Вячеслав Белоусов
Наган и плаха
– Заткнись!
– И разговорчики ведёте нехорошие… Грязные, прямо скажу, разговорчики ваши, – выдержанно себя вёл Ковригин, ласково. – Грозитесь мне смертоубийством. А я ведь приставлен охранять жизнь ответственного секретаря губкома и порядок вокруг него блюсти. Простил я вас прошлый раз, ан не пошло на пользу. Придётся теперь доставить вас к Василию Петровичу для объяснений. Как раз он объявился на бережку. Ну-ка, следуйте со мной!
– Верни наган, болван! – рявкнул Глазкин. – Ответишь за самоуправство!
Он рванулся было к Ковригину, но тот отодвинулся в сторону и выстрелил в пол:
– Стой как стоишь! Я при исполнении обязанностей! – прикрикнул грознее и строже, подняв наган к самому носу Глазкина.
– Ты что, сволочь? – упали у того руки, побледнела физиономия. – Думаешь, чем грозишь?
– Выходите на палубу, Павел Тимофеевич, – посуровел Ковригин. – Не хотел я шуму, но, видать, не обойтись. Ветерком вас обдует, полегчает. Заодно и народ соберётся, посмотрит на вас.
– Позорить меня вздумал?! – зарычал в бессильной ярости тот.
– Идите, идите, – повёл наганом вперед Ковригин. – Не дёргайтесь. Без баловства, очень вас прошу.
Опустив голову, вывалился Глазкин из каюты на палубу. Спрятав оружие, Ковригин подтолкнул его к корме:
– А теперь скидайте портки и сигайте в речку. Охолоните пыл.
Крякнул Глазкин, не оборачиваясь, и как был при костюме, так и перекинулся за борт в воду, словно там ища спасения от позора.
– Вот и ладненько, – крикнул вдогонку Ковригин. – Так бы и сразу слушался.
– Пьяный он, как свинья, Жорик, – забеспокоилась Серафима из-за спины. – Не утонул бы.
– Дерьмо не тонет, – по-простому рассудил тот. – Природа не принимает.
X
Недобрые предчувствия посетили Роберта Романовича Джанерти, лишь получил он заключение медицинского эксперта по поводу смерти рыбопромышленника Лихомера. Однозначный диагноз – убили подателя жалобы, убили коварным способом, ловко инсценировав самоповешение, и записка оказалась выполнена не его рукой, подделана да настолько откровенно, что, стало быть, убийца уверен был в своей безнаказанности, мысли не допускал, что заинтересует кого-то смерть безвестного еврея.
Но теперь, поняв, что просчитался, рассуждал Джанерти, и, конечно, зная или догадываясь о поручении Арла и его намерениях, убийца предпримет все усилия замести следы, а следовательно, новыми жертвами могут стать Узилевский и Гладченко, давшие показания против Глазкина. Однако Лёвка с Максом не лыком шиты, у них информаторов поболее, нежели в сыске, про заключение эксперта уже, конечно, прослышали и прониклись, в какую истории влипли. Личности эти ради таких мелочей, как истина да справедливость, головами в петлю не полезут, а значит, от всего откажутся раньше суда и дадут дёру из города, если уже не смылись. Пытаться уговаривать их либо силой удержать – бесполезная затея, мучился следователь, и очень был заинтригован, когда, ложась спать в тяжких раздумьях, услышал звонок в дверь собственной квартиры. Вытащив наган из-под подушки и отправив его в карман пижамы, шагнул встречать нежданного гостя и совсем поразился, узрев в щель приоткрытой на цепочке двери не одного, а сразу двух: Узилевский и Гладченко, смущённые и непохожие на себя, испуганно жались на площадке.
– Прощения просим за столь поздний час… – мялся Узилевский.
– Да что уж там, проходите, – поторопил он их, пропуская, убедился, что в коридоре никого больше нет, быстро запер дверь.
Однако дальше порога не пустил, уставился вопросительно:
– Чем обязан?
– Удивили мы вас, Роберт Романович? – издалека начал Лёвка, озираясь.
– Нисколько, – отпарировал он, всё поняв и решив сразу брать быка за рога. – Если явились только за этим, могли дождаться утра. Но знаю, не это принесло вас обоих.
