Влас Дорошевич
Человек, которого интервьюировали
Молодой человек радостно закивал Ивану Ивановичу.
У Ивана Ивановича кровь бросилась в голову, ему захотелось вдруг остановить извозчика, закричать:
– Стой! Городовой! Держи его! Взять! Он развращает действительных статских советников!
Но лихач уже промелькнул и затерялся в толпе экипажей.
Вернувшись домой, Иван Иванович объявил, что никуда не поедет.
– Куда ни поедешь, везде «про то» говорить будут!
Он даже в клуб не отправился обедать. Просидел, не евши, и, быть может, слабостью вследствие голода и объясняется то, что случилось.
В семь часов в кабинет вошёл другой молодой человек, с беспокойно ласковым взглядом, сел против Ивана Ивановича и, нежно наклонившись к нему, мягко спросил:
– Что вы думаете о резиновых калошах?
Иван Иванович хотел вскочить, крикнуть прислугу, приказать избить ласкового молодого человека резиновыми калошами, но сам не знает, как вместо всего этого сказал:
– Думаю, что резиновые калоши полезны вследствие только дешевизны, но в смысле сохранения пальцев на ногах предпочитаю кожаные…
И пошёл…
На следующий день с Иваном Ивановичем в департаменте даже не все поздоровались, экзекутор сухо сказал:
– По распоряжению г. директора, из вашего ведения будут изъяты все дела, не подлежащие оглашению.
Но Ивану Ивановичу – странное дело, он даже сам удивлялся своему равнодушию – было всё как с гуся вода. В эти ужасные минуты его волновала только одна мысль:
«Нет, что же он, подлец, про буквы металлические ничего не напечатал. Ведь я говорил, что металлические буквы в калошах вредны, ибо портят сапоги. Забыл, должно быть! Надо будет за ним послать!»
Степан Степанович подлетел к Ивану Ивановичу уже смело, утащил его в угол и шёпотом сказал:
– Читал. Хорошо. Но всё-таки не так, как мой, с которым я интервьюируюсь. Вот, подлец, умеет. Всю подноготную переберёт. До души доходит. Хотите, пришлю разочка на два. Пусть интервьюирует. Удовольствие получите!
Иван Иванович прошептал:
– Пришлите!
Степан Степанович рассмеялся и по плечу его похлопал:
– Так-то! А то «сатаной» вчера назвали! День только потеряли.
И Иван Иванович, к удивлению, за такую фамильярность не только не послал Степана Степановича к чёрту, а, напротив, позвал в трактир обедать.
И вечер они провели в трактире, в пьянстве и разговорах:
– Как лучше интервьюироваться?
После обеда они ездили к каким-то интервьюерам, пили с ними пиво, кажется, танцевали, и на утро Иван Иванович прочёл в пяти газетах пять интервью с ним:
«О нормальной длине юбочек у балетных танцовщиц».
«Брать ли нам Герат?»
«О мерах к предупреждению наводнений».
«О лучшей закуске к водке».
«Что, по его мнению, сделалось с Андре».
Что произошло дальше?
Об этом грустно и рассказывать.
В один хмурый, ненастный день директор, – даже не лично, а через экзекутора – объявил Ивану Ивановичу свою волю:
– Подавайте прошение.
И Иван Иванович не только не смутился, но даже громко спросил:
– За что?
Экзекутор даже не нашёлся ответить, да Иван Иванович и не ожидал ответа. Смело и вызывающе глядя всем в глаза, он кинул, словно вызов:
– За то, что я интервьюируюсь?
Все были в ужасе. Он ещё бравирует этим!
– А Степан Степанович? – вызывающе бросил Иван Иванович.
Это уж было чересчур! Экзекутор сделал самое суровое лицо и отвечал, отчеканивая каждое слово:
