Владислав Стрелков
Тропой мужества
Свешников запустил воспроизведение, и в этот момент мобила Паши завибрировала.
– О, вот и Серега. – Паша нажал ответ. – Да, Серег, ага, сейчас встречу. Вася? Уже очнулся… бегу. – Свешников шагнул к выходу. – Ты ролик посмотри пока, а я пойду Серегу запущу.
На экране возникает надпись – «Интервью Героя Советского Союза гвардии полковника Самойлова Александра Васильевича». Маргелов вгляделся в лицо ветерана и замер, глядя в экран. Неужели…
– Александр Васильевич, а вам бывало страшно?
– Конечно, бывало. Особенно страшно было в первый бой.
– Расскажите о нем.
– Мне часто вспоминается первый бой. Наш взвод держал оборону на рубеже реки Усяжа недалеко от деревни Багута. Наш лейтенант погиб первым при налете вражеской авиации, и командование принял его зам – сержант Резеда Ярослав Васильевич. Грамотный был сержант. И я никогда не забуду его слов – главное в первые минуты себя пересилить, свой страх переступить, потом никакой огонь вражеский не испугает. Так и было. Не боялись против танков с одними бутылками с зажигательной смесью выходить. Знали – что погибнем, но шли на смерть. Шли…
А сержант наш… На него танк полз. Гранат нет, только бутылки с зажигательной смесью, когда он замахнулся, пулей бутылку разбило и сержанта охватило огнем, так он кинулся к танку и об него вторую бутылку разбил. Погиб, но вражеский танк сжег. Вот так. Я рассказывал об этом бое командованию. Обо всех ребятах, геройски погибших. Но награждать посмертно их не стали. Тогда не до этого было. А сейчас наш долг помнить о погибших героях. Всех, о ком неизвестно.
– А дальше?
– Немцы тогда нас почти к опушке прижали. Четверых, уже раненых, на нас танки идут, а у нас лишь пулемет «максим» с последними патронами… потом взрыв…
Вынес меня Кондрат Степанович Черных. На себе вытащил. Тоже человек с большой буквы. Он еще в Первую мировую немцев бил. Пулеметчик от Бога! Он еще до прибытия взвода на рубеж пулеметную точку оборудовал. И тоже принял участие в том бою. И когда его «максим» раскурочило взрывом, меня раненого вынес и укрыл. Потом он создал партизанский отряд, из местных жителей и окруженцев, что пробирались на восток.
– Постойте, это тот самый «Товарищ Кондратий»?
– Да-да, тот самый. Немцы его называли Шварцекондрат.
Командовал товарищ Кондратий отрядом до самого уничтожения в 1943 году. Немцы тогда бросили против отряда целый полк. Это против всего сотни бойцов. Сотни! Кондрат Степанович погиб, прикрывая отходивших товарищей. Я тогда уже на Большой земле был. Эвакуировали, после тяжелого ранения…
Глава 5
Генерал-майор навис над столом, задумчиво рассматривая расстеленную карту. Обстановка в последнее время запуталась окончательно. Сведения устаревали, не успев дойти до штабов.
Связь как таковая отсутствовала. И со штабами полков. С командованием тоже. Дивизионная радиостанция попала под удар вражеской авиации еще на марше, а заменить ее нечем.
Последний полученный приказ – отходить к Свислочи и прикрывать отход десятой армии выполнили, но потеряли при этом до тридцати процентов личного состава, так как по пути подверглись массированной бомбардировке. Погиб почти весь состав штаба, включая комиссара и начальника тыла.
Чтобы прояснить обстановку, послали несколько разведгрупп по разным направлениям. Результаты разведки не радовали. По сведениям вокруг дивизии сосредоточились большие силы противника. Дивизия практически была в окружении. Правда, некоторые сведения противоречили друг другу.
– Васильев!
Из соседней комнаты появился лейтенант-связист.
– Я, товарищ генерал!
– Связь с 53-м есть?
– Нет, товарищ генерал. Только наладили, тут же пропала. Связистов уже послали.
Генерал вновь смотрит на карту. Чехарда со связью раздражала. Связи с 53-м артиллерийским полком нет уже три часа, не говоря о связи с командованием армии.
Входит капитан Перепелкин, командир разведроты.