– Я же убеждал тебя… – дёрнулся Гладченко и нервно подтолкнул локтем Узилевского. – Уносим ноги! Зря припёрлись!
– Пронюхали, голубчики, про Лихомера, – оборвал его Джанерти. – И перепугались за собственные шкуры, не так ли?
– Вот! Слышишь, как нас встречают? – снова дёрнулся к выходу Гладченко.
– Да погоди ты, Макс… – оттолкнул его Лёвка и засверкал глазами на следователя. – Зря вы с нами так, Роберт Романович. Мы к вам, можно сказать, с чистой душой и с надеждой на защиту, раз уж объединило нас одно общее дело.
– Это-то я сразу понял, – не спешил менять тон Джанерти. – Влипли вы, господа, оба по уши в дерьмо ещё раньше, чем мне открылись на днях и покаялись. Однако за дурака хотели подержать, всех подлинных карт не раскрыли, утаить решили до особого случая, а теперь, когда жареный петух клюнул, когда почуяли, что верёвка, стянувшая шею Лихомера, и ваших не минует, прибежали ко мне. Так?.. Спрятаться-то от злодеев вам некуда. Длинны руки убийцы?
Понурясь, оба опустили головы.
– Ну ладно. Поздно мораль читать… Что мы здесь стоим, проходите, побеседуем по-людски, – смилостивился Джанерти и провёл их в полумрак кабинета, где, включив настольную лампу, кивнул на кресла, устроился сам за столом. – Угощать, извините, нечем. Домработница утром явится. Выпить тоже не предлагаю, так как сам не пью в такие поздние часы. Ну а вам не следует, чтобы опять не запамятовали, зачем пожаловали, – он криво усмехнулся. – Начинайте.
Приятели переглянулись, Лёвка заговорил первым:
– Вы, конечно, слышали об арестованном Губине Петре Аркадьевиче?
– Губине! Ишь куда хватил!.. Не высоко ли?
– Значит, слышали…
– Ну, допустим.
– Только знаете про него не всё, – прищурился Лёвка и подался к следователю вперёд, прямо змеёй весь вытянулся. – Мы вас просветим про такие его делишки с Глазкиным, что не поверите!
– Готов послушать, – не подал вида Джанерти. – Однако почему вы уверены, будто Губин подтвердит всё, что вы мне здесь наговорите?
– А куда ему деться? – выдавил гримасу Гладченко. – Ему вышка корячит за участие в убийстве Брауха! Он за соломинку уцепится! Вы ему только посулите надежду на жизнь, а он каждое наше слово подтвердит. Лишнего городить нам тоже не резон. За каждое слово отвечаем. Губин с Глазкиным на пару обирали нэпманов так, что те пикнуть не могли. Только нам и жалились с Лёвкой.
– Вот, значит, что вы за пазухой берегли… – поморщился Джанерти. – В самое сердце народной милиции метите!
– Ну, до сердца далековато, зря вы так, однако и нас за жабры взяли, Роберт Романович! – Узилевский, не мешай стол, так и вцепился бы в следователя, руки подрагивали от возбуждения. – Вы человек проницательный, Роберт Романович, в наших кругах слывёте порядочным, поэтому и доверились вам…
И Лёвка повёл рассказ.
Лишь под утро проводил нежданных гостей Джанерти, выслушав и тщательно всё записав. Теперь, рассуждал он, подтверди на суде их показания Губин, не видать Глазкину кресла председателя губернского суда, на тюремную скамью прямая дорога. Поэтому раньше времени решил не тревожить Арла; весь истерзавшись, дождался домработницы, подгоняя её, откушал кофе и заспешил в следственную тюрьму.
Шёл, а сам обдумывал ещё одну нелепую закавыку: Губин всё ещё числился за розыском: агент Ляпин задерживал передачу уголовного дела об убийстве Брауха в прокуратуру по пустяшным формальностям – не все бумаги добрал. Поэтому вызов на допрос Губина непосредственно следователем затруднялся. Пользуясь добрыми отношениями с начальником тюрьмы Минуровым, Джанерти, конечно, мог моментально решить этот вопрос и никто б ему препятствий не учинил, но Роберт Романович норму закона чтил превыше всего, поэтому из кабинета начальника тюрьмы позвонил исполняющему обязанности начальника губрозыска.
