Вячеслав Белоусов
Плаха да колокола
– Ну, если до первого, – усмехнулся Турин.
– Догоняй!
Турин глазом не успел моргнуть, как автомобиль секретаря рванулся вперёд. Сам он плавно двинулся следом, успокаивая Ковригина, что гоняться не собирается, мол, позабавится секретарь и остынет, по канавам особенно не разгонишься. Да и прохожих действительно не видно.
Но автомобиль секретаря набирал и набирал скорость. Они уже миновали улицу, свернули на другую, третью, а Странников не думал останавливаться, лишь оборачивался изредка, кричал, подбадривая и подтрунивая.
Турин поджал губы, прибавил скорость.
– Надо перегнать его, товарищ командир, а то попадём в историю, – посерьёзнел и Ковригин. – Приметил я запах от него, да и на глаз видать – пьян.
– Приметил он, – передразнил Турин. – Ты, Ангел, раньше бы мозги свои включал, когда руль ему передавал.
– Выпихнул он меня!
– Молчи уж. – Турину на одном из крутых поворотов удалось почти догнать автомобиль секретаря, но тот, погрозив ему пальцем, крикнул: – Я вам устрою смотр боевой подготовки! Ишь бойцы советской милиции!
И автомобиль под его управлением снова унёсся вперёд.
– Может, остановиться совсем? – предложил Ковригин. – Сделать вид, что сломались? Увидит, сам затормозит. Тут мы его и придержим.
– Этот не затормозит, – качнул головой Турин, и лицо его закаменело. – Этого только обогнать. До своего дома так мчаться и будет. Удила закусил. Знаю я. Страсть у него беговая. Не уступит.
– Тогда гони, Василий Евлампиевич, – напрягся и Ковригин.
Турин дал газу, и к концу следующей улицы оба автомобиля поравнялись.
– Василий Петрович! – замахал рукой Турин. – Остановитесь! Люд базарный затемно спешат места занимать. Не наскочить бы на кого!
– Пошугаем их, как кур! – захохотал Странников, но сбросил скорость. – Ладно. Уговорил. Тут до мостика недалеко. Сейчас развернёмся за поворотом, и я приторможу.
И действительно, автомобиль секретаря юркнул в поворот, скрылся за углом, но тут же послышались удар, дикий крик и скрежет врезавшегося во что-то металла.
Глуша мотор, Турин на ходу выскочил из машины, устоял на ногах и, не помня себя, понёсся к злосчастному переулку. До него было метров пять. Ковригин старался не отставать. Когда они были уже у цели, из переулка выбежал Странников, отчаянно размахивающий руками. Он пронёсся мимо, словно их не заметил. Следом неслась толпа, готовая разорвать в клочья любого.
Турин, выхватив наган, выстрелил несколько раз вверх. Толпа рассыпалась. Остался громоздкий мужчина. Сжимая обеими руками палку, он молча надвигался на начальника губрозыска. Турин снова выстрелил вверх и крикнул:
– Стоять всем! – обернулся к Ковригину: – Ну, Ангел, кажись, пришла твоя пора.
– Я здесь, Василий Евлампиевич, – попробовал тот его загородить, доставая револьвер.
– Не то, – отстранил его рукой Турин. – Спасай секретаря.
– Как спасать? – удивился Ковригин.
– Ты за рулём той машины был. Понял?
– Понял, Василий Евлампиевич, понял, – начал тот соображать.
– Увози его отсюда на моей машине, самосуда я не допущу. Разберусь сам. – Он поднял руку и громко произнёс: – Кто пострадавший? Я начальник уголовного розыска!
– Там! – махнул назад азиат палкой. – Там мой мальчик! Его машина сбила! А этот убежать хотел.
– Никто не убежит! Разберёмся! – шагнул вперёд Турин, не выпуская оружия. – Давай назад! Веди к ребенку, может, жив, – а Ковригину шепнул: – Дуй до милиции, да привези наших ребят из отдела.
XIII
Историю с аварией можно было замять сразу, но мальчик скончался, до больницы не довезли.
Вёз его сам Турин вместе с плачущим отцом на новенькой машине, которой так и не удалось догнать Странникова. До прибытия Ковригина с бойцами Турин урегулировал конфликт, если не считать плачущих женщин в чёрных накидках у ободранных, без единого деревца глиняных землянок, где и произошла трагедия. Ковригин упал в ноги отцу, тот молча пнул его ногой, и Турин скомандовал, чтобы шофёр поблизости не мельтешил. Фамилия секретаря губкома нигде и никем не произносилась.
