Владислава Сулина
Шкатулка демонов

Иллюстратор Анастасия Мамонтова

© Владислава Сулина, 2024

© Анастасия Мамонтова, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0062-2610-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

История первая: Хозяин хлопкового поля

Ранней весной, когда небо над Долиной Белых Облаков становится сапфиринового цвета – того нежно-голубого оттенка, который хочется сравнить с растворённым в молоке топазом, – на бескрайние поля, под обновлённое, тёплое солнце выходят девушки, одетые в длинные, не подпоясанные рубашки. Так они отдают матери-земле свою силу, чтобы та лучше родила. Они несут семена чудесного растения, способного, как верят за морем, давать жизнь крошечным барашкам.

Барашки эти, вырастая, тянутся к земле, оставаясь всё-таки связанными с материнским растением тонким стеблем-пуповиной. Подрастая, барашки кормятся травой, растущей вокруг. Их шерсть – настоящее сокровище, красотой и качеством превосходящая шерсть обычных овец.

Конечно же, в подобные сказки верят только совсем уж распоследние глупцы или народы, живущие на другом краю земли. О том же, что такое хлопок, в этой части мира знает каждый.

Не просто же так его именуют «белым золотом».

Весной поле боронуют в два следа: сперва идут вдоль, а затем поперёк линии распашки. После следует хорошо удобрить почву. Хлопок требует много воды, чтобы взойти, потому его обильно поливают. Зато потом уже он стойко переносит не всегда щедрое на дожди небо Долины: корни его глубоко уходят в почву, жадно вытягивая из неё влагу, оставляя губительную соль. Хлопок умерщвляет землю, и от того на одном поле его сеют не всякий год, чередуя со злаковыми.

В долгое и тёплое лето хлопок нежится под ласковыми лучами благодатного светила. Хлопок капризен, он не терпит никакого соседства, потому работники плантации пропалывают поля, тщательно уничтожая сорные травы. Хлопку нужно дышать, так что до того, как он зацветёт, работники рыхлят землю. Три недели семена прогревают на солнце, а затем замачивают в воде. Хлопок берёт всё лучшее от всех четырёх стихий, именно потому ткань, сотканная из хлопковых нитей, почитается священной.

Лучшие мастера ткут полотна тончайшей работы, имена самых умелых творцов известны также, как имена прославленных кузнецов или художников. Говорят, что среди сокровищ императора есть хлопковое одеяние до того тонкое, что способно поспорить с драгоценным шёлком! Ткань цвета свежего персика, расшитая золотыми нитями, и узор на ней – золотые рыбки в воде, среди лепестков вишнёвых цветов. Это сокровище хранится вместе с золотом и драгоценностями, не надевается, поскольку никому и в голову не пришло бы считать такое платье просто одеждой, пусть даже и праздничной.

Одна беда: мастер, сотворивший шедевр, умер, не завершив его, ибо платье то было свадебным, и, по задумке, к нему полагалось второе, невестино.

Все в империи знали, что император большой ценитель прекрасного. За один такой наряд он легко был способен отдать столько золота, сколько сравнялось бы по весу мастера. Россыпи драгоценностей он мог предпочесть один камень, если тот был уникален в своём роде. Чтобы угодить солнцеподобному, а, вместе с его милостью, конечно же, получить множество привилегий и почестей, достаточно было просто преподнести в качестве подарка нечто необыкновенное.

«Просто»!

Искушённый ценитель, император был придирчив и, если дарителя угораздит принести вещь, вовсе не такую замечательную и драгоценную, как ему казалось, можно было, чего доброго, вовсе дождаться изгнания.

Среди подданных императора был молодой князь Амато, чей род владел обширными плантациями хлопка в западной части Долины, а также старинной усадьбой «Отрадой», выстроенной ещё дедом отца князя, в месте удивительной красоты, на склоне горы, в окружении вишнёвых садов.

Род Амато славился и доблестными воинами, и сметливыми купцами, но жили они далеко от столицы, да и времена междоусобиц отгремели давно, потому, надо думать, нынешний император уже и не помнил, что среди его подданных есть крепкий, но немногочисленный род верных слуг.