– Зачем вам понадобилась эта сволочь? – лениво поинтересовался Камытин. – Василий Евлампиевич распорядился никого к нему не допускать, пока Ляпин не закончит дело сам.
– Я б не настаивал, но у меня поручение Макара Захаровича, – пришлось намекнуть Джанерти.
– Сам Арёл крылья распушил на этого стервеца? – Камытин, хорошо знавший следователя ещё по совместной службе, мог позволить себе некоторые вольности. – Или другой какой интерес? Признайся как на духу, Романыч.
– Извини, не могу поделиться, Пётр Петрович, – Джанерти боялся откровенничать. – Не мой секрет.
– Вот как… – Камытин хмыкнул в ответ и телефонная трубка не смогла скрыть его иезуитства. – Хорошо. Только ты уж не обессудь, Роберт Романович, придётся тогда подождать разрешения Турина на этот допрос. Много времени не займёт. Пошлю к нему шофёра с бумагой, он лихо сгоняет и вам сразу же доставит. Вы в тюрьме, не ошибаюсь? С Растямом Харисовичем чаи гоняете? Знатная у него заварочка, пробовал. Привет ему передавайте.
И запиликала трубка отбоем.
– Вот крыса! – выругался Джанерти, оттолкнув аппарат. – Это он мне в ответ, что смолчал насчёт Губина.
– Артачится Пётр Петрович? – добродушный толстяк, начальник тюрьмы Минуров, слышал весь разговор, усмехнулся, сочувствуя, подмигнул. – Не переживайте. Бывает у него, когда шлея под хвост попадёт. Хотите – распоряжусь, выдадут вам Губина, ни одна собака знать не будет, а там и бумаги подвезут?
– Не к спеху, – поморщился Джанерти, закурил сигару и постарался перевести разговор на другую тему: – Мы ведь, Растям Харисович, действительно давненько с вами чаи не гоняли. К тому же, помнится, обещали вы похвастать новыми образцами татуировок ваших подопечных. Был перевалочный этап с Кавказа? Там ведь публика экзотичная, есть экземпляры!..
– Хватает этого добра, любуйтесь, – Минуров выложил перед следователем папку с зарисовками татуировок уголовников. – Надзиратель Приходько постарался, помня вашу просьбу. Всё хочу поинтересоваться, Роберт Романович, так ли помогают вашей работе эти допотопные художества или увлекаетесь ради забавы, баловство души?
– Вам бы знать! – раскрыл папку Джанерти и с жадностью одержимого знатока приник к рисункам. – В этих татуировках скрыт криминальный мир, зеркало, так сказать, происходящих в нём тенденций. Для нашего брата, сыщика, это интересная наука и кладезь специальной информации. Но чтобы понять, надо разгадать рисунок и смысл, в нём содержащийся. Порой до утра мучаешься над какой-нибудь такой абракадаброй, голову ломаешь, а в толк не войти, у самого хозяина интересуешься, а тот начнёт такое врать про свои подвиги, волосы дыбом встают. Некоторые татуируются, чтобы авторитет заработать, но попадаются экземпляры ого-го!
– Неужели ещё попадаются?
– Вот всё собираюсь монографию написать да в распространить в помощь среди работников сыска, – оторвался Джанерти от бумаг и прихлебнул чай, заботливо приготовленный и поданный Минуровым в расписной зелёной чашке, которую держал тот для особых гостей.
– Вы уж и нас тогда не забудьте. – Минуров подсунул расписную тарелку с печеньем.
– Времени не хватает, да и материала ещё маловато, а ведь чешутся руки, так и просятся накопившиеся мысли на бумагу.
– Раз имеется надобность, мы постараемся, Роберт Романович, – заверил Минуров. – Я Приходько прикажу, чтоб не пропускал ни одного урку. Будет расспрашивать про каждую татуировку и сразу описание прилагать.
