Всеволод Олегович Глуховцев
Небо королевы Мод
– Я – белой завистью…
– Ладно, – я вновь зевнул, но иначе. – Ближе к делу.
– Да ближе некуда. В одиннадцать ноль-ноль на полигоне. Всё.
– Эт… – с искренней досадой вырвалось у меня. – С каких таких щей… борщей?
– С начальственных, коллега, с каких же ещё, – он вздохнул. – Комиссия, по некоторым моим прикидкам, в конце месяца, не забыл? Через неделю, поди, вас денно и нощно начнут гонять, готовься… Логично?
– Не вас, а нас, – буркнул я, но в целом промолчал. Что тут скажешь? Конечно, потенциал комплекса надо прощупать, вытянуть по максимуму, а сроки жмут, да и когда такое было, чтоб они не жали. Здесь и особой логики-то нет, рядовой здравый смысл. И вахты по выходным для нас скорее норма, чем исключение… Но почему-то так не хотелось тащиться на службу, чтоб её порвало! Да вовсе не хотелось никуда, глаза бы не глядели. Сидел бы дома, помнил, ждал.
Я готов был жить этот день с надеждой, что грядущей ночью сбудется то, что не сбылось минувшей. Просто не успело, продолжение следует, и каждый раз реальнее предыдущего. Наверное.
Конечно, я этого не ждал, да вряд ли и кто-либо ждал. Но я не сомневаюсь, что неведомое мне начальство морально готово к побочным эффектам в принципе… Впрочем, потом об этом! Витька-то… вот ведь иной раз кажется, что он, стервец, может читать то, о чём я молчу – ну, психолог как-никак!
– Ладно, Виксеич, – сказал я, жертвуя слогами, – нам же с тобой по субботам работать греха нет? Яхве не осерчает?
– Да не должен. Ему бы со своими…(непечатно)… разобраться.
– Согласен. Стало быть?..
Стало быть, без десяти одиннадцать на проходной полигона. Отбой.
Отключившись, я долго массировал пальцами надбровья, как человек после тягостной работы, потом взглянул в окно, точнее, в небо, ещё по-утреннему забеленное легчайшей дымкой, но обещающее ясный день. Потом обеими руками плотно обхватил затылок.
Вот ведь упорное ощущение, что там у меня горячо. Раньше такого не было. Раньше – ну, ясное дело, до того… до Эксперимента. Я говорил Витьке – он, конечно, умную рожу сделал: это, мол, некий фантомный феномен, нейрогаллюцинация… данные объективного контроля ничего подобного не показывают… Чёрт его знает, может, и правда. Я же вот щупаю башку – тоже вроде как объективный контроль – и правда, ничего. А изнутри горячо, хоть убей.
Но хоть бы и так, пусть галлюцинация, всё равно Витька темнит со мной, боясь показать, что сам не знает, куда ведут, как петляют наши пути-дороги. А то я не вижу, как же. Не знаю, что мы пустились в неизведанное, в космос, только на Земле. Что это всё зори, ну или зарницы нового мира, в их свете ещё не видать толком ничего, и что там может выпрыгнуть из тьмы…
Чёрт возьми, как я вообще на это подписался?!
Я рассмеялся, встал, стал собираться. Молодец, что сказать. Сперва впрягся в дело, потом очумел: где я? Что я? Зачем?.. Ну, так и надо! Судьба умнее нас – вон, смотри, она обернулась сентябрём, это её облик нарочно для меня. Стало быть, всё по делу. Работаем.
Виктор
Он долго смотрел, не мигая, чуть сузив взгляд.
Я уверен, что именно в общении со мной Лев Евгеньевич нашёл действенными два приёма: а) смотреть пронизывающим взором; б) прикидываться лишённым чувства юмора. На самом-то деле он наверняка самый нормальный человек, горазд и пошутить, и посмеяться, может где-то и созорничать в меру. Но в общении со мной счёл нужным быть таким вот Големом. Зачем? А хрен его знает. Мне это ниже пояса. Охота дяденьке придуриваться – на здоровье.
Он точил меня этим своим лазером секунд двадцать, потом всё-таки моргнул. И сразу заговорил так, точно и не корчил из себя ледяного гостя:
– Так я, Виктор Алексеевич, всё о том же. Вы уверены, что сделали правильный выбор? Да.