И всё-так с тех пор, как Амато заступил место отца, отошедшего в иной мир, в столице слава рода зазвучала с новой силой: самый лучший хлопок во всей Долине рос на плантациях князя, и самые лучшие ткани ткали его мастерицы. Амато ничуть не чурался такой славы: пусть другие ищут почестей в воинском ремесле, он же мечтал возвеличить своё имя тем искусством, которое подняло семью над другими много поколений назад. Амато считался одним из лучших вышивальщиков своего времени, но, кроме мастерства, он обладал умом дельца и знал, что способен исполнить свой амбициозный замысел. Испокон века семья Амато растила хлопок и ткала полотна безупречной тонкости и красоты, и князь мечтал однажды превзойти своих предков и прославить род на сотни лет.

И всё же не их мастера когда-то создали драгоценное одеяние, хранившееся в сокровищнице императора, потому Амато хотел повторить то деяние, как путешественники мечтают пройти вдвое больший путь, чем первопроходцы, как стрелок мечтает поразить цель более сложную, чем его учитель, как зодчий стремится выстроить дворец, который затмит всех предшественников.

В то утро в «Отраду» приехал друг детства Амато – Деки. Он жил в столице и выступал в театрах и при дворах знатных господ, а, случалось, пел самому императору. Он и прежде пользовался гостеприимством князя, ему нравилось бывать в «Отраде», особенно в период цветения хлопка: в июле на кустах появляется множество крупных цветов (белых или жёлтых), с неровными лепестками, словно кто-то обернул черенок веточки тонкой, папирусной бумагой. После опыления цветы меняют свой окрас на нежно-фиолетовый, а вскоре высыхают и опадают. Их сердцевинка перед этим увеличивается, из коричневой она становится тёмно-фиолетовой, в ней появляется розовое веретёнце, которое со временем превращается в коробочку.

– Неужели столица отпустила тебя, друг мой? – с доброй насмешкой спросил Амато, когда Деки выбрался из повозки во дворе усадьбы и крепко обнялся с князем.

– Столица – любовница капризная, – улыбнулся Деки, – но она знает, что я принадлежу ей душой и телом и, нагулявшись по деревенским полям, всё равно вернусь.

– Не боишься заскучать в нашем захолустье?

– Уверен, ты найдёшь, чем меня позабавить, – в тон отозвался Деки.

Рано утром, едва позавтракав, Амато повёл друга в недавно отстроенные мастерские, показать, что переменилось за те два года, в которые они не виделись.

«Отрада» была именно усадьбой, совсем не крепостью, какими могли похвастаться старые роды Долины. Её строили, думая больше об удобстве будущих жильцов, чем о защите от врагов. Просторные и светлые покои окружали внутренний двор, засаженный вишнёвыми деревьями, в пруду плавала форель, росли кувшинки. Все покои дома соединялись между собой коридорами или раздвижными дверями, несколько широких лестниц вели на второй и третий этаж. Декоративные башенки, балконы, открытые галереи и широкие арки украшали усадьбу, вокруг росли сиреневые кусты, цвели, благоухая, розы. Чисто выскобленные деревянные полы кое-где покрывали циновки. Амато любил простоту и изысканность, и дом его не был переполнен ненужной роскошью, но все предметы домашнего обихода, от посуды и до мебели, представляли собой прекрасные образцы мастерства и гармонии.

Князь и его друг прошли в заднюю часть дома, туда, где заканчивались парадные и жилые покои, и начинались кладовые, кухни и прачечные, затем они вышли к новой постройке. Тут всё было проще, но всё равно чувствовалась хозяйская рука.

Дерево ещё пахло свежей смолой, краски ещё горели живыми огнями, не успев потускнеть. Сюда свозили готовый хлопок, здесь сидели пряхи, от зари до зари прявшие нити, здесь стояли ткацкие станки, на которых ткали полотна, здесь же были красильни и портняжная мастерская.