– Татуировка профессионального преступника – необыкновенное удостоверение личности уголовника, подтверждающее его положение среди своих, – допил чай следователь и, откинувшись на спинку стула, разговорился, увлёкшись. – Авторитеты, элита криминала удостаиваются особых росписей, порой икону целую на спине или груди размещают, поди разгадай все их подвиги! Воры помельче, те мудрят в соответствии со специализацией: щипачи, гопстопники, медвежатники. Убийцы – и те квалифицируются особыми знаками, убил женщину – на груди или бедре обнаружите у него татуировку в виде женщины, горящей на костре, и поленья в том костре не просто пририсованы, их количество означает срок лишения свободы. Милейшее домашнее животное – кот – для них символ удачи, но самый распространённый знак носит на плече даже впервые угодивший за решётку – восходящее солнце.
– И что же это означает?
– Ничего дороже для узника – мечту о свободе…
– Товарищ начальник! – с треском распахнулась дверь, и в кабинет влетел надзиратель. – Беда в одиночке!
– Что стряслось? – Минуров так и вскочил.
– В глазок проверял, когда первый обход делал, арестованный на нарах сидел, из чашки хлебал. Второй обход сделал – он ничком на полу и не движется!
– Зачем паникуешь? – Минуров старался сдерживаться. – Камеру открыл?
– Я Матвеича крикнул. Вместе открыли и забежали. Мёртв!
– Как мёртв? Почему? Один же был?
– Один. Только не дышит и пена у рта.
– За врачом, за Абажуровым беги, остолоп! Может, припадок? А ты крик поднял!
– Отошёл… – прислонился к стене надзиратель и руки без сил уронил. – Матвеич пульс пытался считать. А его нет, холодное тело…
– Кто умер? – чуя недоброе, Джанерти задёргал начальника тюрьмы за рукав. – Кто в одиночке был?
– Да ваш арестант! – покрасневшее лицо Минурова покрылось мелкими капельками пота. – Сотрудник милиции… Губин этот… Которого вы допрашивать собрались.
XI
Странников уезжал на курорт, оттуда в Москву к месту новой службы. Отгуляли прощальные балы, отгремели пафосные речи. Весть, облетев город, взбудоражила всех, и желающие запечатлеть своё почтение в последние дни пребывания выстраивались длинными очередями за дверью приёмной.
Облачась в мундир, тайком привезённый в палату, Турин удрал из больницы. Худющий, в фуражке, спадающей на нос, бледный, но чисто выбритый, покачиваясь от слабости, шёл он по коридору губкома к кабинету ответственного секретаря. Знавшие расступались сами, недовольных теснил, а перехватив негодующий жест с запозданием выскочившей из-за стола Ариадны Яковлевны – командующей парадом, осадил её тяжёлым взглядом, не дав раскрыть рта, рванул ручку двери на себя и шагнул за порог кабинета.
Он должен был видеть секретаря губкома, объясниться с ним с глазу на глаз и помешать этому не нашлось бы никакой силы.
Кабинет был пуст. Но за дверьми известной комнаты царило веселье, раздавались шум и гам голосов. Высунулся раскрасневшийся Задов, ахнул, неестественно закатив глаза, всплеснул руками: «Кого я вижу!», нырнул назад. Турин снял фуражку, рукавом стёр холодный пот со лба; дверь комнаты распахнулась шире, и вывалился сам Странников. Навеселе, с рюмками в руках, протягивая одну, крикнул:
– Тёзка! Вот уж не ждал не гадал!
– Здравия желаю, товарищ ответственный секретарь губкома! – попробовал Турин вытянуться, как бывало, щёлкнуть каблуками, но не получилось. – Вот…
– Ничего, солдат! Своими ногами пожаловал! Благодарствую! Выписали, значит?
– Не совсем так…
– Это хорошо! – не слушая, перебил тот. – Выпьем за твоё здоровье!
Турин принял рюмку, Странников, не дожидаясь, осушил свою.
– А ведь я тебя не забыл! – потрепал он его по плечу, не замечая, как тот скривился от боли. – Собирался заглянуть перед отъездом. Артистов взять думал!.. Устроили б тебе концерт по случаю выздоровления!
