Андрей Воронин
Смерти вопреки
– Ничего, – Александр приподнялся на локте, – главное, что все обошлось.
Он заметил, что Роза совсем недавно приняла душ – ее волосы были еще влажными, кожа матово светилась. Банду удивило то, что на лице Розы отсутствовала косметика. Такой Александр видел ее впервые. От этого взгляд девушки казался беззащитным.
– Верно, – кивнула Роза, подошла и села на край кровати. – Главное, что все обошлось.
Ее колени, прикрытые купальным халатом, оказались возле руки Александра. Он ощутил волнение.
И сразу же, как сговорившись, у него заболели и старые и новые раны, заныли поврежденные кости.
"Нет, в таком состоянии, лучше думать не о женщинах, а о чем-то другом, по возможности не таком приятном".
Банда добросовестно постарался так и сделать.
Он посмотрел на окно и даже не сразу понял, день за ним или вечер – бесцветное серое небо.
– Слушай, Роза, – спросил он, – а как ты сюда попала? Дверь-то заперта.
– Во-первых, я могла перелезть через балкон.
– Ты этого не сделала.
– Почему?
– У тебя халат без пояса и без пуговиц, ты и теперь придерживаешь его рукой. К тому же я сразу понял – ты вошла в дверь.
– Почему? Ты не спал? Притворялся? – казалось, девушка слегка испугалась.
– Я бы проснулся, когда твоя тень легла на меня.
– Правильно, но насчет моей тени, которая ложится на тебя... – Роза, склонив голову набок, с интересом смотрела на Александра. – Вот он, ключ, – она разжала пальцы. На ладони оказался плоский ключик с выбитым на нем номером. Второй, точно такой же, но с уродливым брелоком-открывалкой, лежал на столе.
– Дубликат для дежурной по этажу?
– Для меня это не проблема. Я раньше здесь работала, вот мне и дали, – беззаботно ответила Роза и, вытянув ноги, улеглась рядом с Бандой на кровати – Кем работала? – равнодушно спросил Банда, просто чтобы хоть что-то сказать.
– Администратором, – так же беззаботно ответила она, и Александр почувствовал, как ее пальцы заскользили по простыне. – А что?
– И постояльцев селила? – продолжал между тем Банда свои дурацкие расспросы.
– Селила, – мягко, но с недоумением ответила Роза.
Ее рука становилась все более настойчивой. Роза сжимала полотно, мяла его, но при этом даже мельком не глянула на свою руку. Александр уже с трудом сдерживался. Кроме рассудительности, наброситься на прекрасное тело, которое находилось сейчас рядом с ним, ему мешало сломанное ребро и то странное обстоятельство, что его пистолет покоился сейчас в кармане ее халата.
Роза закинула правую руку за голову, а левой продолжала мять простыню. Затем она повернулась на бок, даже не обратив внимания на то, что тяжелый пистолет увлек за собой полу халата, обнажив ее незагорелое бедро, и, весело сверкнув глазами, спросила:
– Да ты что, железный? Или тебе не хочется немного развлечься?
– Нет, – ответил он, – мне сильно досталось. Кажется, сломано ребро. Но если тебе хочется больше, чем мне...
– Я этого не говорила. Я хотела доставить тебе удовольствие, а ты...
Роза села на кровати. Халат она запахивать не стала – наоборот, чуть привстала и разложила его подол позади себя. Александр тоже сел. Он видел отражение Розы в зеркале платяного шкафа. Она даже не пыталась прикрыть наготу – лишь плотно сжимала колени.
– Тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной? – чуть не плача спросила Роза.
– Мне? Я в своей комнате, в своей постели.
– Но почему я выгляжу сейчас полной дурой, а ты считаешь себя героем?
– Меня наняли охранять тебя, а не трахать.
– Так тебя можно было нанять и трахать? – со злостью осведомилась Роза. – И ты тогда делал бы это, стоило бы только свистнуть...
– Но делал бы это без удовольствия, – Бондарович взял Розу за плечи и мягко уложил поперек кровати. – Да и тебе не понравилось бы.