Основная работа закипала осенью, когда убирали урожай, но и сейчас работали на станках мастерицы, и Амато с гордостью показал другу склад, хранивший рулоны материи на продажу. Двое-трое работников как раз отмеряли ткань, чтобы отправить заказанный отрез в столицу.

– Очень тонкая работа, – похвалил Деки, со знанием дела осматривая материю. – Такую не стыдно поднести в дар императору.

Амато дёрнул уголками губ, и друг догадался, что задел за живое.

– Чем ты недоволен? В столице твои ткани с руками отрываю!

– Пустое, – махнул, рукой Амато. – Я хочу повторить работу мастера, создавшего истинное сокровище, но тонкость моих полотен не может сравниться с ним.

– Ты уже превзошёл его.

– В вышивке, – согласился Амато. – Но моим мастерам никак не удаётся соткать полотно достаточной тонкости, такой, чтобы оно могло соперничать с шёлком.

– Друг мой, это невозможно, – мягко возразил Деки. – Кто видел то драгоценное платье, что хранится у императора? Молва могла и приукрасить действительность.

– Нет особой разницы, соревнуешься ли ты с настоящим противником или только с его славой, твоя победа или проигрыш всё равно будут реальны, – произнёс Амато задумчиво, словно отвечая на какие-то свои, давние мысли.

– Ты гонишься за сказкой, – возразил Деки. – За пустыми фантазиями.

– Такое полотно подарило бы мне вполне материальные блага, – с усмешкой ответил князь. – Вообрази только, что моя работа окажется у императора! Ведь все придворные, вся знать станет покупать хлопок только у меня! Богатство ничто без власти. Если я преподнесу императору подобный дар, то завоюю расположение не только царского дома, но всех, кто ищет его милости. И Дарио уже не сможет отказать мне в сватовстве к его дочери.

– О, так дело не только в твоём честолюбии? – развеселился друг. – Здесь замешана девушка – вот это я могу понять. Ради любви мы творим безумные вещи. Кто этот Дарио? – полюбопытствовал он.

– Очень богатый землевладелец. Дарио старается заполучить расположение императора, впрочем, как сотни таких же вельмож, бесконечно плетущих интриги и строящих козни друг другу. Он не самый богатый, не самый влиятельный, нет у него особых умений и талантов, он не учён и не умеет подать дельную мысль или даже просто развеселить, но одной несравненной драгоценностью Дарио, всё же, владеет.

– И как зовут твою бесценную прелестницу? – усмехнулся Деки.

– Илэрия, – просто ответил князь. – Единственная дочь и наследница всего состояния. К девятнадцати годам она расцвела как изысканный цветок, бережно взращенный в укромном уголке сада, лелеемый и опекаемый с ревностным рвением всеми домочадцами во главе с отцом.

Амато умолк, окончив свою витиеватую тираду, его взгляд помутнел, мысли унеслись далеко.

– Соткать из хлопка полотно, способное соперничать с шёлком, невозможно, – категорично объявил Деки, прервав мечтательное состояние друга.

– Я полагал, поэты должны верить в романтику! – засмеялся Амато. – И уж никак не пристало плантатору обучать служителя искусства мечтать.

– В твоей мечте и не разберёшь, чего больше: романтики или холодного расчёта, – вполголоса отозвался Деки.

Как-то раз князь предложил другу поехать осмотреть хлопковые поля. Он наведывался туда, чтобы проверить, как идут работы, и убедиться, что всё делается в срок и должным образом. Друг заметил ему, что на то есть помощники, но Амато возразил, что помощники всегда могут найти себе новое место, а его благосостояние зависит от урожая хлопка.

И друзья отправились путь. Поля располагались не слишком далеко, и дорога от усадьбы до деревни, стоявшей у самого поля, всегда содержалась в порядке. Деревня тоже принадлежала князю. Он устроил там склады и сараи, где обрабатывали собранный урожай, и ещё маслобойню, на которой из оставшихся семян делали масло. Часть семян собирали для будущего посева, а часть шла в употребление. Деки со сдержанным восхищением оценил труды друга: Амато в самом деле многого достиг, не только сохранив наследство отца, но и заметно приумножив его.