– Товарищ генерал, данные разведки.
– Докладывай.
Капитан склонился над картой и начал доклад, показывая точки на карте.
– Вот тут стоял третий батальон 345-го полка. Так там нас огнем встретили. Немцы, значит, уже стоят. Вот здесь стоят танки, а тут видели немецких мотоциклистов…
Генерал отметил эти сведения на карте, затем, приподняв ее край, достал тетрадь. Перелистнув пару листов, пробежался глазами по строкам, нашел искомое, нахмурился.
– Смирнов! – крикнул он в соседнюю комнату. Появившемуся на зов лейтенанту приказал: – Где этот студент? Веди его сюда. – Затем повернулся к капитану. – А ты, Геннадий Петрович, поприсутствуй. Сейчас типа одного приведут. Послушаем вместе, интересные вещи рассказывает.
– Что за тип?
– Появился тут с утра. Передал мне тетрадь, а в ней «ценные сведения». Меня по имени-отчеству знает, а у самого документов нет. Назвался Маевским Михаилом Карловичем, студентом московского мединститута.
– Студент из Москвы? Тут?
– Ну, допустим, проверить его слова можно. Если помнишь, у нас медслужбу Павлов возглавляет, а он как раз из этого института к нам пришел.
– Так его сюда бы вызвать…
– Потом. Немцы утром отбомбились аккурат по санбату.
– Как это? – удивился капитан. – Там же на всех палатках красный крест нарисован!
– А вот так! Много персонала погибло. Павлов зашивается. От стола уже сутки не отходит.
– М-да… как же так!
– Вот так, – вздохнул генерал, – вот так! Однако сведения у студента таковы, что жуть берет. Он знает все наши передвижения за неделю, начиная с двадцать второго числа. Расстановку сил, как наших, так и противника. Имена немецких командующих полков, дивизий и корпусов, точное их расположение по датам и местам, количество личного состава и техники. Вот, например…
Генерал провел пальцем по строкам, нашел искомое.
– Против 132-го стрелкового полка действует 162-я пехотная дивизия противника, командующий генерал-лейтенант Герман Франке. Состав – три пехотных полка, один артиллерийский полк, противотанковый батальон, саперный батальон и батальон связи.
– Разрешите? – и капитан показал на тетрадь. После утвердительного кивка он быстро просмотрел записи, после чего удивленно взглянул на генерала.
– Есть какие мысли?
– Разведчик? – предположил Перепелкин.
– Не похож. Слишком молод. Думаю – действительно студент, но вот откуда сведения?
Открылась дверь, и лейтенант доложил:
– Маевский доставлен.
– Давай его сюда.
Вошел молодой парень в светлой безрукавке, темных штанах и туфлях. Среднего роста, худой, волосы темные. Особо выделялся нос с горбинкой вкупе с глубоко посаженными глазами. В руках он держал довольно толстую тетрадь. Она привлекла внимание не только генерала. Капитан Перепелкин покосился на тетрадь и выразительно посмотрел на генерала. Тот кивнул и повернулся к парню.
– Проходи. Присаживайся.
– Спасибо, товарищ генерал-майор.
Маевский прошел и сел на стул у стены.
– Давай без чинов. Меня зовут… – генерал запнулся, взглянул на студента, – впрочем, ты знаешь. Ты Михаил Карлович Маевский. Так?
Парень кивнул.
– Значит, так, Михаил. Откуда у тебя эти сведения?
– Все подтвердилось?
– Все.
– И у вас есть вопросы. Причем особенно – как я узнал то, что произойдет сегодня, находясь под вашим присмотром?
– В том числе.
Студент сделал глубокий вдох и начал говорить:
– Сведения, представленные вам первоначально, касались только вашей дивизии и по времени были только до сегодняшнего числа, то есть двадцать седьмого июня включительно. Я намеренно дал не совсем полные сведения, известные мне, лишь для того, чтобы имелась возможность проверить их. И поверить в остальное. Тут, – Маевский показал на тетрадь, – записаны данные, которые имеют гриф «совершенно секретно». Их необходимо доставить командованию как можно быстрее. К противнику они попасть ни в коем случае не должны.
Генерал с капитаном удивленно переглянулись.