Роза недоверчиво глядела на него снизу вверх, ожидая очередного подвоха. Она даже на всякий случай закрылась руками, будто собиралась защищаться, затем поджала под себя ноги и улеглась поудобнее.
– Не понимаю, почему ты злишься на меня, – сказала она.
– Я не злюсь.
– Значит, хочешь обидеть.
Александр Бондарович опустил руку и вытащил из кармана ее халата свой пистолет.
– Зачем ты его взяла?
Роза пожала плечами:
– А почему я лежу сейчас рядом с тобой? Зачем я появилась тут? Почему на мне нет даже белья? Это все глупые вопросы.
– И все же...
– Это игра. Мне захотелось напугать тебя. Может быть, оно и глупо, но когда заходишь в номер и видишь спящего, хочется подшутить над ним. Думала, ты проснешься, испугаешься, а ты спал – Мне почему-то это не кажется игрой.
– Нет, я не собираюсь говорить, что люблю тебя. Не хочется обманывать. Ты мне понравился. Ты сильный. С тобой хорошо. Пусть это ненадолго, но тем приятнее... Я знаю, мы не будем долго вместе.
– Тогда зачем?
Роза посмотрела на Банду с недоумением, словно пыталась понять, издевается он или спрашивает серьезно.
– Мне хочется развлечения, о котором потом будет приятно вспоминать, – Роза провела рукой по своему лицу, затем приложила пальцы к губам и поднесла ладонь к губам Бондаровича. – Помнишь мой односторонний поцелуй?
Банда понимал: ей действительно хочется сейчас быть с ним. Того же хотелось и ему. Они могли доставить друг другу удовольствие. К тому же, довольно хорошо узнав за последние дни Розу, Бондарович мог быть уверен, что на их отношениях это никак не отразится. Роза умела, когда требовалось, ставить дело превыше чувств. И даже если предположить совсем невероятное, – если бы Роза влюбилась в Банду, – она, рассуждая здраво, не стала бы делать из этого трагедии.
Александр поймал руку Розы, поцеловал ее пальцы. Роза вздрогнула, потянулась к нему, обняла за шею. Ее волосы еще пахли шампунем, кожа была прохладной, зато губы – мягкими и теплыми.
– Я уже несколько раз представляла себе это в мыслях, – сказала девушка.
– И как реальность?
– Я еще не распробовала, – она вновь поцеловала Банду.
Александр почувствовал, как ее ногти мягко впиваются ему в спину. Роза встала на колени и прижалась к Банде. Ее грудь, довольно большая, но упругая, вздымалась при каждом вздохе.
– Подожди, дай мне прочувствовать... – ее ноздри трепетали.
– Ты, я смотрю, любишь выжать из любой ситуации все, что только возможно.
– А ты разве не такой?
– Но не я первый предложил себя.
– Какая разница, кто первый сказал, главное – кто первый подумал.
– Ты этого не можешь знать.
– Я все поняла по твоему взгляду, – шептала Роза. – Когда ты только посмотрел на меня, ты уже тогда представил, как я обниму тебя... И я представила тоже...
– Ложись, иначе не получится.
– Почему? Я хочу так, – Роза на мгновение отстранилась от Банды, и ее руки легли ему на плечи.
– Ребро сломано, – поморщился Банда.
– Ты еще помнишь об этом, – задумчиво проговорила она, – а я, наверное, забыла бы.
Бондарович с удивлением отметил, что боль и в самом деле притупилась, исчезла под страстными прикосновениями Розы. Она только прошлась кончиками пальцев по его груди, и он почувствовал, как замирает у него сердце.
– Теперь ты уже не думаешь о боли?
– Я думаю о тебе.
– Не ври, – Роза заглянула ему в глаза, – мне почему-то кажется, что мужчины стараются думать о другой женщине, когда обнимают меня. Я же ощущаю твои руки, твое дыхание. Ты сейчас где-то в другом месте, с другой женщиной, которой ты хочешь сказать, что любишь ее. Мне ведь ты никогда этого не скажешь?