А потом перед Опущенниковым, метавшим гром и молнии, Турин маячил, вытянувшись струной и поедая его глазами, а Ковригин понуро мучился над листом с объяснениями. Они ему никак не давались.
– Турин! – взвизгнул, потеряв терпение, бегавший по кабинету из угла в угол Опущенников. – Ты бы хоть подсказал своему олуху, как писать нужно. Сумел человека угробить, умей и ответ держать.
– Одну минутку, товарищ начальник, – подсел Турин к Ковригину. – Ну, чего у тебя не катит?
– Да не получается ничего! – бросил ручку тот. – Никогда не писал этих объяснений. С чего начинать, чем заканчивать?
– Спокойнее, чудак, – подтолкнул его плечом Турин. – Нет ничего проще. Слушай внимательно и строчи, а я диктовать буду.
– Они у тебя все такие оболтусы! – ругался Опущенников. – Набрал архаровцев! Этот чем занимался?
– Ездил, вы хотели спросить?
– Ну ездил, чёрт его подери!
– Значился охранником ответственного секретаря губкома, – Турин со значением взглянул на Опущенникова и добавил: – После того нападения на Иорина, если не забыли, считается также личным водителем Странникова.
– По приказу?
– Вы подписывали.
– Не помню. Всё у нас как-то в спешке… Иорин как?
– Жив-здоров.
– А те?..
– Как и положено, – развёл руки в стороны начальник губрозыска. – Все три бандита в земле сырой. По заслугам и в соответствии с законом.
– Хм, – подпёр кулаком нос Опущенников и дёрнул себя за ухо.
– Да не терзайте вы себе мозги, Ефим Петрович. – Турин привстал, закончив диктовать. – Тем более уезжая. Персючонок сам виноват, на перекрёсток вылетел, удирая от папаши, который его на рынок спозаранку гнал, вот и угодил под колёса. У шофёра и мгновения не было, чтобы затормозить. Пацанов нарожали инородцы, присмотра никакого, они же как кошки носятся туда-сюда. Потерпевший претензий не имеет. С отцом я вопросы все решил.
– Решил?
– Понятливый мужик. Мы в отделе собрали гроши, оказали материальную помощь родственникам. Довольны. На похороны выделил милицейский оркестр.
– Я ещё тебя не назначил исполняющим, – прищурился Опущенников. – Никак не дождёшься, когда укачу?
– Извиняюсь, за вас распорядился. Покойники не ждут.
– С оркестром переборщил.
– Уберём. Пришлю гражданских.
– Он мусульманин, говоришь?
– Персюк.
– Там музыка совсем не желательна. Они его в покрывало, и бегом, чтобы до заката солнца успеть земле предать.
– Точно! Как же я обмишурился! – хлопнул себя по лбу Турин. – Закрутился совсем. Ну да ничего, подскажу Сунцову, он всё исправит.
– Сунцову?
– Второй день там дежурит на всякий случай.
– Китаец, что ли?
– Ну да, Ван-Сун. Он за своего уже в губкоме. Быстро в образ вжился, паршивец.
– Что докладывает про аварию?
– А ничего. Обстановка нормальная. С недовольными работа проведена. На советскую милицию обид нет. Со спокойной душой можете уезжать, Ефим Петрович.
– Писать жалобы потом начнут. Это сейчас они тише воды ниже травы. Некстати всё это. Ох, некстати!
– Примем соответствующие меры. До вас эти жалобы не докатятся.
– Турин! – Опущенников хлопнул ладонью по столу. – Гляжу я на тебя – на все вопросы готов ответ. Или ты горбатого лепишь с кондачка?
– В розыске волокита вредна, товарищ начальник.
– Чего?
– Дураков не люблю, – тихо буркнул Турин.
– Я в столицу собираюсь, о чём тебе хорошо известно, придётся обстановку докладывать? Этот случай очень меня беспокоит.
– Всё обойдётся, а вас с повышением, Ефим Петрович.
– Не известно ничего. В какую-нибудь тьмутаракань ушлют…
– У вас заслуги такие, что не посмеют.