– На первых трех страницах все, что касается вашей дивизии вплоть до 30 июня, – продолжал вещать студент. – Далее данные по всем фронтам о направлениях немецких ударов, с номерами подразделений, командным составом и количеством людей и техники. Десять последних страниц тетради к боевым действиям не относятся, но они тоже особо важны. Там отражена технология производства необходимого лекарства, которое может спасти множество жизней.
Маевский замолчал, поднялся, подошел к генералу и протянул тетрадь, после чего вернулся, сел на стул, как-то сразу поникнув. Вытер выступивший пот.
– Я прошу поверить мне, – сказал он тихо. – Это очень важно. Очень. Не спрашивайте источник этих сведений. Сказать не смогу, да и… с ума скоро сойду, – последнюю фразу студент прошептал, и генерал с капитаном ее не расслышали. Оба внимательно просматривали содержание тетради.
По мере прочтения у обоих менялось выражение лиц. Генерал больше хмурился и мрачнел, а капитан постепенно багровел, зло поглядывая на студента.
– А не шпион ли ты? – сквозь зубы процедил Перепелкин. – Выходит, немцы уже Минск окружили…
– Успокойся, – вздохнул генерал, – ты многого не знаешь. Смирнов!
В комнату вошел лейтенант.
– Проводи товарища студента, пусть у связистов пока посидит, и организуй ему поесть чего. Да, Васильева ко мне вызови.
– Есть! – Лейтенант пропустил студента вперед и вышел следом.
– Я много чего не знаю, – сказал капитан, – однако как можно знать то, что случится через несколько дней? И откуда этот… студент столько знает о противнике?
– А ты на подпись внимание обратил?
– Феникс? Ну, обратил и что?
– Не все так просто. Встречался мне уже этот позывной. Насчет направления ударов немцев – это уже было в «майских играх»[2]… черт возьми! Так что… – генерал взглянул на карту, – если взять те доклады, кои поначалу приняли за дезинформацию, приложить к ним твои разведданные, учесть всю сложившуюся обстановку, то все совпадает с данными, изложенными в этой тетради. И все становится понятным. Нет, не все, – поправился генерал, взглянув на капитана, – но многое. Что, например, означает запись – Ярцево 11.08.1941? Там что-то произойдет? Не зря эта дата и населенный пункт записан в первых трех листах, относящихся к нашей дивизии.
– Так у студента и спросить.
– Спросим, а пока собирай людей, капитан, и ставь задачу – установить связь с полками. Одну группу направишь в штаб десятой. Донесение я составлю. Еще надо комиссара Серебровского найти и вместе с ним Маевского с тетрадью в Москву переправлять.
– Я бы студента к Павлову сначала сводил.
– Для проверки? Хм, своди, пожалуй, не помешает. И там его пока оставь, раз студентом-медиком назвался. Пусть помогает по мере сил, а Валерий Семенович за ним присмотрит. Так и поступим, веди студента в медбат. И бойца потолковей к нему приставь.
– Людей мало, товарищ генерал.
– Знаю, но найди! – стукнул по столу кулаком комдив. – Все, выполняй поставленную задачу.
* * *
– Сядь здесь и жди, сейчас что-нибудь тебе поесть найду.
Лейтенант вышел, а Михаил сел на лавку и устало привалился к стене. Напряжение, державшее его последние полчаса, начало отступать. Сомнения все еще грызли, но по поведению генерала – ему поверили.
«А я говорил – делай, как велят, и поверят! – возник голос в голове. – Все еще сомневаешься?»
– Сомневаюсь, – буркнул Михаил.
– Что? – спросил сержант, который старательно что-то записывал.
– А? Нет, ничего…
«Отвечай мысленно, болван, – отругал Мишу голос, – а то действительно подумают, что ты сумасшедший».
«А не похоже? – огрызнулся Маевский. – Никогда бы не подумал, что такое со мной случится! Ну почему я на хирурга пошел, а не на психиатра?»
«И что, помогло бы?» – усмехнулся голос.
«Не знаю, – признал Михаил. – Но день точно безумный».