– Ты слишком много говоришь, – Банда подхватил Розу на руки и усадил возле стены. Она жадно, нервно облизнула губы. Тело ее напряглось. Розу непреодолимо тянуло к Бондаровичу. Она подала ему руку:
– Прижми меня к себе, а потом, когда поймешь, что больше ждать нельзя...
– Ты не любишь называть вещи своими именами?
Роза засмеялась:
– Это ужасно, когда в языке нет приличных слов для самого приятного. Не скажешь же – "трахни меня". От такой фразы у кого хочешь пропадет охота.
– А по-моему, это и правильно. Есть вещи, о которых не стоит говорить, а значит, не нужно и слов. Эти вещи стоит делать не думая.
Роза даже в самые волнующие моменты не забывала о том, что не только она должна получить удовольствие. Она умела остановить себя на самом пике, замереть... В такие мгновения ее глаза казались Бондаровичу большими неподвижными стеклянными бусинами. Даже свет не мог заставить сжаться ее зрачки – они оставались расширенными, словно Роза только что открыла глаза. Она сжимала плечи Александра и шептала:
– Подожди, подожди...
– Ничто не может длиться вечно.
– Ты увидишь, так бывает: ты ждешь, ждешь, а оно не наступает. И только потом ты поймешь, что именно это ожидание и было блаженством, а не короткий миг, после которого тебе станет скучно.
Они оба замирали – каждый прислушивался к ощущениям другого. Тело Бондаровича уже покрывали крупные капли пота, а Розу уже ничто не сдерживало – если сначала она избегала открыто высказывать свои стремления, отдавая предпочтение жестам, намекам, то теперь ее желания облекались в слова, начисто лишенные стыда. Произнося самую откровенную просьбу, она заглядывала Банде в глаза и каждый раз радовалась, не находя там протеста.
– Я знала, что все получится замечательно, – прошептала она и тут же закусила губу.
– Мне уже тяжело сдерживать себя.
– А ты уже и не пытайся – сейчас... – ее шепот перешел в стон. Роза сжала кулаки – ногти впились в ладони. Она запрокинула голову и изогнулась, затем протяжно выдохнула, расслабилась и, виновато улыбаясь, посмотрела на Банду:
– У тебя такие мокрые волосы, словно ты побывал под проливным дождем.
Бондарович все еще лежал, прислушиваясь к своим постепенно затихавшим ощущениям. Никогда прежде наслаждение не было таким глубоким.
– Второй раз у нас так не получится, – вздохнула Роза, поудобнее устраиваясь возле Банды. – Второй раз всегда знаешь, чего ждать. А самое главное – начисто исчезает стыд. Самое сильное ощущение – в преодолении стыда. Доходишь до такого состояния, когда можешь сказать все, что угодно, и не покраснеть. – Она как-то слишком буднично взяла ладонь Александра и зажала ее между ног.
– Роза, ты словно мне лекцию читаешь, – Банда даже не взглянул на нее – он лишь чуть-чуть согнул ладонь, сжав бедро девушки.
– Видишь, то, к чему подступаешься, издалека заводишь разговор о том, о сем, боишься спугнуть и быть не правильно понятым, – это оказывается таким доступным, и тебе по большому счету уже все равно, где твоя рука – у меня на плече или тут...
– Тебе, по-моему, тоже.
Роза засмеялась:
– Мне нравится, когда никто никому ничего не обещает. Даже не обещает, что завтра все повторится.
Она наконец-то пришла в себя после оргазма. К ней возвращалось прежнее настроение, разве что взгляд сделался несколько отрешенным – уже не так легко было заглянуть ей в душу. Но после выслушанных откровений Бондаровичу этого и не хотелось. Роза встала, накинула халат и пошла в душ – в свой номер она возвращаться не спешила.
Банда вытер пот полотенцем, глянул на свое отражение в зеркале: на раскрасневшемся лице как-то странно смотрелись побелевшие щеки, а на шее явственно проступал след от страстного поцелуя. Присмотревшись, можно было различить и отпечаток зубов.
