунными, спина ледяной, а душа металась, прячась от ужаса в пятки. Куст, вцепившийся колючкой, обращался в цепкие лапы покойника, вылезшего из могилы, блеск луны на белой краске креста казался зловещим оскалом зубов скелета. Всё обмирало внутри и…
Подбросило меня на ноги то ли от собственного крика, то ли рядом кто-то вопил. Едва не вывалившись из лодки и устояв на коленках, я вцепился в Илью и Агафона, топтавшихся посередине нашего судёнышка. Орал Фонька, дрожащей рукой он указывал на что-то впереди. Тьма усиливала панику, мы вполне могли перевернуть лодку и очутиться в воде.
В войну паникёров расстреливали, и я, не раздумывая, огрел Фоньку по спине так, что тот лязгнул зубами и свалился с ног на днище. Это нас и спасло.
– Там! Там! Гляди! – продолжал орать он, тыча рукой вперёд.
И действительно, далеко в кромешной тьме передвигались зеленоватые тени. Казалось, они танцуют в пространстве, вспыхивая время от времени огоньками.
Там и располагался таинственный остров, возле которого по указке деревенских бракашей накануне вечером мы устроили засаду.
* * *
Первым, как ни странно, пришёл в себя Агафон, видно, моя грубая затрещина оказалась не только спасительной для всех, но и вовремя привела его в здравые чувства. Не дожидаясь команды, он начал судорожно выбирать якоря и налаживать вёсла.
– Я же вам говорил… – причитал он при этом. – Там они, черти. По ночам шастают.
Мы с Ильёй бросились помогать Агафону, но за вёслами он оказался первым.
– Тихо к берегу подойдём, – шептал Агафон. – Я тут все места знаю. Не спугнуть бы их.
– Подожди! – дёрнул я его. – А как же остальные? Наши со второй шлюпки? Надо дать знать Аркадию.
– Конечно, – поддержал меня Илья, – надо их предупредить… Вместе сподручней действовать.
– Всё нормально, – Агафон мерно опускал вёсла в воду, делая аккуратные гребки. – На второй лодке Буксир с Халявой. Они мужики тёртые. Не задрыхнут, как вы, городские. Если я и проглядел нечистых, то мимо Буксира им не проскочить. Сейчас к берегу подгребём, глаз даю, Буксир уже лодку свою пригнал.
Мы замолчали. Едва плескалась река под крадущимися вёслами в руках Агафона. Ни звука вокруг, словно всё вымерло. Мы с Ильёй, затаив дыхание, не спускали глаз со странных мелькающих зелёных теней с огнями, становившихся всё ближе и ближе.
– Что бы это могло быть? – толкал меня в бок Дынин.
– Браконьеры рыбу разделывают, – больше в голову мне ничего не приходило.
– Зачем им в такую глушь забираться? – не принял версию приятель. – Да ещё в такое время? Они спокойно тёмные делишки днём успевают творить. Здесь, в этой глуши, ни милиции, ни рыбоохраны не сыскать.
– Не браконьеры это, – твердил своё Фонька. – Мы с Буксиром огни приметили с месяц. Я же вам, Илья Артурович, рассказывал. Тоже поначалу думали: чужаки, без спросу забрались в наши места. Хотели их сами проучить. Не одну ночь караулили, но не везло, пропадают, словно заговорённые.
Агафон замолчал, настороженно огляделся, поднял вёсла. Лодка продолжала двигаться по инерции.
– Что-то мне будто померещилось, – вдруг поднял он испуганные глаза на нас с Дыниным. – Не слышали? Вроде голоса? Может, Халява с Буксиром рядом? Наши?.. Малость до берега осталось.
– Нет, – так же шёпотом в тон Агафону, повертев головой, ответил Дынин. – Не слышно ничего.