В деревне их встретил староста, который сам повёл господина на поле. Он шёл впереди, а следом, на конях, ехали князь и Деки.

К концу дня, осмотрев и производство, и, очень тщательно, поле, Амато остался доволен. Он и Деки шли через поле, собираясь вернуться к тропинке, ведущей в деревню. Солнце уже садилось, закат полыхал тёмным цветом венозной крови, брызнувшей на бледно-голубое плотно, на противоположной стороне небосвода уже зажигались первые звёзды.

Оба мужчины наслаждались вечерней прохладой и красотой неба, когда заметили впереди маленькую, торопливую фигурку. Вскоре они нагнали пожилую женщину, одетую так же, как одевались все работницы поля. Серым платком была обвязана голова женщины, поверх простого платья надет фартук из плотной материи, тоже некрашеный и небелёный. Была она как чернослив, словно годы заставили тело усохнуть и сжаться. Лицо её потемнело от времени и работы, и покрылось морщинами, кожа туго обтягивала кости, руки были словно руки мумии.

– Здравствуй, бабушка, – поздоровался князь.

Работница так и вздрогнула: ни дать ни взять, увидела привидение! Разглядев, впрочем, молодых людей как следует, она успокоилась и поклонилась как полагается, но князь удивился.

– Кого ты ожидала увидеть, бабушка? – спросил он. – Разве в моих землях есть, кого бояться? Разве тут разбойники появляются?

– Нет, господин, в твоих владениях всё спокойно, – поспешно заверила старуха, – но бояться следует не только людей. Опасно ходить у хлопковых полей после заката, да ещё и одной, вот я и торопилась.

– Отчего же опасно? – спросил Деки.

Старуха сперва, как-будто, не хотела отвечать, но всё-таки решилась, впрочем, боязливо покосившись на поле, мирно засыпавшее в сумерках.

– Моя бабка рассказывала мне об одном существе, что обитает здесь. У нас такие создания называют фатами, они живут повсюду, или, по крайней мере, жили когда-то. Раньше, отправляясь в лес или в горы, люди боялись не только диких зверей или недоброго человека, но и повстречать одного из недоброжелательных фатов, потому что редко подобные встречи заканчиваются благополучно.

В ту памятную для неё осень моя бабка вышла собирать хлопок вместе с другими работницами. Когда все пошли обедать, она прилегла отдохнуть и уснула, а, проснувшись, поняла, что подруги успели уйти далеко. Она хотела встать и бежать за ними, но тут увидела существо, сидевшее на одном из кустов.

– Существо? – переспросил Амато, потому что старуха снова умолкла, бросив взгляд в сторону поля.

– Да. Оно было шестируким и таким кошмарным, что моя бабушка едва не лишилась чувств. Она так боялась посмотреть ему в лицо, что хорошо запомнила лишь рога удивительной формы и вида, венчавшие его голову: четыре корявые ветки, расходившиеся в стороны, с отростками поменьше, на которых цвели мелкие розовые цветы.

И это существо пряло.

На этих словах старой работницы Амато и Деки удивлённо переглянулись, а старуха продолжила:

– Оно тянуло нить прямо из воздуха, и моя бабка увидела, что со всех ближайших кустов к длинным пальцам существа тянутся полупрозрачные нити, исходящие прямо из созревших коробочек. Они сходились в одной точке, из которой фат тянул нить всеми шестью руками. Нить наматывалась на веретено, негромко жужжавшее в воздухе – этот-то звук и разбудил бабушку.

Она очень испугалась – да кто бы не испугался? – и попыталась бежать, но ноги не послушались её, и она упала, да ещё порвав рубашку. Когда, не помня себя от ужаса, моя бабка оглянулась, то увидела, как фат наклонился и смотрит на неё. Одна его рука по-прежнему держала веретено, а вот в другой он раскручивал нить, и та крутилась в воздухе медленно, но не опадая.

Тут бабка поняла, что пришёл ей конец, однако она вспомнила, что дома всегда задабривают духов едой, и подумала: «Ведь домовые фаты родственники всем прочим и, что хорошо одним, может быть недурно и другим». Тогда она вынула из своей котомки еду, припасённую на ужин. Там был кусок хлеба и фляжка молока, но ещё и лакомство, которое тайком положила её заботливая матушка – медовый пряник. Матушка её работала в ту пору в усадьбе, мой господин, и иногда (вы уж простите) приносила домой сласти: то печенье, то горсть колотого сахара. И вот это своё подношение моя бабка протянула фату.

До самой смерти ей было не забыть тех долгих секунд, пока дух медлил, глядя на дар, но вот лассо упало, дух наклонился вперёд и забрал еду. Моя бабка крепок зажмурилась от страха, а, когда открыла глаза, то увидела, что осталась одна. Хлеб был не тронут, а вот молоко и пряник исчезли. А ещё на коленях у неё лежал небольшой моток ниток – это фат оставил в обмен на её дар.

Старая работница торжественно замолчала, и некоторое время князь и его друг тоже молчали, осмысливая услышанный рассказ. Первым очнулся Деки.

– Хорошая сказка, – похвалил он и, повернувшись к князю, прибавил: – Наверное, когда вечером крестьяне собираются у костра, именно такие истории о духах и рассказывают.

– Всё это истинная правда! – проворчала старуха.

– И каждый, кто рассказывает страшилку, утверждает точно так, – кивнул Деки.

– Но я-то могу доказать, – вдруг хитро улыбнулась старуха.

Она запустила руку за ворот рубашки и достала иголку со вдетой ниткой. Деревенские женщины часто носят с собой иглу и нить таки же образом, приколов к одежде, чтобы всегда можно было тут же заштопать дыру.

– Это всё, что осталось от мотка нитей, полученных моей бабкой от фата, – произнесла старуха. – Нитей было не так много, и она использовала их несколько раз, хоть и опасалась, что может нажить беду. Вот, взгляните.

Старуха протянула иглу князю, тот взял её и поднёс нить к глазам. Нить была такой тонкой, словно паутина, но при том же очень и очень прочной, что особенно удивляло, ведь, если верить женщине, нитке было никак не меньше ста лет, а то и больше. И всё-таки она оставалась крепкой.

– Убедились? – спросила старая работница с нескрываемой насмешкой. – Видите, какая? Она словно шёлковая. Хоть обойдите всю Долину Белых Облаков, вы нигде не найдёте ничего подобного!

Князь передал артефакт другу, а взгляд его сделался задумчив.

– То создание, которое встретила моя бабка, – понизив голос, продолжила старуха, люди называют его Сарджа, – а ещё – Хранителем поля. Говорят, на хлопковых полях он прядёт свои нити и из тех нитей делает ловчие сети, и ещё говорят, что в те сети попадают не только мелкие зверьки, но и двуногая дичь. Работники до сих пор оставляют небольшие подношения духу хлопковых полей, хотя мало уже кто помнит, что это за дух и почему его задабривают. Люди думают, ради урожая, но я-то знаю: чтобы он не трогал живых!

Несколько дней Амато не мог выбросить из головы странную байку, он всё гадал, правду ли рассказала старая работница? Но нить – тонкая, словно сделанная из шёлка, и прочная как струна – эту нить он видел собственными глазами, а, стало быть, где-то жил или до сих пор живёт человек, умеющий так прясть. Вот если бы найти его!

Деки, конечно, заметил задумчивость друга и всячески старался её развеять, но князь, охотно соглашаясь участвовать и в соколиной охоте, и в конных прогулках, всё-таки оставался молчалив и серьёзен. Он прекрасно понимал, что тот, кто способен так прясть хлопок, может озолотить его, ведь из такой нити соткут полотно, не уступающее шёлку в тонкости и нежности, но при этом прочное, будто толстое сукно. Одежда из этой материи будет приятной телу и прослужит долго, не порвётся от неосторожного движения и не сносится в два счёта.