"Ты не мальчик, чтобы так развлекаться, – усмехнулся Александр. – Хотя, честно говоря, раскаиваться не в чем. Мне и впрямь было хорошо. К тому же у нас нет никаких обязательств друг перед другом. И если бы Роза была так же откровенна в повседневном общении, как и в сексе, я бы куда дальше продвинулся в расследовании. А ребро все-таки сломано..."
Он не стал дожидаться, пока Роза выйдет из ванной комнаты, и сам пошел туда. Мамаева мило улыбнулась и чуть потеснилась, так что они вдвоем поместились под водопадом сверкающих брызг. И он, и она были измотаны долгой любовью и поэтому не испытывали никакого возбуждения, соприкасаясь мокрыми телами – лишь спокойное удовольствие от доступности того, что раньше было запретным.
– Сделать погорячее? – поинтересовалась Роза, положив руку с ярко накрашенными ногтями на кран горячей воды.
– Да нет, лучше взбодриться.
– Ничего не получится. Я чувствую себя выжатой, словно лимон утром после пьянки, – не очень-то ясно выразила свое состояние Роза, но Банда прекрасно понял ее, – он сам находился в таком же состоянии.
– Включи холодную воду, – попросил он.
– Попробую.
Роза закрутила горячий кран и начала медленно открывать холодный. Тонкие струйки набирали силу, расходились веером, и вот уже сотни водяных иголок впились в их тела. Роза попыталась изобразить на лице удовольствие, хоть зубы ее и выбивали дробь.
– Великолепно, – сквозь шум воды прокричала она, – еще немного, и мне придет конец.
Александр встал так, чтобы почти все струи принять на себя – девушка лишь время от времени подставляла под них ладошку и потом, как из ковшика, поливала себе на грудь, при этом тихонько взвизгивая.
– Пришла в себя?
– Немного, но меня больше ни на какие подвиги не тянет, двухдневный запас сил израсходован.
– Ты уже знаешь наперед?
– А хочешь, я скажу тебе, как это у меня сегодня началось?
– Если кратко.
– Ты спешишь?
– Рассказывай, – уклонился от ответа Банда. Он и сам толком еще не решил, чем займется, не знал, на что хватит его сил.
– Сегодня у меня страшно разболелась голова. Ну хоть стой, хоть падай. Съела последние таблетки, выпила рюмку коньяка, а толку никакого. А потом я вспомнила старый-старый способ. Если болит голова, нужно заняться любовью. Это же давление – сразу придет в норму.
Александр взял голову Розы руками и подставил ее лицо под ледяные струи. Девушка шутя вырывалась, отфыркивалась, затем принялась колотить Банду кулаками по груди и плечам.
– Пусти, захлебнусь. Я пошутила. Хотелось сказать какую-нибудь гадость.
– Зачем?
– Уж очень у тебя лицо было самодовольное.
– Доиграешься...
Едва Бондарович отпустил Розу, она выбралась из-под душа, стала в дверях, не обращая внимания на то, что с нее на пол течет вода, и ехидно проворковала:
– А голова у меня прошла – не болит уже. Давление выровнялось.
Банда бросил ей полотенце:
– Вытирайся, от простуды и воспаления легких сексом не вылечишься.
– Если таким, как сегодня, то я бы, наверное, вышла даже из состояния клинической смерти.
– Не переоценивай возможности, – сурово нахмурив брови, сказал Бондарович.
– Твои?
– Свои Роза, свои... – остудил ее Бондарович. – Ты же сама сказала, что мужчины обычно представляют себе в мыслях другую женщину...
– Если ты скажешь еще хоть одну гадость...
– Про тебя?
Роза постояла, дождалась, пока Банда вытрется после душа и оденется, сама набросила халат, расчесала волосы и только после этого сказала:
– Тебе не нужны деньги, ты не из-за них работаешь на моего отца.
Бондарович ничего не ответил, лишь положил руку ей на плечо. Роза осторожно сняла ее и задержала в своих пальцах:
– Я сама люблю деньги. Человек, который поставил себе целью заработать, не может отвлечься от этих мыслей ни на секунду...
– Даже в постели?
– Особенно в постели. А ты не думал о деньгах, когда был со мной.