Он обернулся, за спиной его толпились выбравшиеся развесёлый Задов, дородная Анна Андреевна, побрякивающая на гитаре, особа пожиже и обнажённей, знакомые профессора мединститута: Телятин или Телятников, второй по фамилии Эксельман или Виксельман, признательно кланяясь, твердящие наперебой: «Где же вы, батенька, лечились? К нам нужно было. Мы б вас в один миг на ноги, а то что же – кожа да кости»… Анна Андреевна наседала на Задова, перебирая струны: «Григорий, может, здравицу по такому случаю?»
– Видишь, как рады тебе? – пьяно сверкал глазами Странников. – Айда к нам! – и поманил за собой в комнату. – Сегодня тут только друзья! Сегодня!..
– Василий Петрович, – коснулся его рукава Турин, – у меня разговор к вам.
– Что? Не годится моя компания? – Странников переменился в лице, поморщился, ухмыльнулся. – Мне они тоже изрядно надоели. Прогнать их к чёртовой матери?
– Обстоятельства не терпят…
– Так уж не терпят? – осклабился тот и, покачивая головой, пристально уставился на Турина. – Тайны у тебя?.. Секреты особые не для моих друзей?.. А зря, ведь я про тебя всё давно знаю.
Турин выпрямился, встретил взгляд секретаря.
– Ты на койке лежал, а мне докладывали про твои героические подвиги и победы! – зло начал Странников. – Брауха злодеи погубили, а ты их упустил… В тюрьме уже свидетелей убивают!..
– Василий Петрович!
– Прав ты, тёзка, в одном. Терпеть больше нет сил. Мне! Понимаешь?.. Мне терпеть надоело! Однако я тебя за свой стол зову, как гостя важного представляю, а ты брезгуешь!..
Турин не опустил головы:
– Оправдываться не стану. Правы во всём.
– Вот! – Странников хлопнул его по плечу, опять не заметив, как тот закусил губу от боли. – Признаёшь?.. Не наговаривают, значит, на тебя завистники?
– Нет.
– За это и держу тебя, что не врёшь. Но ведь переполнилась чаша терпения. Жалуются… развалил ты милицию! Не проходит твоя кандидатура в её начальники.
Турин смолчал.
– Что ж мне делать? Гнать тебя? Судить?
– Вам решать, товарищ ответственный секретарь, только прошу уделить мне несколько минут наедине.
– С глазу на глаз? – Странников издевался или потешался, трудно понять, однако осмыслен был его взгляд, суров вид.
– Желательно, – не дрогнул, спокойнее обычного ответил Турин, в критических ситуациях имел он привычку холодеть рассудком и управлять собой.
С минуту разглядывал его Странников. Трезвел, раздумывал. Наконец крикнул в спину уходящему в комнату Задову:
– Гришка! Забирай всю компанию и катитесь к едрене фене! Погуляли и будя! Утром явишься чемоданы паковать.
– Василий Петрович… – обернулся тот, в недоумении развёл руки. – В самый разгар?..
– Убирайтесь! – отрезал секретарь, набивая трубку табаком и закуривая. – Не нарывайся на грубость!
И отвернулся, задымив, кивнул Турину на стул у рабочего стола. Тот доковылял тяжело, уселся, основательно устраиваясь, фуражку перед собой аккуратно положил.
– Выкладывай с чем пришёл, – когда остались одни, процедил сквозь зубы секретарь. – Но имей в виду, встреча наша может стать и последней.
– Последней… – как эхо повторил Турин и мрачно напомнил: – Последний раз встреча наша почему-то не состоялась. Зря прождал я вас на Саратовском вокзале. А сказать уже было чего.
– Погоди, погоди! – полез в ящик стола секретарь. – Не про это ли хочешь рассказать? – и швырнул газету с броским заголовком:
Внимание всем!
Сегодня близ остановки «Городское кладбище» при невыясненных обстоятельствах под рельсами трамвая погибла блиставшая в прошлом актриса театра Стравинская Аграфена Валериановна. Саратовский уголовный розыск просит всех очевидцев происшествия позвонить в дежурную часть по телефону 6–00.
– Глазкин подсунул? – так и перекосило Трубина.