Думая о том, чего бы он мог достичь, князь стал словно одержим. Ночами ему снилось, что он ходит среди натянутых нитей, и каждая, если тронуть её, отзывается тонким звуком. Нити пересекаются и скрещиваются, и, хоть они белы как снег, что прячется в горных пещерах, их множество переходит в темноту, и оттуда, из сумрака, слышится тихое гудение веретена. Именно там, словно паук в паутине, притаился таинственный шелкопряд, хлопковый клоп, паук, плетущий свои бесценные сети.

В один из вечеров, когда воздух дышал холодом отступающей весны, а небо было ясным и звонким, Амато вышел из дома, сел на коня и поскакал к полям. В его седельном мешке лежал свёрток с душистыми лепёшками, кулёк карамельного сахара, медовые пряники, свёрток сладких булочек и бутылка молока. Князь собрал понемногу всех сладостей, каких нашлось на его кухне.

Вскоре он увидел впереди поле, расстилавшееся под звёздами. Амато спешился, привязал коня у окраины и пошёл между кустов, крадучись, как вор. Он сам себя спрашивал, зачем явился сюда, и утешался тем, как утром расскажет другу о выходке, о том, как снарядился ловить духа на пряники посреди ночи. Утром эта история в самом деле будет звучать потешно, но не теперь, когда в небе светит надломленная луна, и ветер шепчется, и горы чернеют стеной у самого горизонта.

Он зашёл как мог дальше, рассудив, что дух должен обитать вдали от людских домов.

Ночь отмерила половину срока.

Амато бросил на землю, в ложбинке между двух гряд кустов, свой плащ и лёг, закинув руки за голову. Рядом стоял железный фонарь, тускло освещавший пятачок земли.

Амато был сильным и здоровым мужчиной, и не боялся ночной сырости. Его ищущий взгляд блуждал по очертаниям тонких, как дым курений, облаков, ползших по небу, и вскоре мысли его стали такими же лёгкими и протяжёнными, ленивыми. Потом и образ духа стёрся из них, и Амато стал мечтать об Илэрие, о том, как они вдвоём гуляют по его вишнёвому саду или отправляются верхом на прогулку в горы, или как она сидит во внутреннем дворике и вышивает, или занимается ещё чем-нибудь, а он лежит не веранде, курит длинную трубку и просто любуется ею.

Неизвестно, сколько прошло так времени. Фат не появлялся и Амато уже понял, что попался на сказки деревенской дурочки. А, впрочем, ему не жаль было потраченной ночи, хотя другу он, пожалуй, не станет рассказывать – тот попросту поднимет на смех! Лучше потихоньку вернуться в усадьбу, пока его не хватились.

Амато приподнялся, отряхиваясь и зевая, да так и замер на коленях, уставившись вверх. Потому что с ближайшего куста на него в упор глядело существо из рассказа старухи.

Оно опиралось на куст ступнями и ладонями одной пары рук, от чего колени торчали в стороны, делая его похожим на насекомое. Плечи покрывала тёмная материя одеяния, бесформенного и непонятного вида: то ли существо одето в широкие штаны и рубаху, то ли в подобие халата. На груди запах расходился, оголяя торчащие кости ключицы, мощную грудь и торс. Почему-то ткань казалась похожей на панцирь, вроде жестких крыльев жука, или чехол, или даже доспехи.

Ещё одна пар рук выступала не с боков, как, почему-то, представлялось Амато по истории старухи, а из-за спины, существо держало их разведёнными в стороны, чтобы удобнее было балансировать на кусте. Между прочим, оно не производило впечатление бесплотного духа, в нём чувствовалась тяжесть, сродни той, что зримо ощущается у крупных животных, но тонкие веточки почему-то не проламывались под ним.

Кто придумал называть эту сущность фатом, духом? Перед Амато сидел самый настоящий демон! Брови хищно расходились в стороны от толстой переносицы, выступающей горбом. Острые уши заставляли вспомнить о летучих мышах. Серые глаза, лишённые зрачков, были глубоко утоплены в глазных впадинах, а в центре выпуклого, широкого лба чернел третий глаз, глядевший из недр черепа золотой точкой зрачка. Чёрные волосы прямыми прядками спадали на плечи и голову украшали рога из ветвей с розовыми цветами.

