Влас Дорошевич
Граф Витте
Вопрос самый существенный, вопрос жизни и смерти, земельный вопрос, который нужно разрешить какою бы то ни было ценою до марта, проваливается в январе в совете из-за разногласия гг. министров.
Так воз вечно останется «и ныне там».
И «кабинет», который расходится во взглядах, продолжает существовать.
И беспомощный премьер-министр продолжает оставаться во главе министерства, где у всякого своя политика.
«Премьер-министр», когда «кабинета» не существует!
Это звучит уже как:
– Адмирал швейцарского флота.
Какая беспомощность в самом начале.
Из Петербурга провозглашается «действительная неприкосновенность личности», – и это сопровождается массовыми избиениями в Одессе, Симферополе, Феодосии, Киеве, Харькове, Твери.
От Томска до Кишинёва.
В 130 городах.
Каждый губернатор, каждый полицмейстер имеют собственную политику.
Там разрешают милицию, здесь учреждение милиции считают мятежом.
И снова ничего, кроме жалоб.
Новые расписки в беспомощности:
– Что ж делать, если некоторые… по своему усмотрению… самовольно…
В доказательство этого некоторые отзываются, смещаются.
Что ж это за новый Куропаткин, у которого каждый генерал ведёт свой собственный бой и чуть ли не свою собственную войну?
Какая беспомощность всё время.
Вопрос прост.
Какая задача была поставлена графу Витте.
– Осуществить свободы, объявленные манифестом 17-го октября.
Прошло три месяца.
Что сделано?
Где Государственная Дума?
В чём состоит свобода слова, если каждую неделю прикрывается столько изданий, сколько их не прикрывалось в год ни при Сипягине ни при фон Плеве!
Где свобода союзов? Где свобода собраний?
О неприкосновенности личности говорить в стране, в столице которой запрещается выходить на улицу после 12-ти часов ночи, и где в Севастополе высылают людей «за знакомство с Куприным», – я нахожу неприличным.
Это значило бы издеваться над бедною родиной.
Никогда ещё жизнь русского человека не была так дёшева, как она стала с 18-го октября 1905 года.
– Но тысячи причин, условий!
Никаких условий!
Результатов! Результатов!
Речь идёт о жизни страны.
Какие причины, какие условия тут могут приводиться, как извинения?
Человек под хлороформом. Человек лежит на операционном столе. Ему делают операцию, от которой зависит его жизнь и смерть.
Жизнь и смерть его висят на волоске.
Какое это время, какое это место для того, чтоб:
– Извиняться?
Какие извинения?
– Волнения… тревожное время…
Человек не может справиться с волнениями. Человек не может справиться с составлением кабинета. Человек не может справиться со своими подчинёнными.
Что же и требуется доказать?
Это уж начинает напоминать анекдот.
– Почему вы не стреляли? – спросил Наполеон у одного из своих генералов.
– На это было одиннадцать причин, ваше величество!
– Первая?
– Пороху не было.
– Довольно. Остальные не интересны.
Но, милостивые государи…
Страна, как огромной тучей, была накрыта и закрыта от остального мира.
Железные дороги не действовали. Почта – тоже. Телеграф – тоже.
Что там происходило за тучей?
Неизвестно.
Виднелось только, что туча вспыхивает кровавым светом.
Молнии.
И вы могли идти в любую банкирскую контору во Франции и менять ваши сто рублей.
Вам давали 263 франка.
Вместо 265, которые дают, когда погода – яснее не бывает.
Вспомните время русско-турецкой войны.
Какие скачки – вниз, через десять ступеней! – делал этот бедняга русский рубль:
– Первая Плевна… Шипка… Вторая Плевна…
Что было бы с ним теперь, при этих:
– Севастополь!.. Москва!.. Тифлис!.. Владивосток!
Не какие-то там Плевны!
Биржа! Такая чувствительная дама!
Способная упасть в обморок – и в какой обморок! – от известия о катастрофе на Мартинике.
Что ей Мартиника?
Подумайте, что сделалось бы с нею в 1878 году, если б она прочла в газетах:
– На Тверской расстреляли дом Коровина!
