Владислав Михайлович Погадаев
Вовка-Монгол и другие байки ИТУ№2
Любитель клубнички, если он был командированный да к тому же семейный, шума не поднимал, в милицию не обращался, боясь огласки на работе и скандала дома, поэтому поймать троицу не могли достаточно долго: заявителей было ничтожно мало. Опять же и работали они в разных ресторанах, в разных частях города. Тем не менее, поймали. И воткнули Юрке восемь лет.
Но пострадали не только преступники: потерпевшие заявители и рады были бы всё отмотать назад, да поздно: девочка-то оказалась несовершеннолетней. А это тянуло на попытку совращения малолетки, что в Советском Союзе не поощрялось. Наоборот – садили нещадно. А могли пришить и попытку изнасилования. Так что нахлебались потерпевшие – по самое «не могу», мало не показалось: и огласка по месту работы, и скандалы в семье – всё по полной программе.
Сочувствия к ним я не испытываю.
* * *
Сам Юра был из крепкой трудовой семьи. Один из его братьев работал на Свердловском заводе ЖБИ начальником цеха – туда Юрка после освобождения и трудоустроился. Второй брат служил телохранителем министра внутренних дел Щёлокова. Причём, не рядовым, а в звании не ниже майорского. Как-то раз он сопровождал Щёлокова во время посещения нашей образцово-показательной колонии. Юрке организовали встречу с братом в кабинете начальника оперативного отдела. И, тем не менее, при таких связях отбыл он свой срок полностью!!! Что, не мог брат его отмазать? Видимо, не мог. Или не захотел: не то воспитание!
Парад мертвецов
Дело было в Свердловском ИТУ№2 в середине шестидесятых.
Став бригадиром – бугром – я получил довольно приличные привилегии: ненормированный рабочий день и пропуск, который давал право в любое время суток проходить из рабочей зоны в жилую, и обратно.
По утрам после подъёма уходил в рабочую зону, пробегал по площадке между нашим и механическим цехами дистанцию в три километра, работал на турнике и несколько раундов боксировал с подушкой. Затем холодный душ – и я готов к трудовому дню.
На развод больше не ходил.
Развод проходил утром и днём – перед второй сменой. По утрам на разводе обычно присутствовал начальник колонии подполковник Маленкович, все начальники отрядов и работники, осуществлявшие надзор и воспитание контингента – как на торжественной линейке в пионерлагере. Однажды произошёл случай, о котором я не могу не вспомнить.
* * *
Изначально все корпуса колонии были деревянными. Первым кирпичным зданием стала школа, затем построили и жилой корпус. Отопление тогда сделали по временной схеме, поэтому летом шестьдесят пятого года было принято решение провести капитальную теплотрассу. Объект разбили на участки, которые распределили между отрядами, и каждый отряд под руководством своего завхоза (завхоз – вторая величина после начальника отряда – назначался из среды авторитетных зэков) должен был после рабочего дня – в качестве общественной нагрузки – вручную прокопать свой участок траншеи.
Когда приступили к работам, оказалось, что трасса проходит по старым, ещё дореволюционным захоронениям. На отвалы траншеи полетели полусгнившие гробы и всё, что в них ещё сохранилось. Поскольку длина траншеи была довольно приличной, то и количество потревоженных могил – не маленьким.
И вот утром на разводе нарядчики принимают доклады бугров. После окончания докладов зэки, повернув головы в сторону нарядчиков и работников администрации колонии во главе с подполковником Маленковичем, вдруг начинают дико ржать. На лицах администрации – радуга чувств: вопрос, замешательство, недоумение, возмущение, сомнение, раздумье. В поисках ответа они начинают вертеть головами по сторонам и обнаруживают картину маслом: на отмостке школы по шеренге выставлены черепа – какой-то юморист собрал их из могил, разрушенных нами в результате общественно-полезного труда, и выложил рядком.
Надо было видеть реакцию начальника колонии: как он брызгал слюной и топал ногами! Опричники кинулись собирать черепа и стаскивать их за школу – к больничке.
С юмором у зэков, надо отметить, всё в порядке, правда, временами юмор этот бывает чёрным, так ведь и жизнь – не сахар. Но этот эпизод, конечно, являлся кощунством. И вина за него лежит полностью на администрации колонии, ведь могилы вскрывались не один день, все всё знали и видели, но мер не приняли.
Кождвижок, или халява плиз…
Умеют зэки пошутить, пусть и грубовато.
Как-то в колонии появился Коля Поль. Статья у него была нетяжёлая, кажется, мошенничество. Молодой, вальяжный, всем своим видом демонстрирующий пренебрежение к тому наказанию, которое получил. По Колиным словам, на такой незначительный срок он плевал, он его и на параше отсидит. Коля не был настроен на мирный продуктивный труд, а потому настойчиво пытался пронюхать, где в колонии есть этакое местечко, на котором можно не работать, а валять дурака. И ведь нашёл.
Пригласил Колю на беседу один авторитетный зэк и сказал примерно следующее:
– Если не хочешь горб ломать, и башли тебе не нужны, то могу поспособствовать. Недорого. Отмотаешь свой срок припеваючи. Тут как раз место освободилось – откинулся один. Место пока свободно, но оформляться надо быстро, нето займут. Пиши заявление на начальника цеха, подпиши у старшего мастера и – вперёд и с песней, как говорится.
Коля сразу ухватился за это предложение:
– А что за работа?
– Да ерунда. У тебя образование какое?