Да, день был сплошное безумие. Все началось около девяти часов утра, когда Михаил миновал мост, где у него проверили документы охраняющие мост красноармейцы. После чего он решил немного отдохнуть и присел у крайнего сруба. Ноги после нескольких часов перехода гудели, и Михаил решил подождать кого-нибудь в компанию, и лучше, чтоб присутствовал транспорт. Та телега, которую он видел впереди, у моста не задержалась и теперь ее точно не догнать. Пока можно перекусить, а то с утра ничего не ел. Только Михаил достал сверток с салом, как послышался звук мотора. Чтобы посмотреть, кто едет, пришлось выглянуть за угол. Это с запада к мосту подъехала полуторка с дюжиной красноармейцев в кузове. Маевский тяжело вздохнул – тут ему не светило. Военные его точно не возьмут, можно даже и не спрашивать.
От частых выстрелов Маевский подскочил, выронив сало, и сунулся посмотреть – что происходит. От увиденного оторопел. Приехавшие красноармейцы расстреливали бойцов из охраны моста. На его глазах застрелили кинувшегося к лесу паренька, что крутился возле бойцов. Тот, кто стрелял в пацана, внимательно посмотрел вдоль дороги, и Михаил шарахнулся назад. Запнулся о слегу и сильно приложился затылком о край сруба. Сознание померкло только на мгновение. Маевский медленно поднялся, держась за голову.
«Так-так, что тут происходит?»
Голос прозвучал так явственно, что Михаил опять подпрыгнул.
– Кто здесь? – прошептал Маевский, оглядываясь.
«Ангел-хранитель, – хмыкнул голос, – если, конечно, будешь меня слушать».
– Видно, сильно я головой приложился, – решил он.
Кто-то закричал у моста, и Михаил решил посмотреть.
«Красноармейцы» убирали прочь тела, а четверо окружили каких-то гражданских, на свою беду оказавшихся неподалеку. Что там они говорили, было плохо слышно, получилось разобрать только – жиды. После чего гражданских грубо оттолкали к берегу и пристрелили.
– За что… – прошептал Маевский, бледнея, – за что…
«За то, что евреи, – прозвучал голос, – и за то, что оказались неподалеку».
Михаила передернуло. Ноги ослабли, выступил холодный пот. Что делать, он не знал.
«Беги, дурень! Это „бранденбурги”, диверсанты немецкие. Шлепнут тебя и не поморщатся».
– Потому что я тоже еврей?
«Потому что ты тупой! Шлепнут потому, что ты их видел. Беги!»
Михаил кинулся вдоль дороги.
«В лес, дурень! В лес беги!»
– Эй, парень, спишь, что ли?
Михаил открыл глаза и увидел лейтенанта с котелком.
– Вот, лучше еды не найдешь.
– Что это? – спросил Маевский, глядя на что-то зеленоватое и густое, но очень вкусно пахнущее.
– Щи это. Зеленые, вчерашние, в печи томленные. Ум отъешь.
– Спасибо.
Лейтенант ушел, оставив котелок с ложкой и ломтем хлеба, а Михаил еще раз понюхал варево. Пахло от котелка умопомрачительно, аж в животе засосало, ведь он сегодня лишь немного хлеба съел, когда его в сарае заперли. Больше ничего из еды не имелось, так как сало Маевский выронил еще у реки, когда убегал от переодетых в красноармейцев немецких диверсантов, «бранденбургов», как назвал их этот ангел-доппельгенгер.
«Вообще-то я скорее альтер эго, – тут же отозвался голос, – но в чем-то ты прав».
«В чем прав? В том, что ты темная сторона личности, и я должен скоро погибнуть?»
«Хм, – почему-то смутился голос, – почему темная, разве я жизнь тебе не спас?»
«Ты на вопрос не ответил!» – возмутился Михаил, даже ложкой взмахнул.
«Все там будем, – философски ответил голос, – ты кушай, а как насытишься, так на вопросы и отвечу».
«А во время еды нельзя? – спросил Маевский, запуская ложку в котелок. – Все равно разговор у нас мысленный».
«Никак нельзя. Ты еще голоден, а значит больше зол, чем добр, и на сытый желудок адекватней будешь. И то, что я тебе скажу, точно не понравится».
«Посмотрим… – ответил Михаил и, чуть подув на варево, положил его в рот. – М-м-м, с ума сойти! Это же амброзия!»
«Ага, на голодный желудок все съедобное амброзия! – согласился голос. – Однако зеленые щи действительно вкусны».
