Владислав Клевакин
Ермак. Тобол-река
Узник кремлевских подземелий
Площадь была до отказа забита народом. Здесь собрался и простой московский люд, и стрельцы, и некоторые бояре. Татарские воины выделялись от собравшегося народа своими меховыми шапками и коротко стриженными бородками. Немецкие и аглицкие широкополые шляпы, так же как и татарские, мелькали на площади. В толпе шарахался коробейник с огромным лотком, предлагая народу калачи и пряники. Он оступился и задел толстую бабу в красном платке, держащую за руку плачущего мальца.
– Ну, куды прешь, слепой? – рявкнула баба, прижимая мальца к подолу.
– Так пряники, калачи, – повторил виновато коробейник.
– Сгинь, нечистый, пока не отоварила. Не до пряников сейчас. – Баба показала огромный кулак.
Царский тиун забрался на деревянный помост. Старые березовые доски заскрипели под весом здорового мужика в кольчуге и красном кафтане с меховой оторочкой. Тиун обвел похмельным взглядом собравшуюся толпу и тихо отрыгнул. В горле стоял ком, а читать надо было так, чтобы слышали все, даже в последних рядах. Он развернул царскую грамоту с сургучной печатью, прокашлялся и принялся читать.
– Народ православный! – заорал он на всю площадь. – Слушай царский указ! Царский указ, – повторил он.
Народ охнул и перекрестился. Глашатай обвел толпу взглядом и продолжил.
– Мы, Божьей милостью государь Иоанн Васильевич, объявляем народу своему, что казак Ванька Кольцов за злодеяния свои… – тиун прокашлялся, – перед государством и самим великим князем Московским и Всея Руси объявляется вне закона и подвергается заточению в кандалы. Великий государь Иоанн Васильевич предлагает вышеназванному злодею добровольно явиться перед светлы царски очи и принять кару, положенную ему царем и судом Божьим. В противном случае он будет казнен и обезглавлен. Писано накануне дня святого преподобного Симеона. Печать и подпись.
Тиун свернул свиток и спустился с помоста. Народ, столпившийся на площади, молчаливо охал и качал головой.
– Пропал казак, – угрюмо пробурчал один из стрельцов.
– Так, а кто его просил ногайских послов разбойничать? – недовольно сопя, буркнул его товарищ.
– Пропадет зазря в царских подземельях.
– Оно верно, – согласился с ним другой стрелец, поправляя саблю на ремне, – но все равно жаль христианскую душу.
– О чем гутарим, братцы? – спросил подошедший к ним стрелецкий старшина.
– Да о Ваньке Кольцо, ни за что же сгинет молодец, – угрюмо ответил один из стрельцов.
– А ты его не жалей, – пробурчал старшина. – Сам виноват.
– Так мы чо, мы так, – согласно кивнули стрельцы и стали расходиться.
Когда стрельцы разошлись, стрелецкий старшина, оставшись один на один с одним из стрельцов, видя его кручину, усмехнулся и подмигнул тому:
– Не печалься, Осип, ничего с Ванькой Кольцо не случится. Уйдет на Дон, и почитай как звали. С Дону выдачи нет.
Но затем он словно чертыхнулся и добавил:
– Если сам под царевы очи не явится о пощаде молить. Всю жизнь не набегаешься.
Стрелец согласно кивнул.
– Пошли, Осип, на пост, вечером в кабак заглянем. Знал Ваньку Кольцова-то?
– Знавал. Почитай, с Ливонской войны. Добрый был казак.
Их красные кафтаны с бердышами на перевязи постепенно исчезли среди почерневших от времени московских изб и каменных боярских полатей.
– Знавал, – эхом разнеслось по грязным деревянным мостовым и стихло, словно ветер.
* * *
Иван очнулся на полу темного сырого подвала. Сквозь маленькое оконце у самого потолка едва пробивались лучи света. Руки нестерпимо болели и кровоточили. Он попытался перевернуться на спину.