– Высшее физкультурное, правда, незаконченное, – ответствовал Коля.
– Ну, вот и пиши: прошу принять меня на кождвижок, образование высшее физкультурное незаконченное.
С этим заявлением свои люди подвели Колю к старшему мастеру, который подписал, что не возражает, а даже, наоборот, ходатайствует о назначении Николая Поля на кождвижок. Наш приятель, не снижая темпа, с ходу покатил к начальнику цеха. Начальником цеха был недавно назначенный Бриксман Борис Аркадьевич. Когда-то он сам отбывал срок в этой же колонии, причём, довольно приличный и прекрасно зарекомендовал себя, да и с людьми ладить умел. Образованный, предприимчивый, коммуникабельный – этих качеств у Бориса Аркадьевича было не отнять.
Вот к нему-то и подкатил наш Коля Поль в аккурат во время утренней планёрки. Застенчиво улыбаясь и комкая в руках шапчонку, Коля бочком протиснулся в кабинет, где уже собрались мастера и бригадиры всех смен, просеменил к столу и протянул начальнику цеха своё заявление:
– Подпишите, пожалуйста.
Бриксман, пробежав листок глазами, вслух, да так громко, чтобы все отчётливо слышали, прочёл:
– Прошу принять меня на кождвижок. Образование высшее физкультурное незаконченное.
В кабинете стояла мёртвая тишина. Бриксман с непроницаемым лицом продолжал:
– Ну, вот ещё один дурак с образованием высшим, физкультурным незаконченным, – и внезапно гаркнул:
– Снимай штаны!
Коля не понял, а потому переспросил:
– Что, простите?
– Штаны, говорю, снимай – ебать тебя буду, ведь ты ж заявление написал, – тоном, не допускающим возражений, произнёс Бриксман.
В кабинете раздался гомерический хохот. Хохотали все, кое-кто от смеха сполз под стол. А Коля, покраснев как рак, пулей выскочил из кабинета и дал дёру. Он только сейчас врубился, что за заявление накатал.
Надо отдать должное, парнем Коля оказался весёлым, добродушным, хорошим рассказчиком анекдотов. После этого случая над ним пытались подшучивать, но Поль обезоруживал насмешников тем, что и сам смеялся над собой, так что вскоре интерес к этой теме иссяк.
Алхимики-добровольцы
Жизнь в колонии катилась довольно монотонно, лишь изредка отмечаясь происшествиями, которые давали пищу разговорам. Такие праздники, как Первое Мая, Седьмое Ноября и Новый Год знаменовались тем, что в обед на второе зэкам выдавали настоящую котлетку. Правда, на следующий день отрядным шнырям – постоянным дежурным по отряду, помощникам завхоза, отвечающим за порядок и чистоту – приходилось трудно: все туалеты были загажены. Такая реакция организмов на праздничный обед наблюдалась у большинства заключённых. Короче, всё как в поговорке: ели-пили – всё нормально; обосрались все буквально! Затем всё приходило в норму.
* * *
Одним из способов развеять скуку и однообразие были попытки словить кайф. А как? Алкоголь под запретом: ни купить, ни посылкой получить. Значит, нужно чем-то заменить. И наши отрядные бутлегеры нашли-таки способ. Однажды вечером я пришёл в цех проверить, как идёт работа в моей бригаде. И обнаружил следующее: сидит Макс с группой товарищей, а перед ними – большая склянка с йодом, который мужики собрали со всех санитарных постов колонии. Сидят уже навеселе.
– Откуда дровишки? – поинтересовался я.
– А вот смотри, Владька! – гордо ответствовал Макс. С этими словами он налил в стакан немного йода и бросил туда же какой-то белый порошок, как выяснилось позже, фиксаж для закрепления фотографий. Жидкость тут же стала прозрачной. Макс гордо выпил содержимое стакана и запил водой.
– Видишь, Владька, чистый спирт получается!
Видимо, по химии у бедняги был неуд. Я попытался объяснить ребятам, что йод никуда не девается. Происходит химическая реакция, но соли йода остаются тут же, в растворе, вместе с фиксажем. Но напрасно – никто меня слушать не стал.
Всё встало на свои места утром, когда эти поклонники Бахуса с красными глазами и нестерпимой головной болью еле сползли со шконок на утреннюю поверку. Работать они, разумеется, не смогли, и я был вынужден заменить их другими членами бригады, которым пришлось в этот день отпахать две смены: за себя и за товарищей. Хорошо, что через сутки наши бутлегеры-любители оклемались, и этот эксперимент обошёлся без серьёзных последствий в отличие от другого, в котором отличился Балда.
* * *
Как-то нашим алхимикам-любителям попался ацетон, который они употребили, предварительно разбавив водой. Действие этой адской смеси на организм подобно удару дубины: человек внезапно теряет сознание и впоследствии ничего не помнит. Ровно это самое произошло и с нашими героями. Перед обедом бригады были построены для похода в столовую, как вдруг в шеренгах, словно оловянные солдатики, начали падать заключённые. Откуда ни возьмись, набежали вертухаи и начали всех упавших стаскивать в ШИЗО – штрафной изолятор.
Только утром, когда дегустаторы очухались и поняли, где они находятся, многим из них пришлось поставить крест на УДО – условно-досрочном освобождении. А мы, обсуждая этот случай с преподавателем химии, узнали, что могли они оказаться не в ШИЗО, а в гробу или, как вариант, потерять зрение.