– Привёз. А что тебя так удивляет? О моих отношениях с Павлиной тебе стало известно в Саратове, куда ты на мой вызов прикатил и от меня услышал, а Глазкин раньше многое удумал, чтоб меня в свою подлость завлечь, подстелил даже свою невесту ради решения своих гадких проблем!
Турин напрягся.
– Да-да… Что глаза таращишь? Мог бы догадаться! А когда я узнал об её смерти, сам задурил, страх разум сковал – я ж первый подозреваемый! Так выходило. Он что-то плёл, будто невеста сама руки на себя наложила, засовестившись, но я-то успел её узнать, бабу насквозь видно, как в постели переспишь. К тому же так и эдак получалось – на мне её смерть. Запил я… Э-э-эх! – Странников грохнул кулаком по столу. – Прихватил он меня под самые жабры! Запсиховал я, а он успокаивал, что свидетельницей всему является одна хозяйка той квартиры, она, мол, с перепуга сбежала куда-то, может, сдохла уже где, сама могла из-за корысти на убийство пойти, у покойницы деньги немалые были. А в милицию он заявился, ему сказывали – не нашли при трупе ничего…
– Вот оно как… Вы, значит, и с Глазкиным до моего приезда виделись? – переменился в лице Турин. – Что ж тогда всё это от меня скрывали?
– А чем делиться? Своими подозрениями? Глазкин пообещал, что о моих связях с его невестой никто не пронюхает, я и запивал тоску, страшные свои догадки водкой. Надеялся, что ты сыщик опытный, скумекаешь сам. Да и что врать, здорово тогда я за себя перепугался – летела бы карьера к чёртовой матери, вылези что наружу. Кому сейчас верят, Турин?.. Поэтому рванул в Москву, как из запоя вышел. А оттуда лишь возвратился, Глазкин тут как тут с газетой вот этой, – он ткнул пальцем в заметку, – вот, говорит, как предполагал, перст судьбы покарал убийцу, спокойно жить можно. Но тогда ещё глубже меня прошибло, что не всё так просто – врёт он. Похоже, без его рук убийство Павлины не обошлось…
– Вы догадывались, а я точно знаю, что бывшую актрису театра Аграфену Валериановну Стравинскую сбросил под рельсы трамвая ваш спаситель Глазкин. А раз её убил, значит, и от невесты своей он избавился. Актриса этому и была свидетельница.
– Свидетели есть, что этот монстр ее под колеса трамвая столкнул? – просветлел лицом Странников, словно только и ждал этих самых слов.
– Был очевидец, – покривился Турин.
– Как был? И его убрал этот стервец?
– Не знаю, – Турин подбородок потёр до скрипа. – Надеюсь, жив, но разуверился он во мне. Во время похорон Павлины видел он меня с этим Иудой вместе у самой могилы да ещё в машине раскатывали мы, любезничали… Я-то подыгрывал стервецу, что мне оставалось делать?.. А Тимоха – тот самый очевидец – мог всерьёз воспринять… В общем, потерял я в его глазах веру, а он как раз Глазкина и поймал, когда тот столкнул актрису под трамвай… Но вырвался, подлец!
– Как же? Что же это?..
– Следил он за Глазкиным по моей просьбе, – Турин опустил глаза. – Верил мне, а теперь не знаю ничего…
– Услугой уголовников опять воспользовался? – догадался Странников. – Не можешь без них?
– А то как же? – нахмурился, обидевшись, Турин. – Этот прохвост всю прокуратуру в Саратове опутал, те только о самоповешении Френкель и твердили. Лучший кореш, Андрюха Шорохов, и тот в штыки меня встретил, против слова слышать не хотел. А ведь платок Глазкина судебный медик нашёл на груди у мёртвой актрисы.
– Что за платок?
– Чёрный! Таких не видел никогда. Редкий экземпляр. Им, наверное, и задушил Глазкин блудливую невесту, чтобы завершить свою авантюру и вас шантажировать.
– Страшный человек!..
– Человек? Это настоящее чудовище!
– Меня обмишурил так, что кресло председателя губсуда пришлось ему выбивать.
Тяжёлое молчание повисло в кабинете после слов ответственного секретаря.
– Отдайте его мне, Василий Петрович, – скрипнул зубами Турин.