Иван прислушался. Где-то вдалеке каменных коридоров звенели железные кандалы, скрипели стальные решетки запираемых дверей.
– Вот угораздило. В самое пекло попал, – ругнулся про себя Кольцо. – Спасибо, царь-батюшка, удружил.
Жирная капля воды, собравшаяся на кирпичном своде, отцепилась от своего места и со звоном плюхнулась ему на голову.
Что же теперь будет? Не сдержал царь своего слова. Обещал миловать. Ан вон оно как вышло.
Засов на его камере гулко заскрипел, и в щель просунулась толстая бородатая морда. Она посмотрела на лежавшего на полу узника и спросила:
– Жив ли?
Иван прохрипел:
– Живой я. Рано хоронишь.
– Так не я хороню, сам себя в тюремные терема упек, – раздалось в ответ.
Дверь распахнулась, и тюремщик зашел в камеру. В его руках была деревянная миска, наполненная чем-то наподобие каши.
– На вот, жри! – Он бросил миску на пол. – Жри, говорю, не то крысам достанется.
Иван перевернулся на спину. Тюремщик хмыкнул:
– Доживи до завтра.
– А что завтре, второе пришествие? – пробормотал Иван.
– Нет, пришествие одно, а завтра – за твоей головой.
– Уже, что ли? – прохрипел Иван.
– Да шучу я, – ухмыльнулся тюремщик. – Говорить с тобой желают. Человек важный, от самого царя.
Тюремщик захлопнул дверь. В коридорах еще долго раздавались его гулкие шаги.
Утром Иван очнулся от удара ногой по спине.
– Вставай! – прохрипел в темноте чей-то голос. – Говорить с тобой будут.
Батанов, дьяк посольского приказа, подошел к окровавленному телу:
– Ну как он?
Тюремщик положил железные щипцы в огонь:
– Да пока ломается, но мы эту дурь у него быстро из головы выбьем.
Посетитель в дорогом кафтане, отороченном собольими шкурками, посмотрев на стонущего от боли Ваньку Кольцо, с укором добавил тюремщику:
– Ну, ты это, не перестарайся, смотри. Государь сказал, живой нужен.
Тюремщик удивился:
– Пошто живой-то, государственный преступник же?
– Не тваво ума дело, – добавил Батанов. – Сказано – исполняй.
Тюремщик согласно кивнул и взял ведро с водой. Окатив окровавленное тело, он поднял его за подбородок и заглянул в лицо. Иван замычал.
– Жить будет! – усмехнулся тюремщик.
– Опусти его, – распорядился Батанов, – и усади.
Иван пришел в себя, он замотал головой и открыл слипшиеся от высохшей крови глаза.
Батанов улыбнулся:
– Говорить сможешь?
– Смогу, – пробурчал Ванька.
– Ты пошто, поганец, посла ногайского изобидел?
– Это не я, – проревел узник.
– Как это не ты? – удивился Батанов.
– Он сам удирал, мы и споймали, – проревел в ответ на обвинения Кольцо.
– Грамоту посольскую ногай показывал? – вновь спросил Батанов.
– Показывал. – Кольцо мотнул головой и закрыл глаза.
– Что ж ты так, голубчик? – с укоризной высказал тюремщику Батанов. – Так и убить мог.
Тюремщик, промычав нечто непонятное, вновь выплеснул узнику на голову воду.
– Грамоту, значит, показывал ногай, а ты не послушал.
– По-ногайски не разумею, – прохрипел Иван.
– Каешься ли в сем грехе? – спросил Батанов.
– Да, – прошептал Кольцо. – Каюсь, хочу искупить службой царю.
– Затем и пришел он… – Батанов хлопнул себя ладошами по коленкам. – Хочу искупить службой, – рассмеялся Батанов, словно передразнивая. – Так нет у тебя боле ничего, кроме рук и ног, да вот голова пока еще на плечах. Приведи его в чувство, дай одежду и вы-кини. Пущай к казакам возвращается. Грамота на то царева… – Батанов достал из кафтана свиток, показывая тюремщику.