– Ты уверена? – Банду развеселила подобная постановка вопроса.
– Да.
Он думал о деньгах, вспоминал о них несколько раз, но это были не те деньги, о которых вела речь Роза, поэтому он вновь обратил их разговор в шутку:
– Больше всего на свете я люблю деньги. И у меня есть маленький секрет моей большой мужской силы, – он наклонился к уху Розы и зашептал так, словно сообщал ей страшную тайну:
– Женское тело меня совсем не волнует. Но я так люблю деньги, что представляю себе на месте женщины пачку крупных купюр, и тогда у меня все получается в наилучшем виде.
Роза зацокала языком:
– Да, да, да... Теперь мне понятно, почему старики такие скряги.
– Одно уходит с годами, другое приходит.
– Да, – засмеялась Мамаева, – а мы с тобой мудрые, как старики.
– Старушка, но все еще в форме. – Бондарович искоса посмотрел на свою гостью.
– Я рада, что так случилось.
– Получилось, – уточнил Банда.
Роза продолжала расчесывать волосы, хотя они были в полном порядке:
– Ты не хочешь спать?
– Спать?
– Именно спать, – засмеялась Мамаева, понимая, что имел в виду Бондарович.
– У меня есть срочное дело, – Александр посмотрел на свои наручные часы.
– Ты готов бросить ради него все?
– Даже тебя.
– А если бы мы сейчас лежали в постели, ты посмотрел бы на часы, увидел бы, что опаздываешь... – начала строить предположения Роза.
– Не глупи. Кажется, ты обещала, что мы не станем предъявлять друг другу претензии.
– Ты хочешь слышать то, что выгодно тебе. Можно мне поехать с тобой?
– Не стоит.
– Почему?
– Я еду к женщине, – Банда приложил палец к губам, – только это секрет.
– К бабенке из казино, – хихикнула Мамаева.
– Когда-то она была не хуже тебя, – наставительно произнес Бондарович.
– Так была же... – не сдавалась Роза.
Бондарович, понимая, что она будет продолжать "доставать" его в чисто женской манере, подхватил ее на руки, отнес на кровать, уложил и накрыл одеялом так, что снаружи осталась только голова.
– Лежи здесь и жди моего возвращения – я не задержусь надолго.
– А если задержишься?
– Значит, меня убили, – патетически произнес Александр.
Роза с тревогой посмотрела на него:
– Такими вещами не шутят. Сейчас же трижды сплюнь через левое плечо!
– Хорошо, и еще трижды скажу: "Хлеб вырастет на повороте".
Роза заставила его сделать все так, как он пообещал, хотя Банда мог поклясться, что она ни в какие приметы не верит. Потом он решил, что ей просто не хотелось отпускать его – хоть еще пять минут, но он побыл с ней рядом.
Уже потом, стоя у двери, Бондарович дал инструкции Розе: ни на какой стук не открывать, к телефону не подходить, самой никому не звонить, а если что, то всегда можно перебраться в свой номер через лоджию.
– Ты меня будешь учить, – уже немного сонно усмехнулась Роза.
– Ах да, ты же работала здесь администратором.
– Запомнил, смотри-ка!
– Ты – девушка запоминающаяся во всех смысла.
– Ты тоже, – сказала она немного грустно. – Я буду скучать, совсем чуть-чуть.
– И совсем недолго.
– ...Пока не полюблю другого... – сделав гримаску, произнесла Роза.
– Вот ты и сказала то, чего обещала не говорить.
– Это шутка, иди. Ничего со мной не случится и, надеюсь, с тобой тоже.
– Один ключ мне, другой – тебе, – Александр отсоединил брелок-открывалку и положил свой ключ в карман, а запасной вернул Розе. – Пистолет тебе под подушку класть не буду – спать жестко.
Роза послала ему воздушный поцелуй:
– Заботливый ты, однако.
Банда вышел из номера, закрыв за собой дверь на два оборота, и сбежал вниз по лестнице. Дежурная проводила его пристальным взглядом. Она сочла, что Бондарович ведет себя немного легкомысленно – прыгает через две ступеньки, напевает себе под нос.