– Я ему про Фому, а он про Ерёму! Происшествие с мальчишкой всех на уши поставит!
– Да им наверху до этого, что ли? Тем более, повторяю, официально установлено прокуратурой, что имел место несчастный случай. Прокурор Арёл и постановление отписал по этому поводу.
– Мне бы бумагу.
– Я сейчас пошлю своих. Принесут.
– Познакомился с прокурором-то поближе? Как он тебе?
– Требовательный.
– А мне что-то не показался.
– Он на всех поначалу нагонял страх. А потом ничего.
– Да ты успел подружиться с ним?
– На убийство выезжали вместе, а там быстро человека познаёшь.
– Ну-ну. Значит, постановление добудешь?
– Считайте, у вас в кармане, Ефим Петрович.
– Так… – задумался Опущенников и кивнул на Ковригина, – что с этим делать? Его же наказывать надо, мальчишку-то сгубил?
– А гоните его к чёртовой матери! Что он тут вообще ошивается? – с беззаботным видом выпалил Турин. – Он за Странниковым значится, пусть тот и кумекает.
– Сам приказ подпишешь, – ухватился за последнюю фразу тот. – Я сегодня отбываю, исполнение обязанностей возлагаю на тебя, тебе и отписываться за всё.
– Понял! – вытянулся Турин. – Василия Петровича вы сами известите об отъезде или?..
– Уже согласовал.
– Тогда попозже я позвоню сам Странникову насчёт Ковригина?
– Ты бы лучше сбегал сейчас, Василий Евлампиевич, пока я здесь. Если что не так, найдёшь меня дома, поезд вечером отходит.
– Есть, товарищ начальник.
– Ну с Богом! – махнул рукой Опущенников куда-то в пол без интереса в лице.
Они скучно обнялись.
Не прошло и получаса, как Турин постучался в дверь приёмной секретаря губкома.
– Василий Петрович вас ждёт, проходите, – открыла ему дверь кабинета секретарша. Однако, шагнув внутрь, Турин оказался в пустом помещении.
– Отлучился. Бывает, – не смутилась секретарша. – Значит, кто-то вас опередил, но он велел ждать Может, хотите чаю?
Турин отказался, а секретарша быстро ушла, так как совсем близко ему почудились тихий женский голос и смех.
«Такого ещё не бывало, – задумался Турин, – этим поступком Странников после всего случившегося даёт понять, что полностью мне доверяет. А я бы скрыл от него тайную комнату, если б она имелась?..» Домыслить он не успел, неслышно отворилась незаметная дверца за креслом ответственного секретаря, и он, пригибая голову, без смущения и неловкости предстал перед начальником губрозыска. Они уже несколько раз переговаривались по телефону с утра по поводу отъезда Опущенникова, но эти короткие, мелкие фразы, похожие на намёки, объясняющего конца не имели, а Турин жаждал большого, ясного разговора, рассчитывая, что Странников всё же не забудет добра и своих обещаний. На всякий случай он тоже пришёл не с пустыми руками – заготовил предложение о выселении семьи погибшего ребёнка на Восток, поближе к Узбекистану, убрал другие шероховатости автоаварии, подчистив так, что комар носа не подточит. Были у него и другие задумки, с которыми он не спешил, но помнил и перебирал в мыслях, пока бежал в губком.
– Ну как? Проводил? – присев к столу и пригласив сесть рядом, спросил Странников рассеянно.
– Распрощались.
– Ковригин куда пропал?
– Объяснения писал.
– Ты его не трожь. Мне оставь. Я уже к нему привык. Хороший мужик.
– Как скажете, Василий Петрович.
– Теперь будем ждать, кого вместо Опущенникова назначат? – откинулся секретарь на спинку кресла.
– С этим тянуть не станут, – сохранил безразличие на лице Турин. – Желающих на освободившуюся должность хватает.
– Давай без лукавства, – скрипнул зубами секретарь. – Тебе надо здесь командовать! Заслужил! И я добьюсь! А пока исполняй обязанности! – Он приподнялся, вскочил и Турин, секретарь крепко пожал ему руку. – Рассусоливать обо всём остальном не будем. У меня вот какая к тебе необычная просьба…
– Я бы сначала хотел?.. – заикнулся тот.
– Благодарности потом.
– Я о мальчишке…
– Что? О каком мальчишке?