Тюремщик поднял Ивана под руки и усадил на скамью.
– Как же тебя отделали! – сокрушался он, качая головой и глядя на лицо узника. – Подлечить бы тебя надо. Да вот только я не лекарь. А вот морду твою в порядок приведу.
Он смочил тряпку в деревянной бадье, стоящей тут же рядом, и стал оттирать кровь с его лица.
– Баньку бы, – прохрипел Иван.
– Мало тебя тут в подвалах попарили, – рассмеялся тюремщик. – Баньку он захотел. Нет у нас баньки. Вот выйдешь на волю, в городе и найдешь баньку, чай, гроши-то есть.
– Есть, – кивнул головой Иван.
– Ну и славно, – ответил тюремщик. – Пойдем-ка за мной, я тебе хабар твой верну.
Он подхватил Кольцова под руки и поволок по коридору.
* * *
Иван стоял на каменном крыльце у входа в царские подвалы. Через маленькие окошки, торчащие почти из земли, слышались стоны и душераздирающие крики узников. Тюремщик, что вывел его, смотрел на стоящего на крыльце бывшего узника, жадно вдыхающего полной грудью воздух свободы.
– Ну и иди, иди уже, – рявкнул на него тюремщик. – Другой со всех ног отсюда бежал, а этот стоит. Что за народ?
Он плюнул на крыльцо и затворил за собой массивные, окованные железом двери.
Иван поплелся вдоль улицы. Он брел по устеленной досками мостовой вдоль нескончаемых рядов бревенчатых изб. Из окон выглядывали хозяева и тут же опускали занавесь обратно. Вид оборванного и плетущегося человека с синяками и кровоподтеками на лице пугал обывателей. Наконец он добрел до перекрестка, на котором стоял столбик с иконою Св. Богородицы, и повернул в проулок. Его глаза застелил туман, и он повалился на пожухлую траву у одного из заборов.
– Машка, Степан, Борис, тащите его в избу, – услышал чьи-то голоса сквозь туман.
Сильные руки подхватили его и куда-то понесли.
Иван очнулся от прикосновения нежных женских рук. Девушка приложила ему мокрое полотенце на лоб. Иван осмотрел избу. Сразу видно, жили тут небогато. Деревянные лавки вдоль стен, на одной из которых лежал он, и стол.
Он протянул руку:
– Спаси тебя Бог.
Девушка смутилась и отошла.
– Лучше тебе?
Она поправила толстую русую косу и улыбнулась как бы невзначай.
– Скоро батя придет с братьями.
Иван кивнул.
– Раны я смазала мазью и перевязала.
Иван только сейчас обратил внимание, что его грудь перевязана вдоль и поперек.
– Кто тебя так, – спросила девушка, убирая с лавки бадью с водой.
– В гостях у царя-батюшки был, – попытался улыбнуться Иван.
– Хорошо царево гостеприимство… – Девушка покачала головой и подошла к печи.
Налив в железную кружку что-то из котелка, она поднесла ее Ивану.
– Как зовут тебя?
Она сначала покраснела, а затем, отведя взор, тихо промолвила:
– Марья Колыванова. Дочь Мелентия Колыванова, что артелью строительной командует.
– А я Иван. Иван Кольцов. Слышала давеча на площади цареву грамоту?
Девица усмехнулась:
– Их тут, почитай, кажну пятницу читают царские послы. Какую из них?
– Про хана ногайского, – попытался усмехнуться Иван, но его тело скрутил приступ внезапной боли в груди.
Царский слуга хорошо знал свое дело. Выворачивал кости, не ломая их.
– На вот отвар, выпей, полегчает.
Иван жадно припал к кружке. Горячий отвар принес в тело тепло и облегчение, его глаза стали слипаться, и он погрузился в странный сон.