"С виду солидный, серьезный, а ведет себя..." – подумала пожилая женщина, вновь возвращаясь к своим спицам и многочисленным клубкам.
– Всего хорошего, – бросил ей Александр.
– Счастливо, – по привычке пробурчала себе под нос дежурная, но потом поймала себя на том, что беспричинно улыбается.
Бондарович, оказавшись внизу, огляделся. Двор был пуст, на стоянке оставались занятыми всего два ряда. Его "фольксваген" стоял в гараже-ракушке – одном из пяти в мотеле. Банда не хотел, чтобы машину в самый неподходящий момент угнали. К тому же многие необходимые ему вещи находились в багажнике. Никто, кроме сторожа стоянки, не видел, как он покидал мотель. Бондарович направился к отделению милиции, в котором побывал вместе с Мусой Кордом. Рабочий день подходил к концу.
Ясное дело – не его рабочий день!
Глава 13
Рабочий день подполковника милиции, которого Муса Корд называл Александрычем, подходил к концу. Подполковник любил свой кабинет и не хотел делать в нем ремонт – не то что теперешние новые начальники, которым дай волю, и они все заставят заграничной мебелью и застелют мягкими коврами.
Александрыч считал, что кабинет начальника, тем более милицейского, – это что-то наподобие храма. Человек, попавший туда, не роскошью должен восхищаться, но чувствовать трепет. Аскетичность и порядок – вот что должно поражать. Правда, насчет порядка Александрыч не всегда следовал своим же установкам. На столе вечно валялись бумаги годовалой давности, – можно было предположить, что за каждой из них стоит человеческая судьба. А таких бумаг вокруг Александрыча было море.
Временами он приказывал кому-нибудь из низших чинов разобраться в них, и тогда они все подряд летели в мусорную корзину. Как ни странно, дело от этого не страдало – никогда еще не было случая, чтобы Александрыч хватился выброшенного документа. Он обладал феноменальным чутьем на то, что ему может в будущем понадобиться, и все мало-мальски важное навечно оседало в выдвижных ящиках его огромного письменного стола. Две массивные дубовые тумбы покрывала неподъемно-тяжелая столешница. В правой тумбе покоились бумаги, от которых зависело благополучие хозяина кабинета. А вот содержимое левой Александрыч любил куда больше. Нижний ящик когда-то был приспособлен для хранения папок в стоячем положении, чтобы легче было отыскать нужную. Теперь в нем разместился настоящий бар. Каждая бутылка отделялась от своей соседки перегородкой из гофрированного картона. Александрыч любил вещи не за внешний блеск, а за "полезность". Картон, служивший когда-то упаковкой телевизору, теперь исправно выполнял новую задачу, поставленную перед ним подполковником милиции, – ни одна бутылка не отзывалась звоном, когда Александрыч грозно стучал кулаком по столу.
Посетителей оставалось еще человек пять.
– Кто такие? – осведомился подполковник у своего помощника в чине лейтенанта.
– Родственники, – брезгливо заметил лейтенант.
В отделении существовала строгая иерархия. Младших офицеров начальство называло только по имени. Сам младший офицер был обязан обращаться к старшим офицерам, начиная с майора, только по отчеству, без имени. Имени же и отчества удостаивался только генералитет, но, к счастью лейтенанта Валерия, или в милицейском просторечии Валика, ни одного генерала в отделении не числилось.
– Валик, – подполковник Александрыч взглянул на часы, – гони ты этих мудаков, и без них тошно. Просить начнут, подарки совать. Выпусти, выпусти... Блевать хочется.
– Сделаю, – лейтенант просветлел лицом и отправился в приемную.
Там на двух обтянутых искусственной кожей жестких скамьях сидело пять человек: три старушки с хозяйственными сумками – и сумки, и старушки до ужаса походили друг на друга; зато два других посетителя вызвали у Валика сомнения. Первый, сидевший ближе всех к двери, выглядел довольно представительно – костюм, галстук... Его негородское происхождение выдавали руки, загрубевшие от работы на земле.