На Тверской?
Как пишет старичок г. Земский в своих объявлениях:
– На «известнейшей» Тверской улице.
Да ещё не дом какого-нибудь Гиршмана. А Коровина.
Ко-ро-ви-на!
И биржа упустила бы случай полететь, по крайней мере, на 40 копеек?
А тут…
Надо было, чтоб вся Пресня превратилась в развалины, чтобы рубль понизился ещё на 3 сантима.
На одну и сто двадцать пять тысячных копейки!
За Пресню даже обидно.
– Это сделала золотая валюта.
А кто сделал золотую валюту?
Всё время этой ужасной и печальной для исстрадавшейся родины междоусобной борьбы, когда реками текла братская кровь, – граф Витте оставался тем, чем был просто С. Ю. Витте:
– Министром финансов.
Я не знаю, находит ли он досуг писать свои мемуары. Вряд ли. Но если да, – глава, как ухитрились удержать в это время русские бумаги от окончательного падения на иностранных биржах, – будет самой интересной главой его жизни.
Какие усилия были для этого сделаны, – пока неизвестно.
Но глава будет рассказывать настоящее чудо.
Обстоятельство, которое заставляло всех русских, бывших в это время за границей, от всей души говорить:
– Спасибо графу Витте!
Жаль, что этого не могли сказать те русские, которые оставались в это время в России.
– Но Витте не был в это время министром финансов!
Но за границей знают Витте.
– Раз Витте во главе министерства, он всегда и во всех обстоятельствах останется. министром финансов.
«Кабинета», может быть, и не будет. Но министр финансов будет всегда. И этим истинным министром финансов будет Витте.
Вы могли спросить любого банкира:
– Что это русские бумаги не летят окончательно? Чего дожидаются?
Вы слышали один и тот же ответ:
– Мы верим в Витте. Пока Витте…
И г. Рувье, который сам Витте…
Т. е. министр финансов, прежде всего.
Г. Рувье, не будь во главе русских правителей Витте, не поднялся бы на трибуну для того, чтобы «успокоить финансовый мир» и сроком на три года поставить бланк французского правительства на русских обязательствах.
– Не беспокойтесь. Я знаю. Интересы по займам на три года обеспечены.
Это Рувье, глава французского правительства, ставил бланк на обязательствах графа Витте.
Трогательная, если хотите, картина.
Кастор и Поллукс.
Два великих министра финансов, подающие друг другу руку.
И на каком расстоянии!
Рыбак рыбака видит издалека.
Никто, кроме Витте, не смог бы в эту бурю держать голову поверх воды на иностранной бирже.
И никому, кроме Витте, Рувье не кинул бы спасательного круга.
Слово Рувье для капиталиста всё.
От слова Рувье «бумага» в кармане расправляется и перестаёт корчиться, как береста на огне.
Один из величайших авторитетов в наживных делах.
Как министр финансов, С. Ю. Витте был гениален.
В финансах Архимед.
– Дайте мне точку опоры, и мы задолжаем целому свету!
Я смело ставлю слово:
– Гениален.
Доказательств?
При С. Ю. Витте мы взяли у Франции 12 миллиардов франков.
А за пятью миллиардами франков начинается гениальность.
Бисмарк взял 5 миллиардов контрибуции.
А Бисмарк был гениален.
С. Ю. Витте взял их двенадцать.
Итого, по самому арифметическому расчёту, он почти в два с половиной раза гениальнее Бисмарка.
Сравните при этом их «точки опоры».
У Бисмарка:
– Мы победили!
Истинно железная точка опоры, как и полагается «железному» канцлеру.
Что было у С. Ю. Витте?
– Мы, может быть, когда-нибудь сможем быть в чём-нибудь вам полезными.
Это какие-то взбитые сливки, а не точка опоры.
И 12 миллиардов.
Не гениально?
Быть может, он ещё гениальнее, как бухгалтер.
Но где кончается бухгалтер и начинается министр финансов?
Возвращаюсь к тем же отчётам, ежегодно сопровождавшим государственную роспись.
Эти блестяще написанные отчёты в течение десяти лет из года в год были всегда как нельзя более утешительны.