Он видел слишком странный сон. Большие деревянные птицы плывут по реке, из их клювов исходит адское пламя. Он сидит на лихом скакуне у обрыва огромной реки. Река кипит от крови, и на его новый кафтан попадают ее мелкие капли.
Он проснулся от шума во дворе. Дверь в избу распахнулась, и в нее валились четверо мужиков. Они подошли к иконам и перекрестились. Рассевшись по лавкам, мужики стали о чем-то тихо переговариваться между собой. Иван толком не различал их одеяний и лиц, но двое из них были точно стрельцами. Он узнал это по красному кафтану с берендейками.
Самый старый из них встал и подошел к девице:
– Ну, давай, Марья, показывай нам, что за гость у нас.
Марья откинула занавеску.
– Ох, мать честная, – удивленно прохрипел один из стрельцов. – Это ж Ванька Кольцов.
Хозяин дома повернулся к нему:
– Знаешь его?
Один из мужиков, с рыжей, как солнце, бородой, кивнул:
– Знаю, батя. В ливонскую вместе ходили. Он потом на Волгу ушел.
Хозяин удовлетворенно кивнул:
– Хоть имя знаем.
Хозяин дома, почесав затылок, произнес:
– Я – Мелентий Колыванов, а это сыновья мои.
Мужика с рыжей бородой звали Степан. Он был старшим из трех братьев Колывановых. Он встал из-за стола и подошел к Ивану, не в силах поверить, что тот жив и свиделись они в такой вот обстановке.
– Как же тебя помиловал царь? – спросил Степан.
– Да вона видно, как помиловал, живого места нет, – угрюмо произнес Мелентий. – Хорошо хоть, еще башку не отрезали.
– Ну чего ты, батя, – обидчиво прогудел Степан. – Царь сказал, что если сам явится, помилует. Царь слово сдержал. Хоть так жив остался.
Степан повернулся и прошел к столу. Было видно, что другим братьям не особо нравится присутствие чужого в доме, но деваться некуда. Не бросать же его подыхать в подворотне.
– Марья, поди сюда, – Мелентий кликнул дочь к столу. – Что с ним, когда на ноги встанет?
Марья кивнула:
– За месяц управится, тятя. Он крепкий.
– Дай-то Бог… – Степан повернулся к иконам и перекрестился. Вслед за ним перекрестились и остальные.
– Накрывай на стол, – скомандовал он.
Через несколько минут Марья поставила на стол чугунок с пшенной кашей, небольшую деревянную кадку с квашеной капустой и еще несколько непритязательных на вкус блюд.
– Сегодня без водки, – сердито пробурчал Мелен-тий. – Дел невпроворот.
– Сенька, сходи, у соседей купи гуся, – он положил на стол несколько медных монет. – С пшенной каши мы гостя на ноги не поднимем.
После обеда Марья помогла Ивану встать. Как ни странно, ноги слушались. Иван сделал несколько неуверенных шагов по горнице и с благодарностью посмотрел на девицу.
– Спасибо тебе, Марья.
Марья смутилась, но ответила:
– Даст Бог – сочтемся. Идем во двор.
Хозяйство в доме, где приютили казака, было не слишком большое, несколько коз, овец и с десяток куриц, которые вечно путались под ногами, отыскивая какие-то зерна в земле.
Иван вышел на двор еще шатающейся походкой. Марья была рядом. Он вдохнул полной грудью свежий и пьянящий воздух. Но воздух Москвы с ее дымящимися печами изб и боярских палатей был не такой, как на Яике и Волге. Иногда до его носа доносился запах паленой кожи и мяса.
Иван прошел по двору. Соседские мальчишки уже вовсю подсматривали за новым постояльцем в щели забора.
– Брысь бегом отсюда! – Иван погрозил мальчишкам кулаком.
– Сейчас по всей слободке разнесут весть, – добавила Марья.