"Наверное, учитель, – решил лейтенант, – сельский". Затем Валик присмотрелся ко второму мужчине, затесавшемуся в очередь. Тот выглядел достаточно подозрительно. "Может оказаться и журналистом", – подумал лейтенант.
На то, чтобы сориентироваться. Валику хватило трех секунд. Старух он в расчет не брал – чтобы они ушли, на них достаточно было прикрикнуть. А вот с предполагаемым журналистом дело обстояло сложнее.
"С ними ссориться – себе дороже, – здраво рассудил лейтенант. – Обидится, очередную гадость напечатают, а в наше время чем меньше светишься, тем лучше. Придется использовать мягкий вариант".
Валик состроил серьезное, озабоченное лицо и обратился к посетителям, прождавшим свидания с подполковником не по одному часу:
– Товарищи, – сам он этого слова не любил, но еще не освоил обращение "господа". – Товарищи, у начальника селекторное совещание, а потом он должен ехать на место происшествия.
– Мы... – робко начала одна из старушек.
– И я тоже, – развел руками Валик. – Освободите помещение.
После недолгого препирательства ему удалось выпроводить посетителей, после чего лейтенант распорядился, чтобы дежурный никого больше в отделение не пропускал. Когда он шел по пустым коридорам, он вновь заметил, насколько легче дышится в конце рабочего дня, чем в его начале.
Тем временем Александрыч, убедившись, что чужих в здании больше нет, позволил себе расслабиться: расстегнул верхнюю пуговичку рубашки повесил китель и галстук на спинку кресла, затем аккуратно застелил половину стола писчей бумагой, крякнув, отомкнул левую тумбу и выдвинул нижний ящик. Подполковник прошелся пальцами по прохладным горлышкам бутылок – так, наверное проходится по клавишам инструмента пианист, чьи руки пару месяцев сковывал гипс. Выбор был велик, но Александрыч остался верен себе. Коньяки он не любил – они могли задерживаться в его ящике по несколько месяцев. Если бы их ему не приносили, он наверняка не знал бы их вкуса. Истинным пристрастием и слабостью Александрыча была водка, обязательно в пол-литровой бутылке – бутылей по семьсот граммов он не признавал. Во-первых, "фаустпатроны" в ящик не вмещались по высоте во-вторых, как любил говаривать подполковник "Во всем надо знать меру". А одной из его мер была неизменная поллитровка.
Последние дни принесли Александрычу немало хлопот. Курортные города никогда не отличались спокойной жизнью, но чтобы вот так, как теперь, труп за трупом... Александрыч понимал – в городе идет передел сфер влияния. Без убийств не обойтись. О некоторых из них он знал доподлинно – кто, кого и за что, иногда знал даже до того, как убийство происходило. Но некоторые вещи не укладывались у него в голове. На его взгляд, за парой расправ, происшедших за последнюю неделю, не стояло ни денег, ни мести. Других причин подполковник не признавал, когда дело касалось убийств не каких-нибудь бомжей, а прилично одетых людей.
Подполковник даже после трудового дня не мог выкинуть эти убийства из головы.
– Черт знает что такое, – пробормотал он, когда зазвонил телефон.
Первым желанием было не прикасаться к трубке, но мог звонить и кто-нибудь из начальства.
Большинство граждан из всех милицейских телефонов знает только один – "ноль-два".
– Слушаю, – отозвался подполковник таким тоном, словно говорил по своему домашнему телефону.
– Александрыч? – прозвучал незнакомый голос.
– А кто говорит?
Но тут в трубке что-то щелкнуло, прозвучал каскад гудков, и связь оборвалась.
"Из автомата, что ли? – подумал подполковник. – Ничего, еще раз перезвонят".
Этот звонок совсем ненадолго вывел его из равновесия. Он тут же забыл бы о нем, если бы не всплыла у него в голове дурацкая история, рассказанная сегодня за завтраком женой, отъезжавшей на дачу. Будто бы у ее подруги умерла тетушка, которую та очень любила, причем умерла так быстро, что племянница даже не успела приехать попрощаться с ней, хоть и жила в том же городе. Удивительного в этом ничего не было – мало ли кто и как умирает. Смертями Александрыча удивить было трудно – такого за службу насмотрелся! Врезалось в память совсем другое. Жена так волновалась, будто это произошло с ней самой. Племянница проснулась ночью от телефонного звонка, а вот дальше...