«Это ты виноват, что я сегодня ничего не ел, – буркнул Маевский. – До сих пор не могу понять, как ты смог меня убедить поменять целую банку тушенки на пару тетрадей и карандаш».
«Пришлось, извини, но такую возможность упускать нельзя. А селяне просто так ничего тебе не дали бы. И то, что ты записал, стоит того».
«Это по реакции Степанова было видно. Кстати, а что означает – Ярцево и дата?»
«Это касается только генерала, – ответил голос и после непродолжительного молчания, добавил: – Это дата и место его смерти».
Ложка замерла на полпути.
«Я знаю – кто ты!» – заявил Маевский, глотая порцию щей.
«И кто же?»
«Дух! Человек, умерший когда-то. Только духи знают будущее».
Михаил невольно хихикнул, не сразу поняв, что это не его реакция, а альтер эго.
«Да? – весело спросил голос. – И чей же я дух?»
«Ну… – задумался Михаил, – бабушка Достоевского вызывала Грибоедова…»
«И Наполеона тоже, – хмыкнул голос. – Да, я знаю будущее, но я не дух».
«А кто же еще?»
«Это сложно объяснить, я такой же человек, как и ты, но в данный момент я разумная система полей. Временно, конечно».
Михаил даже жевать перестал. Замер, открыв рот от изумления.
«А это возможно?» – наконец мысленно спросил он.
«Возможно. С помощью специальных электронных машин, – пояснил голос. – Я из будущего».
«Из будущего… – потрясенно повторил Маевский, – а я думал, что сошел с ума и у меня раздвоение личности».
«Кстати, я почти все о тебе знаю, а ты обо мне нет. Так что будем знакомы – меня зовут Свешников Павел Анатольевич, мне двадцать три года, учусь на физфаке».
«А…» – но спросить Михаил не успел, в комнату вошел капитан Перепелкин и недобро уставился на студента. Отчего тот даже поежился.
– Поел? – наконец спросил он.
– Да, спасибо. – Маевский положил котелок и ложку на стол.
– Тогда пошли, – усмехнулся капитан, – шпион, мать твою…
Глава 6
Тропа петляла по березовой роще. Если бы не отчетливо слышимая канонада, то можно подумать, что никакой войны нет. Михаил прислушался и понял, что грохот канонады стал ближе, а еще в обед отзвук был еле слышен.
«Бесполезно все», – подумал Маевский.
«А ты думал, что все сразу поменяется? – спросил гость. – Нет, так не бывает. Конечно, меры примут, если поверят, и даже будет какой-то успех, локальный. Но будут последствия. Немцы могут мгновенно изменить направление ударов, а наши не в состоянии оперативно реагировать на быстрое изменение обстановки».
«Ну ты…» – возмутился Маевский.
«Не дури! – прервал гость. – Ты думал – малой кровью, на чужой территории? А помнишь, что в тетрадь записывал? А когда в штабе сидел, что про связь говорили, слышал? Ее нет. Проводная постоянно нарушается. Пока связисты ищут обрыв, все донесения через посыльных. Пока сведения доставят… а у немцев радиостанции имеются на каждом самолете, на каждом танке. А у наших? Дай бог на командирских машинах стоят и не факт, что имеют качественную связь. Танкисты, вон, вообще флажками машут. И еще, ты хотел знать – как дальше будет? Так вот, Питер, то есть Ленинград, восьмого сентября в блокаде будет, а уже в октябре немцы до Москвы дойдут…»
Михаил чуть не споткнулся.
«Как до Москвы?»
– Эй, ты чего? – обернулся капитан.
– Канонада, – нашелся Маевский. – Она приблизилась.
– Приблизилась, – буркнул Перепелкин.
– Они же южнее должны ударить, – пробормотал Михаил, вспоминая сведения.
– Что? – не расслышал капитан. – Ты вот что, не дури, бежать не советую. Не верю я тебе, не верю.
– Незачем мне бежать, – пожал плечами Михаил. – И не шпион я. Если к немцам попаду, то они меня просто убьют.
– Это почему?
– Евреев они очень не любят. А я наполовину. По отцу, и внешне весь в него пошел.
– Откуда про то знаешь?
– Видел. Там, у моста, я рассказывал.
