Влас Дорошевич
Эдмонд Шекспир
– Но поэт воспевает не жизнь, а идеал!
Но какой же это идеал, – люди без желудка?
Человек с одними ушами и без желудка, – что-то вроде горбуновской анафемы[8], «у которой одна ноздря и спины нет».
Ростан[9], – после прошедшего незамеченным сборника стихов, – дебютировал «Романтиками».
Это останется лучшим произведением Ростана. Единственным произведением Ростана. Это было хорошо.
Влюбленная детская парочка, старая стена, старички-соседи, – во всем этом было много сентиментального.
Но автор рассказывал сентиментальные вещи так, как только и позволительно рассказывать их взрослому человеку, – с улыбкой.
С добродушной шуткой.
Он шутливо относился к сентиментальностям.
Но затем г. Ростан начал сентиментальничать всерьез.
От «Романтиков» веяло весной.
От следующих произведений Ростана потянуло удушливым, тяжелым воздухом оранжереи, в которой растут цветы, в сущности противные, уродливые, – но которые считают красивыми, потому что они в моде.
Гипноз французского писателя так же силен, как гипноз француза-парикмахера.
Пусть парикмахер-француз во время бритья берет вас за нос и стрижет как пуделя, – вы все-таки останетесь довольны.
Как же французом остаться недовольным?
– Они урожденные парикмахеры!
Но как ни силен гипноз писателя-француза, я никогда еще не видал, – даже при самом лучшем исполнении, – чтоб публика не разражалась гомерическим хохотом при этой сцене.
Принцесса Греза:
Что сюда вас привело, мессир?
Что вы хотите мне сказать?
Бертран:
Стихи.
И чем лучше исполнение, – тем хохот сильнее. Потому что чем это выходит искреннее, – тем глупее. Да и как человеку с здравым смыслом не хохотать? За такими пустяками человек за тридевять земель ехал! Муза г. Ростана – маленькая лавочница, которая любит: – Чтоб в сочинении благородные господа беспременно из-за всякого пустяка жисти готовы были лишиться! Она находит это «очень даже трогательным». Люди едут, терпят ураганы, бури, умирают с голоду для того, чтобы прочитать наизусть стихотворение.
– Ах, как чувствительно!
Можно даже воскликнуть:
– Тьфу! До чего деликатности чувств перепущено!
Но кисло-сладкости, приторности и нелепости с этой сценой «Грезы» может сравниться только та сцена в «Сирано», где гасконцы собираются умирать, взяв, вместо знамени, батистовый с кружевами платочек Роксаны.
Умереть вокруг платочка!
Если это поэзия, – то величайший поэт нашего времени – балетмейстер Мариус Петипа.
У него всегда какой-нибудь принц Опал похищает у феи Бомбошки[10] кусочек кружева, – и из-за этого потом происходит целый балет в четырех действиях.
Балет, где prima ballerina трогает ножкой балетоманов до слез, изображая страдание «от того Бомбошки», – и где все кончается свадьбой принца Опала с принцессой Бомбошкой в раковине в присутствии омара.