Я тоже покачал головой. Ни звука. Только туман стал заметно плотнее. Хотелось пить. Я облизал пересохшие губы. Огоньки впереди преобразились в зловещие расплывчатые силуэты: они перемещались, пропадали и появлялись снова. Что бы это могло быть? Откуда огни? Почему они пляшут или мечутся? Ответа не находилось. Совсем невесело жались мы друг к другу в лодке… Неизвестность, тайна – хуже всего. Именно они порождали в первобытных дикарях страх и ужас. Я читал об этом в мудрствованиях какого-то учёного мужа. Хорошо ему, бумажному червю, при свете у теплого камина за книжками рождать научные теории… Его бы сюда!..
– Когда мы их второй раз накрыли, – Агафон опустил вёсла в воду, подрагивая, зашептал: – Буксир остерёгся их ночью брать. Думали, свой брат – ловцы, а сколько их – не знаем. Вдруг не одолеть? Решили до утра подождать, сонными повязать. А утром бросились – никого. Обшарили весь остров – ничего не нашли. Сюда ещё до войны со всех ближних сёл, с островов покойников свозили, умерших от заразных болезней, калек бездомных, умом тронутых. Так и образовалось кладбище, где крест, а где – совсем ничего, их в общие могилы закапывали. А потом кладбище забросили, а острова этого остерегаться стали. Народ – ни ногой! Слухи бабки распустили про нечистую силу. Вот мы ночью однажды и наскочили! Огни сначала заметили… а потом разглядели!..
Агафон перестал грести, поднял из воды вёсла, прислушался.
– Что же это было? – не выдержал я. – Как же никаких следов после огней не осталось? Чушь собачья!
– Осталось, – буркнул рыбак, – разрытая земля на кладбище…
– Могилы вскрытые?
– А кто их знает. Свежие ямы. Кресты порушенные. Может, и могилы кто вскрыл? Может, покойники сами оттуда выскакивали. Не будем же мы проверять. Как всё это увидели, так дёру дали. И больше ни ногой, никому ни гу-гу. Вот Илье Артуровичу решили открыться. Буксир доктора уважает…
Агафон сунул весло Дынину, сам обезьяной проскочил на нос лодки и вцепился в видимые только ему ветки кустов. Лодка замерла. Мы прибыли к таинственному острову.
* * *
Пока Агафон протаскивал лодку к берегу, лавируя между кустарником и низкими ветками прибрежных деревьев, я переваривал услышанное. Что-то подобное сообщал мне и Дынин, когда примчался в облпрокуратуру и начал звать в поездку. У Фоньки это звучало по-иному, без дынинских научных гипотез и обоснований. Поэтому доходчивее. Но тоже никакого просвета.
Когда наконец лодка ткнулась в берег, мы с Ильёй устало присели, замучившись защищаться от тычков ощетинившихся веток. Туман совсем пропал. Не успели мы перевести дух, как рядом появились знакомые тени Аркадия и Халявы.
– Как впечатления? – толкнул в плечо Аркадий. – Зарядились адреналинчиком?
– Да уж, – опередил меня Илья, выбираясь из лодки на твёрдую землю, – по самые уши…
– Браконьеры! – оборвал безапелляционно Дынина Аркадий. – Мои проводнички тоже лапшу на уши вешать начали. Определенно бракаши! Некому тут быть, оргии да вакханалии по ночам устраивать. Брать всех ряженых будем, командир?
Аркадий выглядел бодрым и свежим, будто и не провёл бессонную ночь, глаза его весело сверкали. Он оценивающе изучал спутников, переминаясь с ноги на ногу. Ну, прямо боец перед боем.
– Обдумать надо всё, – поняв гладиаторское настроение приятеля, попробовал я его остудить. – Как поговаривали в морской пехоте? Провести рекогносцировку на местности, взвесить силы противника…
– Не без этого, – согласился Аркадий. – Буксир, подгребай к нам.