– Это которые… э-э-э… «бранденбурги»?
– Да, «Браденбург-800». Там еврейская семья поблизости оказалась, так немцы их сразу к берегу и расстреляли.
– Ладно, учтем, пошли быстрей.
Они перешли через ручей по узкому мостику.
«Павел, – впервые назвал гостя по имени, – Павел, скажи – немцы победили? Поэтому ты… то есть вы сделали эту машину времени?»
«Нет. Победили мы. В конце апреля сорок пятого наши взяли Берлин, в начале мая немцы подписали капитуляцию. Девятого мая мы празднуем день Победы!»
Михаил даже облегченно вздохнул.
«Но до этого великого дня четыре года тяжелой войны, – скорбно добавил Павел. – И двадцать два миллиона погибших».
«Двадцать два! – чуть не выкрикнул Маевский. – И вы решили… помочь?»
«Да! И переданные мной сведения лишь малая толика. Ведь в наше время известно практически обо всем. Чего стоит раскрыть все планы немцев?»
«Тогда почему ты передал сведения только на несколько дней?»
«Есть несколько причин. Первое – на память я не жалуюсь, однако запомнить все не реально. Второе – медленное реагирование нашего командования на изменение обстановки. Третье – неумение правильно концентрировать силы в ключевых местах, еще логистика практически никакая. И последнее, то есть четвертое – противодействие вызовет изменения в планах ударов, тогда многое из переданного станет бесполезным».
Тропа, петляющая по роще, вывела на обширную поляну, и Михаил вздрогнул. Открылось жуткое зрелище. Исковерканная воронками земля. Обгорелые остовы машин. Еще дымящееся тряпье. И запах крови.
– Сволочи! – скрипнул зубами Перепелкин. – Сволочи! Видели же, что красный крест бомбят.
Смотреть на этот ужас не хотелось, и Михаил невольно отвернулся. Взгляд наткнулся на сложенных рядком погибших. Рядом двое бойцов копали общую могилу.
– Как же так?!
«Им плевать на красный крест. Эта война идет на уничтожение. Про количество погибших я уже говорил».
– Пойдем, – сказал капитан. – Вон уцелевшие палатки стоят.
Две большие палатки с красными крестами стояли в глубине рощи. На брезентовые крыши были набросаны ветки, очевидно для маскировки. За палатками виднелась дюжина телег, на которые грузили раненых, очевидно для отправки в тыл. А раненых было много. Они сидели и лежали под тенью берез. Михаил был в подавленном состоянии и не сразу понял, что за шум примешался к грохоту канонады. Это был стон раненых.
Когда подходили к палатке, из нее вышел врач в забрызганном кровью халате, устало привалился к березе и закурил, смотря перед собой.
– Здравия желаю, товарищ военврач!
Врач поднял голову.
– Здравствуйте, товарищ ка… – в этот момент его взгляд остановился на спутнике капитана и глаза врача округлились. – Миша?!
* * *
– Зажим. Еще зажим…
Хирург ловко перехватывает кровоточащие сосуды. Затем поданным скальпелем рассекает ткань, и кровь начинает быстро заполнять раневой канал.
– Тампоны.
И Михаил корнцангом[3], часто меняя тампоны, чистит рану от выступившей крови.
– Ранорасширитель.
Валерий Семенович разводит края раны.
– Вижу его. Тампон и пулевку[4].
Осколок находится почти у самого сердца. Повезло бойцу, всего сантиметр не дошел.
Эта операция третья по счету, где хирургу ассистирует Михаил. Остальной персонал… к сожалению, после немецкого авиаудара по медсанбату уцелела лишь операционная бригада, и то неполная, то есть хирург, медсестра и пятеро санитаров[5]. Впрочем, имелся еще санитарный взвод, но он занимался эвакуацией раненых с переднего края в медбатальон, из которого пришлось забрать фельдшера – Валентину Сергеевну Кошкину.
Теперь медики работали на износ, так как и подменить некем, и отдохнуть некогда. Командующий обещал помощь, но в это верилось с трудом. По информации «гостя», немцы давят активно, раненые поступают постоянно, и вряд ли у других медчастей найдутся свободные врачи и фельдшера. Разве что мобилизовать местное население в помощь.