Долго не хотела подходить – у нее и днем-то телефон нечасто звонил. Но звонок следовал за звонком – пришлось подниматься с постели, идти в прихожую.
"Слушаю", – жена подполковника истово верила в то, что все рассказываемое ею произошло на самом деле, и потому ее голос дрогнул, когда она произносила эти слова.
"Это я, твоя тетя", – якобы донеслось из трубки до слуха насмерть перепуганной племянницы.
"Вы?"
"Слушай, у меня мало времени, но я хочу предупредить тебя..."
Пересказав это, жена подполковника выдержала паузу и с ужасом сообщила, что после этого в трубке послышались короткие гудки.
"Наверное, у ее тети и в самом деле было мало времени, – спокойно дожевывая бутерброд с колбасой, сказал тогда подполковник и добавил:
– Чушь все это собачья, не могут покойники с того света звонить".
Он сказал и пожалел о своих словах. Уж лучше бы его жена считала, что он верит в эту историю от начала и до конца. Уж лучше бы он поинтересовался, а что же случилось с племянницей, от чего ее предостерегала покойная тетушка. Жена назвала подполковника бесчувственной скотиной, тупицей, солдафоном и наотрез отказалась приготовить ему что-нибудь съестное, чтобы взять с собой на службу. Не помогло даже то, что Александрыч, уже поднявшись из-за стола, поинтересовался, а что же все-таки случилось с племянницей и не звонила ли тетушка вновь.
Жена уехала с сыном на дачу. Концовка истории осталась неизвестной подполковнику. И вот теперь самый обыкновенный телефонный звонок вывел его из равновесия. Напрасно Александрыч уверял себя, что это звонил кто-то из автомата. Голос теперь казался ему знакомым, и он жалел, что не расспросил как следует жену. Этот звонок в конце рабочего дня показался ему расплатой за насмешку над верой.
Единственное, что грело душу – это прикосновение пальцев к прохладному бутылочному стеклу.
Александрычу казалось, будто он уже ощущает во рту вкус первой рюмки водки, самой желанной, от которой никогда не бывает плохо, – во всем виноваты следующие, это они иногда оказываются лишними. Можно было выпить и дома – все равно один, но компании там не предвиделось. А тут Валик спешил к своему шефу с обещанной закуской.
Дверь отворилась без стука – так уж было заведено. Лейтенант в служебное время стучался обязательно, а после – какие могут быть церемонии!
– Я тут кое-что принес, – объявил лейтенант, раскладывая на листах бумаги снедь. Копченую курицу с одной стороны подперли два помидора, с другой – два огурца. Кривовато нарезанные ломти черного хлеба легли рядом с туго обвязанным ниткой пучком лука. В довершение всего Валик насыпал из газетного кулечка на бумагу горку крупно смолотой соли.
Несколько секунд мужчины созерцали натюрморт, словно жалея о том, что придется нарушить его целостность и завершенность. Наконец Александрыч, как старший по званию, выставил две высоких рюмки по сто граммов и свинтил пробку с бутылки. В кабинете остро запахло спиртом. Лейтенант снял с головы фуражку, протер вспотевшее лицо листом писчей бумаги и, скомкав лист, бросил его в корзину.
– Будем, – произнес подполковник, берясь за тонкую ножку рюмки.
– Чтоб не в последний раз, – добавил лейтенант.
Выпив, Валик сразу распаковал пачку американских сигарет и, вытянув ноги, закурил. Ему показалось, будто вся выпитая им жидкость тут же превратилась в пот, заструившийся по его спине, а в теле остались только кайф и легкое ощущение жажды – Воды налей, – проговорил подполковник, жуя белое куриное мясо, – минералки.
Пластиковая бутылка могла утолить жажду одним своим видом – полная, запотевшая, она с самого утра стояла в холодильнике, вбирая в себя прохладу.