То они открывали приятно удивлённым глазам существование «свободной наличности».
Чудесной арниковой примочки, которой можно примочить всякий бюджетный ушиб.
Примочил, – и прошло.
То, за отсутствием свободной наличности, отчёт радостно пускался в статистику.
– Зато благосостояние мужика поднялось! Куда! По статистике, вместо одного куска сахару в год употребляет три!
Немножко напоминало анекдот про одного издателя:
– Как подписка в этом году?
– Втрое лучше, чем в прошлом.
– Да что вы?
– Факт! В прошлом году был один подписчик на газету, – а в этом три.
Но, всё-таки, было утешительно.
Сравнительно!
Только последний отчёт немножко, как это говорится, сплоховал.
Кончался словами:
– Однако, можно надеяться, что с Божьей помощью…
Это уж плохо, когда министр финансов начинает Богу молиться.
Но всякий отчёт неизменно сопровождался любезным слуху одним и тем же рефреном:
– Так и этот год мы закончили без дефицита.
Мы к этому привыкли.
Первого января себя спрашивали:
– Без дефицита?
И, увидев любезную фразу на своём месте, себя поздравляли:
– Безо всякого!
И вот…
Десять лет жили без дефицита и сделали 12 миллиардов долгу.
Ах, бухгалтерия!
Мне всегда вспоминается знаменитый г. Езерский в одном из банковских процессов.
Он был экспертом.
– Да что же, наконец, такое бухгалтерия?! – в отчаянии возопил прокурор. – Наука это или искусство?
«Дедушка русской бухгалтерии» подумал с минуту и ответил:
– Искусство:
Но бухгалтерия – искусство сегодняшнего дня.
Эфемерида.
Живёт мгновение.
Сегодня вы успокоили тонко составленным бухгалтерским отчётом.
Завтра действительность, как камень, свалившийся откуда-то с неба, разорвёт самое искусное бухгалтерское кружево.
Десять лет вы пишете отчёты, а на одиннадцатый:
– Двенадцать миллиардов.
(Какой фатальный порядок в цифрах).
Но С. Ю. Витте был не только министром финансов сегодняшнего, – он был настоящим министром финансов и завтрашнего дня.
Судя по его деятельности, он мало обращал внимания на людей.
Судя по его деятельности, он рассуждал так:
– Люди умирают или лопаются…
Для министра финансов это одно и то же.
Люди исчезают, предприятия остаются.
Мамонтовы разоряются, Алчевские умирают, – но фабрики, но заводы, но железные дороги остаются, меняют хозяев и работают в стране и на страну.
Участь людей, по-видимому, мало интересовала С. Ю. Витте.
Он смотрел через их головы, вдаль.
Он был созидателем.
– Предприятий! Предприятий! Он помогал их увлечениям.
– Стройте! Создавайте!
Он грозил.
Грозил частным железным дорогам:
– Выкуплю! Стройте такие-то ветви! Создавайте! А то выкуплю!
Люди, общества гибли.
А он создавал, создавал, лихорадочно создавал.
Летели перья, часто окровавленные, голубей, коршунов, ястребов.
А он, как орёл, ширял в синеве неба, и не было преград его полёту.
В какой-то творческой горячке он создавал всё.
Завод, продукт, даже покупателя продукту!
Не создавал, а уж истинно творил.
Из ничего.
Нет покупателя?
Крестьянин обнищал, железного гвоздя купить не в состоянии.
Вот вам покупатель:
– Казна!
Рельсы на казну делайте.
Железные дороги строить будем, чтобы только покупателя вам создать.
Этого Витте я люблю, как немножко в душе поэт. Мне нравится его размах, и сила лёгких, с которой, словно грандиозный мыльный пузырь, росла и принимала гигантские размеры и надувалась русская индустрия.
И, словно мыльный пузырь, играла всеми цветами радуги.
И лопалась, и снова надувалась, и снова лопалась и вновь надувалась.
Здесь С. Ю. Витте был властолюбив, честолюбив и завоеватель.
Фараонов сон совершался наяву.
Министерство Финансов, – тощее в России министерство, – поедало другие, тучные.