– Ну а вам-то чего, – усмехнулся Иван, – чай, не беглый. Ну, погостил у царя, скоро домой, к своим, на Волгу.
Он заметил, как после этих его слов Марья как-то приуныла. За две недели, что девушка ухаживала за ним, она словно привязалась к этому чернобровому, статному и крепкому мужику.
Заметив перемену в ее настроении, Кольцо рассмеялся:
– Ну, ты чего, Марья. Влюбилась, поди? Не надо… – Он произнес это настолько серьезно, насколько можно вообще это было сказать.
– Привыкла я к тебе, Иван, – тихо произнесла она. – Тятька с братьями постоянно в делах, я все дни одна в доме. Поговорить и то не с кем.
Кольцо улыбнулся:
– Замуж тебе надо, красавица, пропадает красота девичья. А что я? Я казак, моя сила в сабле.
Иван снова рассмеялся. Он достал из-под пояса кожаный кошель, вытащив несколько монет, он протянул их девушке.
– На-ка вот, возьми за уход, купишь себе на ярмарке подарки.
Марья отрицательно покачала головой:
– Не надо, Иван.
Она развернулась и пошла в дом. Иван сел на крыльцо у дома:
– Вот так дела.
Ему уже не терпелось вернуться к атаману, к казакам, что стояли лагерем на Яике.
– Поспеть бы к сборам, – с печалью произнес он.
Ермак Тимофеевич не знает, что Ванька Кольцо жив. Весть о царском указе до атамана, конечно же, дошла. Именно он уговорил Ивана Кольцова идти в Москву, валяться в ногах у царя, вымаливая прощение. Не бывало такого на земле русской прежде, чтобы вольный казак в ногах валялся, да хоть у самого царя, да хоть у митрополита. Не такой он человек, Иван Кольцо. Наказ атамана он выполнил, но и чести своей не уронил. Едва головы не лишился. А царю головы рубить не привыкать.
Царская опричина беспощадно прошлась по русским городам и селениям. Не щадили царевы слуги никого, ни старого, ни малого. Да хоть трижды ты будь князь, да хоть также Рюрикович, а прознает царь, что замыслил кто измену, или навет кто принесет, враз голова на плаху ляжет. Но, слава Господу, успокоился царь, перебесился, все бесы земные вышли из него. Царем-богомольцем стал. А сколько душ невиновных сгубил, и не счесть. Но кончилось то время.
Смеркалось. В дом вернулись отец и братья Марьи. Марья тайком поделилась с отцом разговором с Иваном.
Мелентий подошел к Ивану со словами:
– Спасибо тебе, мил человек, за честность и порядочность, за то, что деньги Марье хотел дать. Это благородно. У нас трутней нигде не любят.
Иван приподнялся:
– И тебе, отец, спасибо за дочь, кабы не она, что бы сейчас было.
Мелентий согласно кивнул. Иван посмотрел на мужика и кивнул головой, давая тому понять, что разговор для двоих.
– Я бы сосватал девку, пригожая она, хозяйственная, да сам-то я казак, птица вольная. Дом у меня, где конь остановился. Ну какой из меня жених?
Мелентий кивнул, соглашаясь:
– То оно верно, но и казаку когда-нибудь нужно остепениться.
– Нужно! – словно подтвердил его слова Иван. – Вот сейчас на Кучума сходим, Сибирь под свою руку возьмем, тогда и о женитьбе можно подумать.
– Хорошо, – Мелентий утвердительно кивнул.
– Постой, Иван! – К ним подлетел младший из братьев. – Сибирь пойдете воевать?
– Тебе чего не сидится дома? – рявкнул на него отец.
– Надоело, батя! – обиженно фыркнул тот.