– Отец пожелал уехать отсюда… События печальные, то, сё, – сочинял Турин на ходу.
– Пусть едет. Мы его не держим.
– Ясно, – двинулся к двери Турин.
– Ты присядь, присядь. У меня ведь к тебе дело необычное. Я бы сказал, сверхсекретное. Чай будешь?
– Не откажусь.
И за чаем Странников подробно, в деталях рассказал Турину всю позорную историю с докладом.
– Мейнц с Распятовым доклад уже перелопатили. Теперь зазвучит как надо. Я его два раза тоже пробежал. На конференции услышишь, но гложет меня одна закавыка.
– Что такое, Василий Петрович?
– Подлецов не терплю при себе! – хлопнул по крышке стола секретарь. – Дурачка Таскаева кто-то здорово подставил, а с ним и меня замыслил свалить. Отыскать негодяя, как ни пытался, не смог. Я его изничтожу, суку! Но ГПУ привлекать не хочу, Трубкин начнёт копаться, кишки все выест, а дело толком не решит. Не везёт мне на помощников, хоть расшибись!
– А Ковригина подключить?
– Не справится.
– Я ему в помощь Сунцова дам. Помните, я делал предложения вам насчёт него? Цепкий работник.
– Китаец!
– А что? Пусть он займётся аппаратной связью.
– Чем?
– У вас внутренняя связь с отделами существует?
– Трубкин всё обещал, да никак монтировать не начнёт. Весь в своих делах, да и не доверяю я ему.
– Вот и поручите Мейнцу. Прикрепите к нему Сунцова. Командующему орготделом как раз по теме.
– Но и твой китаец все разговоры будет прослушивать!
– Наш китаец, Василий Петрович, – осторожно поправил его Турин. – Всю информацию он будет докладывать лично вам.
– И тебе…
– Ну, без этого не обойтись, – не смутился Турин. – Врать не стану. Но со мной она и умрёт.
– Хорошо! – недолго думая, рубанул рукой воздух секретарь. – Нас с тобой за эти несколько дней повязало так, что сомневаться в тебе уже поздно. Но учти! Малейший прокол!.. Или до меня докатится какая информация!..
– Никаких проколов, товарищ ответственный секретарь губкома! – Турин вытянулся во весь рост и щёлкнул каблуками. – Ни одна шельма не подберётся, не то чтобы враг!
– Ладно, ладно. Может, выпьешь?
– Не откажусь.
Странников нажал невидимую кнопку под крышкой стола, и тут же влетела секретарша. Не говоря ни слова, он кивнул ей за спину на шкаф. Через минуту они потягивали коньяк, молчали, и каждый думал о своём.
– Слушай, Василий Евлампиевич, а может, я тебе старый доклад покажу? – прервал молчание секретарь.
Турин насторожился, отставил рюмку.
– Глянь на него профессиональным взглядом. Нюх-то у тебя есть. Может, ты без китайца сам вычислишь паршивого червяка? Оторвал бы я башку ему к чёртовой матери и точку на этом поставил.
Турин поднял брови.
– Не люблю я эти прослушки. – Странников поморщился.
– Давайте доклад, – согласился Турин.
– Наталья! – приказал Странников секретарше, когда та заглянула к ним. – Найди-ка тот доклад Таскаева. Он, наверное, у него и валяется где-нибудь. Неси его.
– И Таскаева пригласить?
– Зачем он нам. – Странников долил коньяк в опустевшие рюмки. – Лимончика ещё не найдётся?
– Минуточку, Василий Петрович, – исчезла секретарша за дверью.
– Обученный у вас контингент, – не удержался от комплимента Турин.
– Заведешь свой не хуже. Потерпи.
– Вашими бы устами…
Они чокнулись.
Но выпить не успели. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел Таскаев, без очков, с безумными глазами:
– Василий Петрович! Доклад пропал!
– Как – пропал? – Странников схватил бедолагу за плечи и затряс так, что Турин забеспокоился за жизнь второго секретаря.
– Похитили, – пролепетал Таскаев.
Часть третья
Чёрный платок
I
Полпред частного сектора местных рыбопромышленников Лёвка Узилевский, возвратившись из поездки, привёз дурную весть: Попкова переводят на повышение, до Москвы дотянулся, проныра. Его место займёт Васька Дьяконов, другой кандидатуры на пост заведующего торготделом не обсуждалось.