Кровь тампонами удалена, и врач осторожно вводит щечки зажима в рану, захватывает кусочек рваного металла, чуть-чуть поворачивает, и вот осколок удален, напоследок звякнув в металлической чашке.
– Осталось зашить, – устало произносит Павлов. – Давай, Михаил, только не спеши.
Маевский заправил нить в иглу, зажал ее в браншах иглодержателя, свел края раны и начал накладывать швы, а хирург внимательно следил, одобрительно кивая.
На соседнем столе тоже идет операция. Военфельдшер Кошкина удаляла пулю из бедра раненого. Ассистировала ей молодая медсестра, эстонка Вилма Меримаа со смешным акцентом, светлыми прямыми волосами, собранными в пучок, и очень красивым лицом. А глаза у девушки…
У Михаила внутри неожиданно потеплело, причем лавинообразно. И очень захотелось взглянуть на девушку. Он не сразу сообразил – чувство не его, а «гостя».
«Не отвлекай. Я занят».
«Не могу я уже на кровищу смотреть, – буркнул Паша, – лучше на нее».
«Не забывай, операция идет, – ответил Маевский, накладывая последний шов. – И не вмешивайся».
«Ладно, потерплю. И… я, наверно, влюбился».
«Как вовремя!»
И Михаил невольно усмехнулся.
– Что? – спросил Павлов.
– Ничего, Валерий Семенович, закончил.
– Хорошо. Теперь наложи повязку. Я помогу.
Через пять минут хирург позвал санитара и распорядился отнести ранбольного, после чего сказал Маевскому:
– Пойдем, Миша, подышим.
Михаил был не против, тем более что дико устал, однако старался вида не подавать. Снимать передник он не стал, только, как Павлов, стащил с рук перчатки и вышел наружу.
– Это хорошо, что боец без сознания был, – сказал хирург, закуривая.
– Да, – согласился Миша. – А что, обезболивающего совсем не осталось?
– Совсем, – ответил врач и облокотился на дерево. – Скоро и перевязывать нечем будет.
Михаил вздохнул и тоже собрался прислониться к березе, но отпрянул, ощутив резкую боль в предплечье.
– Что?! – встрепенулся Павлов.
– Укололо что-то, – ответил Маевский, потирая маленькую ранку. Кровь выступила, но немного.
– Надо обработать, – озаботился Валерий Семенович. – Еще заражения не хватало.
После чего они одновременно посмотрели на дерево, сразу обнаружив причину – в стволе торчал осколок. Часть его выступала на пару сантиметров и была очень остра.
– Наверно, после того налета, – предположил Павлов. – Надо же, я тут часто курю и не замечал.
Маевский потрогал металл и сказал задумчиво:
– Тоже рана.
– Не смертельная. Ты мне скажи, Миша, откуда ты все взял?
– Что?
– То, что в тетрадь записал. Капитан мне всего не показал, но про penicillium спросил. Это ведь лекарство, как я понял.
– А что вы капитану ответили?
– Так и ответил – лекарство.
– Это очень хорошее лекарство, Валерий Семенович и… – неожиданно Миша поперхнулся, – больше я ничего добавить не могу. Извините.
После чего Маевский мысленно выругался. «Я же просил не вмешиваться!»
«Не вмешайся я, пришлось бы многое объяснять, а это нежелательно».
– Не можешь… – Павлов выдохнул дымом, – ладно. А почему ты институт бросил?
– Я не бросал, Валерий Семенович, – посмурнел Маевский, – меня отчислили.
– Как?! – выдохнул врач. На его лице даже усталость пропала.
– Как сына врага народа, Валерий Семенович, – со злостью ответил Михаил.
– Не верю… – пробормотал Павлов. – Я же хорошо знаю твоего отца.
Отбросив папиросу, врач торопливо достал пачку, вытряхнул новую папиросу, постучал ею об картонку и вставил в рот. Прикурил.
– Давай-ка, Миша, – после долгой паузы произнес Павлов, – расскажи все с начала.
– За отцом пришли первого июня вечером. Забрали, даже не дав собрать вещи. Просто увезли и все. Я ездил в наркомат, спрашивал, но мне ничего там не сказали. В институте от меня начали шарахаться. Все друзья отвернулись. Я как в вакууме оказался. Третьего июня на комсомольском поставили вопрос об исключении меня из комсомола. И все проголосовали единогласно. Единогласно! – выкрикнул Михаил. – Понимаете?!