Строгановы: Аки Христос посуху
Аки Богородица явила миру Спасителя, так и ясно солнышко поднялось из-за Урал-камня, окрасив мрачные деревянные скаты крепости-острога Орел-городка в золотой цвет своими теплыми летними лучами. Закукарекали на подворьях петухи, забрехали во дворах псы, провожая хозяев на труды праведные. Уже почти сто лет был Орел-городок оплотом власти торговых людей Строгановых и русской экспансии по всей Камской Перми.
На старой деревянной пристани, что стояла на излучине Айвы, было непривычно шумно. Бурлаки, тянувшие баржу с хабаром по реке, стояли на берегу, о чем-то оживленно спорили и ругались. Максим спустился ближе и прислушался.
– А я тебе говорю, видел всадника. У самой реки. Коня поил.
– Брехун ты, Брошка, – усмехнулся старый бурлак и ударил бедолагу тонким прутом по голове.
Бурлаки взялись дружным смехом. Брошка, не на шутку разозлившись от такой досады, выхватил из рваной наплечной сумки деревянную ложку и в ответ ударил старого бурлака по лбу. Ссора готова была перерасти в потасовку.
– Видел, говорю, клянусь Николаем Угодником! – Брошка вскочил с пня и засучил рукава, готовясь к драке.
Старик отвернулся:
– Все равно трепло.
Ватага бурлаков опять взвилась дружным смехом.
– О чем спорим, молодцы? – Максим спустился к ватаге. – Али веревку не поделили?
– Барин, – бурлаки дружно встали и отвесили поклон.
– Так о чем спорим?
Бурлаки вытолкнули Брошку вперед.
– Говори, не робей.
Брошка пригладил ладонью взъерошенную рыжую копну волос на голове.
– Тащили когда баржу, намедни у поворота видел конного татарина.
– Да брешет он, – встрял в разговор один из бурлаков. – Всю дорогу тихо было, иначе бы налетели нехристи, продыху не дали.
– Погоди, не встревай, пусть доскажет. – Максим сделал Брошке знак.
Брошка кивнул и продолжил:
– Так у поворота, где заливчик небольшой, татарин спустился к реке, коня поил. А как увидел, что я его заметил, сразу в лес сиганул.
Максим задумался:
– Пожаловали гости. Одного всадника видел?
– Одного, одного… – И Брошка закивал головой.
Максим посмотрел на другой берег Айвы.
– Тут они не пройдут, переправы нет, да и к реке им всем не спуститься, значит, татары перейдут ниже по течению.
Противоположный берег реки и впрямь был усыпан небольшими скалами, поросшими лесом, и река в этом месте была глубокой. Течение ровное, спокойное, оттого и глубокое.
– Ну, отдыхайте пока, но нужно будет товар в крепость перенести, пока татары не нагрянули.
– А так чего им торопиться-то, – весело произнес один из бурлаков, – знают, поди, нехристи, что в крепости пушки есть.
– Пушки-то есть, – подтвердил Максим, – да только всех пушек может не хватить.
– Оно верно, – согласился бурлак. – А ну, ребята, кончай перекур, айда товар с баржи сгружать.
Максим махнул рукой. На башне крепости его сигнал заметили и выслали несколько подвод с посадскими людьми. Пока разгружали с баржи и грузили на телеги, Максим отозвал Брошку, чтобы потолковать о происшествии поподробней. Рядом с младшим Строгановым стоял всадник, готовый рвануться по первому приказу, неся вести о татарском налете в Канкор и Чусовские городки. Но татар пока не было. А молодой бурлак Брошка мог и ошибиться. И все же надо бы быть настороже.
Три месяца прошло, как государева грамота ушла на Волгу к атаману Ермаку. Придет ли Ермак Тимофеич? Эта мысль терзала сердце Максима. Он уже самолично собрал двести пятьдесят рейтеров из немчуры, беглых стрельцов и прочего сброда, вооружил их в подмогу казакам. Сейчас рейтеры столовались в Орел-городке, принося ему некоторые убытки. Мало того что это разномастное воинство жрет, пьет да у девок посадских подолы задирает. Брат в Канкоре тоже людишек в подмогу Ермаку собрал.