– Как это отдайте?! Я твой жаргон не понимаю! – побагровев, Странников вскочил на ноги. – Ты меня со своими уголовниками не равняй!
– Вы всё понимаете, Василий Петрович, – не меняясь в лице, Турин сидел, как сидел, не шелохнулся и головы не поднял. – У меня только что Джанерти в больнице был, следователь прокуратуры. Человек серьёзный. Арёл поручением его озадачил насчёт Глазкина. Догадываетесь, каким?
– Ну допустим, – осел в кресле секретарь.
– Вот Джанерти и обратился ко мне, а я уж к вам. Извините… с тем же.
Не сразу услышал ответ Турин, не скоро прозвучали слова, но всё же произнёс их ответственный секретарь губкома:
– Закон един для всех. И для этого сукина сына тоже.
– Убийств тех двух женщин мне не доказать, – словно подводя черту, заглянул в глаза секретарю Турин. – Однако грехов и без того у него хватает. Обещаю, всё будет по закону. И судить его будут не тайком, а принародно.
– Дождись только, когда я в Москве окажусь, – буркнул Странников.
– Неужели всё ещё опасаетесь?
– Делай как велено! – поднялся тот.
– Извините, – встал и Турин. – Завтра, значит, отбываете в Ялту?
– В Симеиз[8], – вздохнул Странников, и не было в его глазах радости. – Вот что… раз уж такой душевный разговор получился, прости меня, если можешь… А главное, за Маргариту Львовну прости. Накуролесил я сдуру. Вообразил себе чёрт те что с пьяну. Вот и полез… силой любовь добывать… Мало она мне морду ободрала. Больше надо было…
– Как?!.
– За Глазкина, что он там на баркасе вытворял, я не в ответе. А перед ней винюсь.
– Вон оно что! – не скрыл удивления Турин. – А я ничего понять не мог – дикой кошкой забилась она в угол, примчавшись с вашего гулянья, ревела тайком.
– Что ж не жаловалась тебе?
– С какой стати?
– Ну… ваши отношения?..
– Почему мне она жаловаться должна? – видно было, что Турину тяжело это говорить. – С Маргаритой Львовной нас соединяет старая дружба, однако сердце её мне никогда не принадлежало, так, кажется, говорят в высоких кругах? Честно скажу, косил глаза на красивую женщину, по молодости считал за счастье рядом с ней идти, но…
– Значит, ни слова? А я всё передумал, себя последними словами проклинал. Когда ты сюда заявился с видом палача-казнителя, дрогнула моя душонка, врать не стану, – Странников даже хмыкнул и, ободрившись, приосанился.
– Причина для этого у меня была одна. Теперь вы её знаете.
– Знаю, знаю. Как же мне с Маргаритой Львовной-то быть?
– Расстроили вы её.
– Да дурак, что уж там и говорить! Избаловали меня бабы обхаживанием. Только не те, кому надо. Машка моя сбежала, не держатся рядом умные. А Маргариту Львовну я хотел пригласить с собой на курорт. Присмотрелись бы друг к другу…
– И чего засомневались?
– Испоганил всё сам же.
– Я, Василий Петрович, тоже не большой знаток в женской натуре. Советы по этой части не мне давать. У Задова глаз отточенный. Вам бы к нему…
– Да ну его к чёрту! Скажешь тоже… – поморщился тот.
– Видел я, как встретились вы с ней у меня в палате, слышал её рёв вчера, а поэтому мой вам совет – пока она не успела из города уехать, пока собирается с подругой к поезду, езжайте к ней и забирайте с собой обеих в Крым.
– Почему обеих? Вторая-то мне зачем? – в недоумении уставился на Турина секретарь.
– Одна она с вами ехать не согласится, – грустно усмехнулся тот. – Уж очень ненадёжный вы мужчина. А подружка за компанию, как-никак – нравственная поддержка, вдвоём они вроде сами по себе. Впрочем, не меня вам слушать. Разберётесь на курорте сами.
– Турин… – не сдержался секретарь и протянул руку для пожатия. – Ты приезжай в Москву если что. Я ведь добро помню, чем смогу, выручу.
– Спасибо. Чего загадывать? Поживём, увидим.