Сарджа хищно прижал уши и раскрыл рот, и Амато увидел, как широкая прорезь протянулась у того от уха до уха. Эти челюсти способны были раскрыться на такую ширину, что, должно быть, без труда перекусили бы человеческую шею пополам. Два длинных, алых языка высунулись изо рта и облизнули тонкие губы.

Князь понял, что ему пришёл конец, и готов был встретить его стойко, однако ведь именно ради этой встречи он и пришёл сюда, следовало хотя бы попытаться исполнить план. Амато притянул к себе сумку и вынул первый свёрток, который попался под руку. Им оказался кулёк пряников. Разорвав бумагу, Амато протянул пряники духу.

Тот наклонил голову на бок, поглядел на сладости, а затем снова на князя.

– Прошу, возьми, – произнёс князь. – Я пришёл, потому что хотел встретить тебя. Прости за вторжение и прими угощение в качестве знака доброй воли.

Амато торопливо достал прочую еду и разложил на своём плаще, а затем, не вставая с колен, отполз чуть-чуть в назад.

Дух повернул голову на другой бок. Его языки пробежались по острым, белым зубам, рот так и оставался приоткрытым в безумном оскале-ухмылке. А затем он внезапно подпрыгнул, соскочив с куста, и приземлился на землю. Усевшись на плаще, фат схватил пряники и принялся их уплетать, а из-за его спины показалась третья пара рук. Он принялся есть и одновременно доставать из сумки прочую снедь, и в считанные минуты умял всё, что принёс человек. Доев, дух поднял голову и посмотрел на князя. Этот слепой и при том пристальный взгляд заставили Амато неуютно поёжиться, он подумал, а не захочет ли фат перекусить теперь свежим мясом?

– Я могу дать ещё, – быстро заговорил князь. – В моей усадьбе ты мог бы есть столько сластей, сколько захотел бы. Да вообще всё, что захочешь, ты получишь! Мне нужна твоя помощь.

До сих пор фат не проронил ни слова. Князь засомневался, а может ли тот вообще говорить, да и станет ли? Духи все разные и мало кто из них расположен общаться. Но Амато обнадёжило то, что люди делают подношения духу хлопковых полей: стало быть, есть некий симбиоз, связь, и можно надеяться…

Амато облизнул пересохшие губы и фат повторил его движение.

– Я…

– Я знаю, кто ты, – перебил фат.

Амато вздрогнул всем телом. Голос у фата был хриплый и пробирающий до костей.

– Усадьба… люди… – произнесло существо. – Сладости – хорошо. Что ты хочешь, князь?

– Чтобы ты спрял для меня нити тоньше шёлка, чтобы соткать полотно прочное, как холст, и нежное, как лепестки лилий.

Фат помолчал. Вероятно, человек впервые предлагал ему сделку, тем более такую. Скорее всего, ему никогда не случалось даже беседовать с людьми. Но ведь это так естественно, ведь люди постоянно заключают сделки с фатами и те принимают условия. Люди оставляют подношения на перекрёстках и у источников, взамен невидимые создания оказывают помощь, или не вредят, в зависимости от свойств самого духа.

– Хорошо, – сказал фат. – Я приду на закате завтрашнего дня. Если ты позовёшь.

Он внезапно подскочил на одной ноге, крутанулся, будто заворачиваясь в воздух, и исчез. На земле осталось лишь несколько розовых лепестков.

Князь стоял ни жив ни мёртв. «Я приду на закате…» – эхом отдались в его голове слова духа. Амато вдруг сделалось страшно.

К утру он возвратился в «Отраду», пробрался в дом и свалился в постель. Его одолела лихорадка, он забылся тревожным, душным забытьём. Князю что-то снилось, но даже во сне он не мог разобрать, что, только чувствовал шелковистые прикосновения и нечто бесформенное, не большое и не маленькое, окутывавшее его.

Когда он очнулся, солнце уже ушло из зенита и катилось к горизонту. Были ли события минувшей ночи реальными или они только приснились князю?