– А значит?.. – ловя каждое слово, разевали рты Заславские Хацкель и Николашка, Фраткин Самуил и Кантер Эмиль, Креснянский Евсей и прочие господа хорошие, помельче, рыбопромышленники, облепившие Лёвку тесной гурьбой и набившиеся по этому поводу в контору фирмы «Перворосрыба».
Лёвка сел, горькую гримасу состряпав:
– А значит, дураку понятно. Валька, и раньше заправлявший всем, превратит ручей текущих в его карманы податей в речку, а то и в ревущий поток. Открывай деловой человек мошну ширше, деньжата швырять придётся направо и налево. Дьяконов удержу и так не знал, а теперь совсем укорота не будет.
– Только братьев Солдатовых и признаёт! – не стерпев, выкрикнул кто-то.
– Пётр у них заправляет, – буркнул один.
– Пётр любит крупную игру, – тут же поддал огня в костёр перепалки другой. – На карту тыщи швыряет. Вот и выигрывает!
– Все эти тыщи в карманах Дьяконова да Авдеева оседают! – разгоралось пламя. – А те за это – льготы да услуги лучше обычных.
– И ты ставь! Чего не ставишь? Робеешь против них?
– А где взять?
– Если б гуртом, со всех собрать!
– Кто даст на всех? Ищи дураков! Каждый на себя одеяло тянет.
– Вот и не каркай!
Гвалт поднялся не на шутку. Не ассамблея деловых людей, не коалиция, а сходка горлопанов. Лёвка поморщился, в лице перекосился – всегда с этим народом так, поднял руку. Вроде стихло мал-мал, но грызлись в углах, зубы скалили неугомонные.
– Тише там! – прикрикнули на них.
Льва Наумовича Узилевского не то чтобы уважали безмерно, ценили за его способности вести диалоги с властями. Лёвкой кликали между собой, близок был, доступен для каждого и внимания на грубые фамильярности не обращал, к любому подход имел.
– В Саратове, откель я намедни возвернулся, встреча была доверительная, – зашептал Узилевский, – комиссия их заслушивала.
– Обоих к себе требовали? – переспрашивали те, что дальше.
– А как же? Обоих! Одного на повышение, другого вместо него, – возмущались те, что поближе, недогадливостью задних. – Тише вы!
– Попков уже в должности заместителя уполномоченного Наркомторга по нашему краю просил Валентина Сергеевича особливо не трогать братьев Солдатовых… – продолжал также доверительно Узилевский, – ну и ещё пару-тройку лиц.
– Кого это? Кого ещё? Почему? – закричали, запрыгали, возмущаясь, остальные. – Мало всё братьям! И так более остальных хапают! И поблажки им, и скидки, и условия особые! Что ж творится-то?
– Ребята они крупные! – объявил со значением Узилевский и оглядел всех, медленно и тяжело, так, что присели, смолкнув, наиболее горячие.
Тишина воцарилась, слышно, как муха билась в стекло. Рвалась дурная, не зная, что на дворе к ночи уже холод лютый заворачивает, день бы прожить не удалось, выпусти кто наружу. Но сердобольный нашёлся, прицелился, ловко прижал ногтем к стеклу. Щёлк! И снова тишина пуще прежней…
– С братьями Солдатовыми лучше не связываться да и обсуждать их – боком выйдет! Были недовольные когда-то, да сгинули без следа.
– Что же делать? – пискнул кто-то в углу за спинами.
– Жили до этого, – размышляли другие, – не сгинем и далее.
– А если письмецо заслать? – опять подал голос писклявый.
– Какое письмецо? – вытянув шею, попытался углядеть советчика Узилевский. – Кому? Куда?
– Известно. В органы. В ГПУ. В милицию-то, знамо дело, бесполезно.
– Сам писать будешь? – бросил наугад Узилевский, не обнаружив советчика.
– Найдутся. Накатают.
Кто-то нервно хихикнул, не выдержав, или просто поперхнулся. Смешок тут же и замер, не найдя поддержки.
– Писаку и упекут, дурило! – здраво рассудил кто-то. – И правильно сделают!
– Оно конечно, но что ж тогда? – не унимался писклявый.
– Да кто ты там?! – приподнялся Узилевский, ошалев от безуспешных попыток разглядеть дотошного.
– Да шут с ним, с дураком! – встал известный рыбодобытчик бородач Чубатов. – Надо попробовать к Мине Львовичу. А, Лев Наумович? Он прислушается, ежели вы собственной персоной да осторожненько. Без намёков, вот здесь прозвучавших. Ни за кого-то одного, а за общину нашу, за конвенцию! И по сути. Без этих грязных нелепостей!
– Да! – словно прорвалось, выдохнули и остальные многие. – За общество! Это добрые намерения, степенные подходы! И без намёков! Дрязги-то кому нужны!
– Мина Львович в этом деле не заступник, – отрезал Узилевский. – Он пробовал хлопотать за наши квоты. Увеличить просил. Одёрнули органы сверху.
– Это как же?
– А вот так! Частный капитал – не государственный. И я ходил к нему тогда… Теперь в эти дела влезать он не любитель.
– А Солдатова Петруху, помнится, принимал! – язвительно крикнул кто-то.
– Петруха без мыла куда хошь втиснется! – ответил тот же Чубатов, нахлобучивая шапку и подымаясь.
– Я не видел, – отшутился с кислой миной Узилевский, тоже давая понять, что разговор пора заканчивать.
– К Василию Петровичу надо бы вам попробовать, Лев Наумович, к Странникову, – осторожно посоветовал бородач Серёгин. – Не одному, конечно, с делегацией, людей подобрать солидных. Как говорится, с багажом этих самых…
– С каким ещё багажом?! – возмутился теперь уже Узилевский. – Назначение состоялось, Попков – в Саратове, Дьяконов Валентин – тут, все вопросы решены, а лясы точить по пустякам ответственный секретарь губкома со мной не станет. Ни делегация не выручит, ни багаж. Да и какой, к чертям, багаж?.. Погонит к тому же Дьяконову в торговый, к Аданову в налоговый или ещё хуже – к тому придурку Вассерштейну, век бы его не видать!
– Ты не горячись, Лев Наумович. – сказал Антон Нартов, тоже известный рыбодобытчик. – Ты к Василию Петровичу сразу не суйся, прежде к артисту ходы подбери, к Задову Григорию. Он мужик свойский. И вхож, говорят, в те кабинеты.
– Учить меня будут! – Лёвка обе руки запустил в длинные волосья на голове. – Задов, конечно, мужик умный и толковый. Не зря, что артист. Да только он ведь непростой, каким кажется. К нему подход надо найти.
– Да что ж мы, не понимаем? – переглянулись приятели. – Мы поможем, – оглядели они обступивших их рыбопромышленников и торговцев. – Как, господа хорошие, согласны?
– Отчего ж не помочь ради доброго дела? – затеребили бороды ближние, полезли за бумажниками да и дальние зачесали лохматые затылки. – Дело стоящее, своё.
И зал загудел одобрительно.
– Странникова нет в городе, – покачал головой Узилевский. – Видел я его в Саратове. Совещание у них большое. Не только организационные вопросы, всего наворочено. Опять же эти… дискуссии пошли. Вернётся неизвестно когда.
– А нам не на пожар…
– Подождём…
– Наше дело такое… Ты только уважь, Лев Наумович, постарайся…
– Свои полномочия знаю, – крякнул, подводя черту, Узилевский.
Поднялись расходиться, но Узилевский задержался, с портфельчиком своим завозился на столе, незаметно для остальных мигнул Нартову:
– Антон Семёныч, как поживаешь-то? Детки, жинка?
– Забот полон рот.
– Не видно тебя. Раньше забегал. Справляешься с заботами-то?
– А мы их, как тот сом, глотаем, не разжёвывая.
– Что это за жид у вас за спинами верещал? Я так и не разглядел. Из новых, что ли?
– Писака-то любопытный?
– Вот-вот.
– А с чего ты взял, Лев Наумович, что он из наших? За спинами там их!.. Понаехали с разных мест. Я тут встретил одного, разговорились, так он с Украины! А тот, что верещал, насчёт писанины, кажись, Штейнберг или Лихомер. Ты должен знать…
– Не помню что-то. Ты его укороти, Антон Семёнович, а то дойдёт до Васьки-божка, сам знаешь…
– К чему же до Василия Евлампиевича допускать, Лев Наумович? Разве мы не люди? Сами образумим дурачка.
– Ну и ладненько. Привет жинке. Стряпает она у тебя чудно!.. Сколько прошло с того раза, а помнится.