– И исключили по той же причине? – тихо спросил Павлов.
Маевский кивнул.
– И никто не вступился? И всем плевать, что ты шел на красный диплом?
– Спасокукоцкий[6] был против, – вздохнул Михаил, – он даже Бакулеву[7] звонил, но их из парткома одернули.
– Корельский постарался?
– Он.
– Да-а-а, дела… – протянул задумчиво военврач, затем встрепенулся, – а потом?
– Сергей Иванович посоветовал мне уехать и поработать в Белоруссии. Даже письмо написал своему другу. Тот помог мне ветеринаром устроиться в колхоз, а про отца советовал молчать, да и я сам понимал. Потом война…
Михаил замолчал и закрыл глаза. И что теперь сделает Павлов? Прогонит? Тоже отвернется? А если Перепелкину скажет, то точно за немецкого шпиона примут, тут и к гадалке не ходи… стоп! Последняя мысль была не его.
«Думаешь, если капитан об этом узнает, то все сведения примут за фальшивку?»
«Не знаю, – ответил гость, – не исключено. Но считаю, что врач даже не думает об этом».
«Не уверен».
«Так спроси».
– Что мне теперь делать, Валерий Семенович?
Врач вздрогнул, словно очнулся, и посмотрел на Михаила.
– Что делать, говоришь? – и лицо его стало жестким. – Людей спасать, Миша, вот что делать. Ты хирург, пусть практики никакой, но…
Договорить не дал появившийся санитар.
– Товарищ военврач, раненых привезли. Много.
– Пошли работать, Миша. – Павлов бросил папиросу, придавил ее ботинком и направился следом за санитаром.
Когда Михаил обошел палатку и увидел количество раненых, то невольно застонал. На поляне уже лежало свыше трех десятков бойцов, и еще телеги подходили. Появилось желание куда-нибудь убежать. Подальше. От стонов. От боли. Крови.
«Не сметь! – зло подумал Маевский. – Тряпка!»
«Гость» хотел возразить, но Михаил подавил этот порыв, задвинув альтер-эго вглубь сознания. «Вот так и сиди».
Павлов быстро вышел из палатки и, увидев Михаила, протянул карандаш и лист бумаги.
– Вот, держи, будем очередность распределять. Принцип прост – осматриваешь бойца, определяешь степень тяжести ранений и пишешь номер на клочке бумаги, который закрепляешь на видном месте, там санитары разберутся кого на стол нести. Самых тяжелых в первую очередь[8]. И не волнуйся, Миша, у хирурга должно быть холодное сердце, как ни тяжело это признавать.
– Я все понял, Валерий Семенович.
– Тогда давай ты с этого края, я с этого, а Валентина Сергеевна с Вилмой пока операционную подготовят.
Павлов подошел к крайнему раненому и склонился над ним, а Михаил оглядел поляну. Вот и практика, подумал он. Вздохнул и решительно шагнул к лежащему бойцу.
– Как дела? – спросил Майский.
– Как сажа бела, товарищ военврач, – ответил красноармеец натужно. – Вот, в ногу ранило.
– Больно?
– Терпимо покась. – И боец покосился на скрипящего зубами соседа.
Михаил осмотрел ногу – три сквозных ранения, задета кость в двух местах, отсутствует мышечная ткань с внутренней стороны бедра, сильная опухоль в районе стопы. Оторвав клочок бумаги, Михаил замер. Какой номер ставить? Если этого бойца не прооперировать в течение часа, то начнется гангрена. Ранение у него тяжелое. А как быть с остальными? Рядом лежит боец, у которого вообще на теле живого места нет. Вдруг у него состояние хуже? Как быть? Это пока бойцу терпимо, а потом? Надо принимать решение. Нужен холодный расчет. Не об этом ли говорил Валерий Семенович?
Химическим карандашом Майский решительно поставил цифру три и сунул бумажку под узел повязки.
Соседний ранбольной не стонал. Он от боли зубами скрипел. Да так, что даже замутило, но Михаил подавил этот порыв. Нельзя показывать слабость, когда на тебя смотрят с надеждой столько людей.