Из темноты появился могучий верзила, чуть уступающий габаритами циркачу, и не спеша приблизился к нам. Военный совет начал заседание…
* * *
Прежде всего, мы не имели никакого представления о численности противника. Естественно – о его вооружённости. Нас было шестеро и одно ружьё. Сказать по правде, и ружьё-то хреновое. Старую, видавшую виды одностволку прихватил Буксир. Халява тут же объявил, что тот с ней никогда не расстаётся, так что палит без промаха, хотя ствол кажется чуть погнутым, но это однажды в большой сваре хозяин по пьяни ружьецом этим отоварил обнаглевшего мужика из соседней деревни.
Одним словом, начинать сражение с бухты-барахты оснований не было. Если же говорить серьёзно – мы даже толком не представляли, с кем имеем дело.
Весомые аргументы определили наше решение. Обошлось без голосования. Мнение было единым: необходима разведка. Идти жаждали все. Но оставалась нужда стеречь лодки, нам ещё предстояло возвращаться.
Аркадий осмотрел всех неласковым взором, выбрал меня и Буксира. У лодок за старшего оставили Илью, но заскулил Халява.
– Добровольцу отказать не имею права, – хлопнул коротышку по плечу Аркадий, и наша группа заскользила среди деревьев в глубину острова.
Была ли это настоящая боевая операция или что-то похожее на неё? Нет конечно. Но ружьё всё же Буксир не оставил ни Илье, ни тем более Фоньке. Прихватив с собой, он кинул его через плечо. До заброшенного кладбища и танцующих огней ещё надо было добраться. Что ждало впереди, никто толком не знал, но первым, по-кошачьи пригнувшись, крался Аркадий, а я замыкал четвёрку, и мне было спокойно.
* * *
Тому, кто идёт последним, как и опоздавшему на свадьбу, всегда отдуваться за всех. Увёртываясь от колючих веток, истязавших тело, я старался не отставать. Так мы мучились более часа, пока кустарник не начал редеть. Заметно затвердела и почва под ногами. Чётче проявились силуэты деревьев. Засветлело небо. Я расслабился и чуть было не свалил Буксира, в застывшую спину которого влепился со всего маху. Ружьишко его слетело с плеча и глухо бухнулось о землю.
– Тихо вы! – остерёг Аркадий. – Данила, давай ко мне!
Проклиная развалившиеся штиблеты и чугунную спину Буксира, я выбрался в авангард нашего отряда.
– Что случилось?
– Огней нет.
– Как нет?
– Так. Были и пропали.
– Не может быть.
– Как с нами в тот раз, – заныл Халява. – Буксир, глянь. Точь-в-точь всё повторяется!
– Один к одному. – Буксир тяжело дышал мне в плечо. – Пришли на место – и никого. Ни огней. Ни покойников.
Становилось совсем не смешно. Каждый переживал ситуацию по-своему. Я давно не курил, а здесь вдруг страшно захотелось. Халява прижался ко мне. Я чувствовал, как дрожало его тело. Видимо, своей тряской он достал и Буксира.
– Не дёргайся! – шикнул тот.
Малец замер. Лишь Аркадий оставался непроницаем, казалось, экстремальная ситуация действовала на него успокаивающе.
– Что же это могло быть? – не стерпел я.
Выражение лица друга я не видел, но догадывался.
– Фантасмагория?.. – осмотрелся я по сторонам на все триста шестьдесят градусов. – С пути сбились?..
– Какого пути? – процедил сквозь зубы Аркадий. – На огни шли. Похоже, уже недалеко оставалось и – на тебе! Исчезли.
– Затушили! – предположил я. – Живые же люди?
– Нет тут людей! И не было! – заверещал Халява, почему-то пригибаясь к земле, у него схватило живот. – Покойники это! В могилы сгинули!
– Цыц! – рявкнул Буксир.
– Тихо, – одёрнул его Аркадий. – Без паники. Люди это.
– Почём знаешь? – Буксир уже держал наготове ружьё.
– Потом скажу, если очень попросишь.