– Так забегай, Наумыч, всегда рады.
– Забегу, забегу. Как раз и… – не договорив, Лёвка загадочно подмигнул, – расскажешь про успехи. Своих-то обойди к тому времени. И этого… Лихомера не забудь.
II
Странников действительно уже не первую неделю пропадал в Саратове. На затянувшемся, как обычно, совещании их небольшую губернскую делегацию контролировал опытный в таких делах Мейнц, а ответственный секретарь, сразу по приезде оббежав начальство, где следовало отчитаться, доложил обстановку, кого надо проведал, порадовав сувенирами, и даже с трибуны умудрился изложить собственные взгляды и соображения в первые два дня, но на третий совершенно случайно встретил в гостинице молодую особу в шляпке под тёмной вуалью. Собственно, он застал её поздно вечером в своём номере поджидавшей, и уже после этого в зале совещаний не появлялся, усердно отмечаемый верным Мейнцем и поднимавшим за него руку при голосовании.
Конечно, это была Павлина.
Приехала, с ее слов, дожидаться жениха, чтобы окончательно обговорить все свадебные вопросы, но тот из столицы не звонил и по неизвестным причинам задерживался в Москве. Квартирку из двух комнат она сняла сама в укромном домике большого сада. Старый особняк в то же время удобно располагался близ центра, за зимним театром, и в первый же вечер Странников и Павлина страстно отметили встречу.
Теперь свободное время Павлина проводила здесь, хозяйка квартиры бегала в магазины, на рынок и обеспечивала необходимым. Бывшая актриса, она скоро нашла общий язык со Странниковым и порой, злоупотребляя, засиживалась с ним и Павлиной до позднего часа. Она хорошо пела, пыталась удивить их танцами, декламировала стихи из тех, уже ушедших времён Серебряного века. Но это когда перебирала винца. Странникову нравилось её аристократическое обхождение, выворачивали душу забытые романсы. Подыгрывая себе на стареньком, видавшем виды рояле, Аграфена Валериановна, вполне сохранившись, притягивала его, когда хрипловатым, но ещё обаятельным голосом запевала к месту и в настроение:
– Никогда не прощайся со мной.
Уходя, поцелуй меня взглядом.
И тогда ты останешься рядом,
Ощущаемый мною одной.
Будет миг – упадёт небосвод,
Опрокинется чаша Вселенной,
И планета всегда неизменный
Остановит свой медленный ход.
Мы с тобой побываем тогда
Совершенно в другом измеренье.
И откроется высшее зрение,
Замерцает на небе звезда[17].
Он, перехватив лишку, не в силах сдерживаться, судорожно метался по залу, аплодируя, восклицая; пушистый жирный кот, обычно засыпавший под пение хозяйки, испуганно удирал на кухню, обиженно мяуча, а он в каком-то трансе становился на колени перед актрисой и, беря её руки в свои, допытывался:
– Как мило! Только женщина так может расшевелить душу! Она сильно любила! Ну смилуйтесь, скажите – да?
– Ах, мой дружок, – кокетничала актриса и, забавляясь, мучила его. – Сколько лет! Сколько золотых лет пролетело! Разве может запомнить всё легкомысленная женская память?..
И Павлине нравились её пения. Поначалу. Она даже пыталась нерешительно танцевать, порхая по залу под их голоса, когда они увлекались над роялем. Но странное дело, с некоторых пор её хватало ненадолго, она незаметно перекочёвывала в кресло, подливала себе в рюмочку, прикладывалась к сигарете и тихо дремала, попивая, а порой даже засыпала, покачивая головкой в такт музыке.
Так было и в тот раз. Они вместе отужинали, Аграфена Валериановна присела к роялю. Это был его любимый романс. Со временем он заучил слова наизусть и иногда осмеливался подпевать актрисе. В этот вечер он снова увлёкся. Музыка очаровывала его, слова пронизывали душу, и он забылся, опустился на колени и взял руки актрисы в свои.
Голос певицы, хрипловатый и сладостный, лился на него словно с небес, лишая разума, осторожности и подчиняя чувствам, которых он давно не испытывал:
– Прикоснись ко мне губами,
Только глаз не открывай.
Бог сегодня будет с нами
И тропу укажет в рай.
Небеса откроют двери
В неопознанную даль.