Теперь я позволил себе нагловато прищуриться:
– Э-э… ответ вопросом на вопрос вас, конечно, не устроит?
– Конечно, нет.
Он сказал это настолько ровно, что я понял, насколько попал в цель. И сразу почему-то расхотелось юродствовать.
– Согласен, – сказал я иным тоном. – Правильный – не совсем то слово в данном случае. Скажем так: оптимальный.
– Поясните.
– Легко.
Во мне порхнуло вдохновение. Я невольно поёрзал в кресле.
– Н-ну, наверняка можно было бы найти экземпляр, по сумме психофизиологических данных превосходящий Олега…
– Господина Зорина…
– Если угодно. Но это было бы долго. Впрочем, и среди прошедших тестирование были двое-трое примерно того же уровня, а по отдельным критериям и повыше. Но моя авторская методика предусматривает выявление скрытого потенциала личности помимо воли испытуемого… полагаю, вы понимаете, о чём я?..
Я понимал, что тут надо пройти по грани. Говорил свободно, дружелюбно, не забыв про тончайшую струйку учёной покровительственности. Не лгал. Но и всего не раскрывал.
…Когда на меня вышло это… назову его Бюро – и его представители, достаточно тонко польстив моей научной репутации, повели туманные речи об отборе кандидатов на роль подопытного в некоем эксперименте… Пожалуй, они произносили вот так: Эксперимент, с большой буквы – я, послушав минут пять, попросил изъясняться откровеннее:
– Простите, я должен полностью понимать задачу исполнителя. Ведь от этого зависит методика отбора. Иначе, согласитесь, есть риск отобрать персонаж совсем не того толка. Ведь мои технологии, – я ненавязчиво подчеркнул это, – выявляют такие черты личности, о которых сам человек не знает. Возможно, не узнает никогда. Возможно, и к лучшему. Но они есть. Больше того, они определяют всю экологию личности. То есть судьбу.
Собеседники – живой, полненький, лёгкий на улыбку мужчина средних лет и суховатая, с короткой стрижкой дама помоложе – переглянулись.
– Вот! – вскричал старший. – Видите? Говорил я, что с психологом надо сразу напрямую, да? Говорил! То-то. Извольте, Виктор Алексеевич, начистоту. Только уж, знаете ли, разговор наш сугубо под грифом… Так, Эльвира Эдуардовна?
Та кивнула:
– Совершенно справедливо, Юрий Антонович.
Ни тогда, ни по сей день я не смог постичь смысла этой Эдуардовны. Она ничего внятно не сказала, смотрела тускло, внешне – пустое место. И больше я её не видел. Но зачем-то она была.
Бюро объявило конкурс для участия в якобы серии испытаний на решение эвристических задач, отчего соискатели подвергались всестороннему психологическому исследованию. В этом тоже не было вранья, было общее место без конкретики. Конкретика под грифом была раскрыта мне Юрием Антоновичем при унылой поддержке Эльвиры Эдуардовны.
В бюро замахнулись на создание первого в мире нейрогибрида человека и машины. Машины в самом расхожем смысле: автомобиля. Нейрокоммуникативный комплекс, НКК-1 – так называлось это по проектным документам.
– …не буду вас загружать техническими деталями, это не ваша забота, – Юрий Антонович приятно улыбнулся, на что Эльвира Эдуардовна немедля откликнулась бледной улыбкой. – По существу: в мозг нашего избранника вживляются… обыкновенно это называется чипом, что не совсем верно, и тем не менее все привыкли… знаете ли, как реакцию деления тяжёлых ядер привыкли дилетантски называть атомной бомбой, да? В своём роде успешная популяризация…
Эльвира Эдуардовна безгласно кивнула, а Юрий Антонович разжёг себя собственным красноречием, понёсся, не остановишь.
Победителю отбора – провозгласил он – будет предложено согласиться на уникальную операцию: внедрение в синаптическую структуру мозга микрообъектов, способных создать так называемый нейроинтерфейс: дистанционное сочетание мозга биологического и мозга электронного. Иначе говоря, импульсы, рождаемые в сложнейшей живой материи, на расстоянии управляют процессами в компьютере. И не в стационарном, а в бортовом компьютере автомобиля: сокращенно БКА, диктующем команды всем системам машины… Заманчиво? Чертовски! Ещё иначе говоря: НКК-1 мыслится как психобиомеханизм, усиленный мозг не только в телесной, но и в техногенной оболочке.