Амато вышел на террасу и крикнул слугу. Он приказал, чтобы все работники без исключения собрались за полчаса до заката у ворот усадьбы, тех, что выходили на дорогу к полям. Слуга не выказал ни тени удивления, поклонился и отправился передавать указание господина, и вот уже вскоре усадьба гудела от волнения. Люди шёпотом переговаривались, гадая, что задумал их господин, что же такое он хочет объявить им всем? Уж не надумал ли он жениться?

Но следом поступило новое указание: в задней части усадьбы, рядом с помещениями прядильщиков, князь распорядился подготовить комнату. Из этой комнаты вынесли всё, что было, оставив только циновки на полу и постель, свёрнутую в углу. Все простые ширмы, затянутые плетёнками, заменили на дорогие, принесённые из лучших покоев, со вставками из туго натянутого полотна, расшитых журавлями, цветами пионов и лилиями. Здесь поставили столик из красного дерева и к нему положили атласные подушки. Но, самое главное, князь распорядился принести в комнату кудель, и очень много, и всю её свалили в кучу прямо на полу. Ни прялки, ни ткацкого станка – совсем ничего. Слуги гадали, кого ожидает их господин и строили предположения, но ни одно из них даже близко не подобралась к истине.

Деки нашёл друга во внутреннем дворике, где тот сидел, погружённый в свои мысли. Было похоже, что мысли эти совсем не весёлые.

– Что случилось? – спросил Деки. – Что за чудачества?

– Я жду кое-кого.

– Это-то я заметил! – воскликнул друг. – А вот кого, хотелось бы мне знать?

Однако князь не ответил, а только улыбнулся таинственной улыбкой, и Деке пришлось оставить его.

День шёл и ничего не менялось. Слуги продолжали шептаться, князь ходил по усадьбе взведённый, почти не говорил.

Но вот солнце достигло горизонта, окунулось кровавым сгустком в молочную плёнку облаков, алые и розовые полосы растеклись над горами, прикосновения ветра стали зябкими и настойчивыми. Князь вышел к воротам, что вели в сторону полей, сел на камень и принялся ждать. Деки тоже вышел, беспокоясь за друга, а слуги собрались за их спинами, выглядывая изо всех углов и окон.

Солнце последний раз вспыхнуло и утонуло за краем мира, ночь схлопнулась над долиной, сумерками изгоняя все краски. Князь поднялся и вид у него был такой, словно что-то случилось, неясно только, хорошее ли, плохое?

– Идём в дом, – позвал Деки.

Амато кивнул, даже повернулся, но всё-таки его взгляд в последний раз уцепился за дорогу, жадно, безнадёжно.

Вдруг лицо князя посветлело, озарённое какой-то мыслью. Но почти сразу князь помрачнел, он запустил пятерню в волосы, потом решительно выпрямился и произнёс негромким, но чистым голосом:

– Сарджа.

В то же мгновение на дороге перед воротами взметнулся маленький вихрь из пыли и сиреневых цветков, и появился человек. Он был одет в серую хламиду, подпоясанную тканевым поясом, босой, и ветер трепал его чёрные волосы, струившиеся как шёлк.

Дружный вздох ужаса пронёсся над двором. Рука Деки словно сама собой метнулась к кинжалу, но Амато вскочил с камня и перехватил друга за запястье. Певец бросил на него безумный взгляд и опять вперился в существо, ожидавшее в нескольких метрах от них.

– Что он такое?! – непослушными губами произнёс Деки.

Князь не отвечал и певец снова взглянул на друга, и поразился, каким странным было у того лицо, какую странную гамму чувств выражало оно.

«Он сошёл с ума!», – почему-то подумалось Деки, и тогда ему стало совсем страшно.

А потом дух сделал шаг, другой… Амато и Деки синхронно качнулись в стороны и фат прошёл мимо них прямо во двор. Не помогли ни защитные амулеты над аркой, ни оберёжные камни у входа. Фата пригласили и фат явился. Он шёл, не глядя ни на кого, но никто не ускользал от его взгляда. Слуги замирали, в ужасе прижимаясь друг к другу и прячась за большими водяными кувшинами или за кустами сирени, росшими во дворе, ни звука не раздавалось в доме, страх замкнул уста.