Ветерок, расправив веер,
Синевы качнёт вуаль.
Выйдут ангелы навстречу
Нас крылами одарить
Для того, чтоб стало легче
Возноситься и парить[18].
Опустив руки с клавиш, актриса склонила голову к нему на плечо, заглянула в лицо зелёными завлекающими очами и загадочно улыбнулась. Теряя себя, он ответил на улыбку, но всё же нашёл силы оглянуться на Павлину. Та уже дремала в кресле и даже посапывала во сне, откинув назад голову. Тонкие чувственные пальцы актрисы коснулись пуговиц на груди его рубашки, и, поднявшись, она увлекла его за собой из залы на кухню, продолжая ослеплять обольстительной улыбкой. Не чувствуя ничего, кроме страстного желания, потеряв контроль, он двигался за ней, словно сомнамбула. Как пахли её душистые волосы! Как влекло каждое движение тела! Их губы слились уже на пороге, а поцелуй затянулся так, что заломило зубы. Но вдруг он почувствовал, как она обмякла и стала выскальзывать из его рук. Он напрягал последние силы, но не смог удержать тяжёлое её тело. Она некрасиво распласталась прямо у его ног, широко раскинув руки и ноги, слабо стонала. В горячке он рванулся к ней, подсовывая руку под голову, с испугом заглядывая в лицо. Глаза её были закрыты, но стиснутые губы ослабли, рот приоткрылся, и она тяжело задышала. Странников с трудом выдохнул сам, соображая, что же случилось, однако долго ломать голову ему не пришлось – дама откровенно захрапела!..
Не было сомнений – перед ним лежала опьяневшая до беспамятства женщина! Вот влип! Как ненавидел эту женщину он теперь! С брезгливостью оглядел разметавшееся перед ним только что прекрасное тело от расстёгнутого на груди платья до обнажённых бёдер. Бывшая актриса пренебрегала нижним бельём, и вся её истерзанная безжалостным временем нижняя часть тела теперь претила, а не влекла.
– Поистине прав был мудрец, – прошептал Странников, – что наступает миг, когда вспоминаешь о Боге.
– Быстро же надоело тебе молодое. – Павлина, ядовито усмехаясь, стояла в дверях с сигаретой в руке. – На бабу потянуло?
– Уйди! – почти простонал он, одёрнул платье на актрисе и попытался подняться, но не успел. Отбросив сигарету, Павлина впилась ему в губы, и поцелуй этот отдавал укусом змеи.
Он вырвался.
– Неужели я хуже? – простонала девица, ударившись о косяк двери, но удержалась на ногах.
– Прости, – опомнился он. – У нас ничего не было. Ей стало дурно, она упала, я попробовал помочь.
– И поволок её на кухню?
– Ну не в спальню же на постель… – пробормотал он, чуя идиотство всей этой ситуации, возмущаясь и собой, и заснувшей женщиной, и всем на свете. Кстати, он заметил, что оправдывается, чего никогда себе не позволял. И перед кем? Перед этой фурией, забывшей о женихе, бросившей всё, приехавшей сюда, чтобы вцепиться в него снова, как в тот раз! И врущей ему сейчас про высокие чувства!.. Все её признания казались теперь ему неестественными, пронизанными враньём! И, конечно, она всё это подстроила сама! Прикинувшись уснувшей, она тайно следила за ним, ждала момента!.. И актрису она подговорила. Вероятно, они знают друг друга давно. Павлина родом из Саратова, бредила с детства театром, значит, не могла не знать Аграфену, удивительно быстро она нашла эту тайную квартирку! Не с одним, наверное, встречалась здесь! Небось и дуралея Глазкина здесь оплела. То-то прокурор не спешит возвращаться! Ждёт, когда она его вызовет звонком, сообщит, что идиот секретарь втюрился в неё, полностью в её власти и они могут делать с ним всё, что задумали!.. А задумали они, конечно, немало, и он уже начал выполнять их планы: отговорил губернского прокурора Арла возбуждать уголовное дело против взяточника-жениха, в Москву звонил, знакомых напряг, чтобы мер не принимали… Теперь Глазкин там гуляет на радостях и заявится сюда, как только плутовка сластолюбивая даст знать… Ах, юная интриганка! Да она просто настоящая куртизанка! Как искусно сплетена паутина, в которую он влип!..