Я узнавал прежнего Аркадия. От разухабистого весёлого циркача ничего не осталось. Он пружинил на носках, напрягшись всем телом, готовый ко всяким перипетиям судьбы; только сейчас я обратил внимание на то, что в руках его увесистая дубина. Очевидно, заготовил по пути.
– Будем двигаться в том же направлении и порядке. Я, за мной малец, Буксир и ты, – Аркадий коснулся моего плеча. – Только без шума. Делай, как я, – и Аркадий скользнул к дереву.
Исчез Халява. Мимо проскочил Буксир. Я задержался, разглядывая небо, на котором блёклыми пятнышками редели звёзды.
– Не отставать! – донеслась команда Аркадия. – Попробуем догнать нечистую силу!
Теперь мы неслись сломя головы. Сперва я забыл про уставшие ноги и неудобную обувь, но вскоре мой обломовский организм сдал и уже готов был, как говорили во времена Потёмкина и Суворова, «просить пардону», как вдруг гонка кончилась. У первого креста. Он стоял один, словно из земли вырос. Огромный. Чёрный на фоне открывшейся большой поляны. Перед ним стоял Аркадий. Мы вывалились из чащи и едва не сбили командира с ног. Позади гигантского креста мельтешили вразномасть стелы, кресты помельче, плиты. Ударил в нос ещё не растаявший запах горелого. Наши лёгкие работали подобно лемехам, поэтому подумалось об одном. Но опередил всех Аркадий:
– Факелы жгли. С учётом погоды, минут двадцать-тридцать назад. Буксир, Халява, обойдите кладбище! Ищите остатки сгоревших факелов. Найдёте, не трогайте. Зовите меня.
Буксир ещё кое-как держался на ногах, на Халяву больно было смотреть, но и тот, и другой повиновались. Я поближе подгрёб к Аркадию – от чёрного огромного креста несло холодом и ещё чем-то несимпатичным. От Аркадия – теплом и жизнью.
– Есть соображения? – Аркадий провожал взглядом спины едва ковылявших друг за другом Буксира и Халявы.
– Дай отдышаться.
– Надо искать остатки факелов. Найдём, – возле них наш интерес.
– Ты полагаешь всё-таки?..
– Не пойму, чего им здесь понадобилось?.. Что искать в могилах?
– Да ещё ночью…
– Похоже, ищут то, что днём искать опасно.
– Это уже теплее…
– Но какой интерес в могилах?
– А может, вопрос поставить иначе? Что ночью прячут на кладбище?
– Тем более…
– Думай, Чапай.
– Тебе хорошо. Ты каждый день гирями балуешься, а я этот марш-бросок хватанул, завтра спину не разогну.
– До завтра, как говорится, ещё дожить надо. Включайся, аналитик. Мы имеем дело с непростыми людьми. Кумекаю я, хорошо, если не мы их спугнули. Неуютно будет, если они сейчас за нашими спинами в кустах прячутся.
– Думаешь?..
– Опасаюсь…
– А чего гнал?
– Азарт. Бес попутал…
– Данила Палыч! – запищал Халява от дальней могилы. – Нашёл, кажись!
Он выдернул из земли что-то. На фоне розовеющего неба отчётливо вырисовывался в его поднятой руке чёрный кол с полметра длиной. Мы оба, не сговариваясь, рванули к нему. Халява как чужеродное и противоестественное отстранил от себя находку. Аркадий осторожно её осмотрел, даже поднёс к носу и принюхался.
– Факел самодельный, – удовлетворённо протянул он мне кол. – Что и требовалось доказать. Вот, потрогай, куски смоляной несгоревшей обмотки остались. Они воткнули его в землю, когда сгорела верхушка. Буксир, как у тебя?
– Нет ничего.
В чаще за нашими спинами будто хрустнуло, и мы дружно присели.
– Ладно, – уже шёпотом продолжил после некоторого молчания Аркадий, поозиравшись по сторонам. – Хватит пока и этого. Все за мной.
