Владислав Март
Она
Была такая старомодная вещь – радовались солнцу. Когда эта женщина, как же её звали. Печаль? Нет, что-то другое, но такое же по смыслу. Что-то библейское. Надежда? Когда радовались просто солнцу, а эта женщина – Надежда – её вовсе не было. Она была не нужна. Она в тот день не пришла. У неё отменили занятие или она уволилась. Она была не нужна, потому что так было, с солнцем и без неё. Было хорошо. Как-то так в старомодные времена было заведено. В стародавние времена была одна вещь, вещица. Можно было стоять на коленках, знаете, прямо на земле. И керамическая пыль от зубов, и стальная пыль от зубов не мешала, не колола кожу. Не было всех этих костей под тобой. Не обязательно солнце, в смысле рассвет. Можно было и на закат радоваться. Закат был старомодный, другой. Не наполовину пустой, когда часть диска всё время заслоняет то дом, то рекламный щит или облако. Как сейчас, как в памяти про вчера, как воспоминание о том, чего не было. Полный был закат. Даже при севшем солнце у тебя в глазах оставался полный жёлтый круг будто ты ещё видишь его сквозь горизонт. А оно укатилось, провалилось, утонуло в земле. Это как смотреть в будущее. Видение. Вернее, в прошлое, солнце же село, а ты всё видишь его как не ушедшее. Или ты видишь уже следующее солнце? В общем были такие штуки старомодные, которые невозможно превзойти. Как превзойти свежий воздух и солнце? Сложно превзойти. Сегодняшняя машина, что провезла мимо меня дождь, разве может она дать свежий воздух. Туда-сюда возят дождь, сколько можно делать работу за природу? Укорачивать дни солнцу и людям, складывать снег, возить дождь. Оставим это природе. Мы же не умеем нормально укорачивать. У нас же короткое это до самого конца, под корень. Так не было раньше. Мы не были добрыми или злыми. Тогда любой каждый мог смотреть на солнце. Это было так давно, мне сложно объяснить. Я преждевременно начал. Следовало бы вспомнить, разобраться, а потом уже… Я жил тогда кажется, кто-то точно жил при этой старой моде. В музее нет. В фотоальбоме нет. Такая дофотоальбомная старомодная. До добра и зла. Дозлодобрая. Чем же мы её заменили? Просто забыли.
Я получал от неё письма, но не был уверен, что именно она их пишет. Не было ни отправителя, ни адресата. То есть я вовсе не уверен, что письма были для меня, удавалось мне их прочесть по случаю. Одно из первых посланий было таким. Я шёл по торопливым чужим делам про деньги и планы, знаете, такие дела, которые все избегают, а если человека застают за подобным, то он не отнекивается, а просто признаётся, что вырос. Взрослый он человек и есть у него такое дело. Про деньги и нервозность, про ожидание смс или, например, звонка по телефону. Я был в такой ситуации в тот день. Срезал путь через газон и задавил там десятком шагов должно быть целую цивилизацию травы и муравьёв. Вывел себя на примагазинную парковку с высоким бордюром, серое пятно куда ветром сгоняет бумажные чеки и палочки от мороженного. Там, между двумя машинами, в глубокой почти скрытой тенью нише, сидел парень. По-другому он и не мог быть, он сидел в совсем простенькой колёсной каталке, в инвалидной коляске, сидел и мельком посмотрел на меня проходящего. Не мог же он стоять в ней или лежать. Для него сидеть было единственным положением. Он был там, не сидел. Так лучше. И он посмотрел на меня одновременно с тем, как я посмотрел на дыру между двумя машинами, недостаточную для третьей, но всё же широкую как коридор, в конце которого у бордюра был тот парень. Голова его ухватила пролетающий луч присаживающегося на горизонт солнца и от этого была она освещена и заметна лучше всего остального что у него было. Имел он ещё к голове тело с руками и одну неполную ногу без стопы, пакет подмышкой и свёрток на бёдрах. Лицо его не ожидало ни моего взгляда, ни куска света от солнца, втроём мы пересеклись зрительно нечаянно. Парень зажмурился одним глазом, вторым посмотрел на меня и на направление моего движения, и через какое-то полмгновения поняв, что я безопасен, прикрыл от луча и второй глаз. Теперь всё его лицо, с волосами и ушами, с губами и шеей было залито цыплячье-жёлтым светом. Я прошёл мимо и ещё успел увидеть, как он начал улыбаться. Будто ему стало щекотно от солнца. Я делал шаги и дофантазировал его улыбку, как если бы действительно увидел её от рождения до всей широты. Я придумал, что у него нет части зубов, а оставшиеся чисты и белы. Что улыбнувшись он посидел под лучом столько времени пока у него в закрытых глазах не появилась радуга. Только после он отвернулся, потёр веки, снова открыл глаза смотря в другую от солнца сторону. Я додумал, что в свёртке у него хлеб и печенье, что он из тех мест, где не бывает атеистов, многое приплёл я своей фантазией. Потом начались все эти звонки и смс, электронная очередь, счёт и пересчёт купюр, подписи, парень с лучом выпал у меня из памяти. Обратная дорога повела меня вдоль забора, по бутылочному стеклу и пачкам сигарет. Туда куда не проникал луч. Но именно это освещённое светом лицо молодого инвалида я сейчас принимаю за первое письмо от неё. Неконкретно мне адресованное, пробное, тестовое, хотя и замеченное и запечатлённое как фотография в моей нынешней версии памяти. Позже я находил её письма быстрее. Их все, как кривая марка на старом конверте, отличала какая-то ущербность. Отсутствие ноги у человека или буквы в вывеске, недостача какого-то рода, несовершенство. Это было фирменным знаком, её фишкой, экслибрисом. Будто она намекала, что когда вернётся, всё это нецелое снова образуется и поправится. Всё возродится.