Разгрузку баржи закончили. Максим удовлетворенно хмыкнул:
– Под защитой стен груз сохранится да прибыль принесет в свое время.
Он вернулся в крепость. На мощеном дворе у посадского кузнеца Савки шла потасовка. Несколько здоровых мужиков прижали худого рыжего паренька к срубу крепостной башни. Парень, схватив оглоблю, отчаянно размахивал ею, стараясь не подпустить противников ближе. Максим сразу узнал задиристого молодого Брошку. Положение бурлака становилось все отчаянее. Один из посадских зашел Брошке сбоку и отбил его жердь ударом такой же палки. Толпа кинулась на паренька.
«Сейчас уделают до смерти», – мелькнула мысль у Максима.
Он разом подскочил к нападавшим и рванул одного из них за воротник рубахи. Налитые яростью глаза мужика, увидев перед собой хозяина, тут же смиренно опустились.
– Стоять всем! – закричал Максим.
Мужики остановились и повернули головы.
– Максим Яковлевич, – смиренно пробурчали посадские.
Их воинственный пыл сразу слетел, и они склонили головы. Брошка, увидев Строганова, с которым давеча разговаривал, сразу повеселел.
– Что натворил он? – спросил Максим.
– Да до дочери его дорывался, – хмуро ответил один из посадских, указывая на мужика, стоящего рядом.
– И как, дорвался? – усмехнулся Максим.
– До батогов дорвался, – улыбнулись посадские.
– Ступайте с Богом, мужики!
Максим подошел к Брошке.
– Дурья твоя голова, ведь убить могли.
Брошка выпустил из рук жердь и сел, прислонившись спиной к бревнам стены.
– Могли, барин, – улыбнулся он. – Да только я просто так не дамся.
Максим усмехнулся:
– А ты боевитый парень.
– Как есть, барин! – Брошка посмотрел на башню. – Чего только толку, лишь лямку тягать.
– Пойдем со мной, – улыбнулся Максим.
– Куда еще? – покосился на него Брошка.
– К делу тебя приставлю.
Двор Максима Яковлевича стоял в центре Орел-городка. Огромные тесаные бревна образовывали внутреннюю крепостную стену, за которой стояли двухэтажные хоромы. Хоромы младшего Строганова также не отличались особым изяществом. Все было построено таким образом, чтобы можно было держать осаду, даже если внешняя крепостная стена падет. Под хоромами были вырыты подвалы, в которые можно было заехать на лошади, спустившись к воротам по дощатому помосту.
Зайдя во двор, Максим, окликнул мужика, возившегося с чем-то внутри оружейного сарая. Прохор, мужик, управляющий оружейным и пушечным зарядом в поместье младшего Строганова, тут же подбежал к хозяину и поклонился.
– Слушаю, Максим Яковлевич.
– Вот что, Прохор… – Максим толкнул Брошку вперед. – Даю тебе парня, обучи огнестрельному искусству и как с саблей управляться.
Прохор молча кивнул. Он уже понял, для чего Максиму нужен этот рыжеволосый парень.
– Ну, иди с Прохором и будь расторопней, ежели лямку вновь тянуть не хочешь.
Брошка улыбнулся и шагнул навстречу Прохору.
– Пошли, вояка… – И Прохор показал Брошке, куда идти.
* * *
Спустя один месяц Ерофей постучался в массивную дверь.
– Заходи, – раздался грубый мужской голос.
Брошка толкнул дверь и очутился внутри просторной горницы. У открытого окна стоял стол, заставленный всякими яствами. За столом сидели несколько мужиков. Двоих Ерошка признал сразу: Максим Яковлевич и брат его Никита из Канкора. Трое других ему были незнакомы. Особенно выделялся из них чернобровый статный мужик с роскошной бородой. Он словно сошел с ликов святых икон. Его карие глаза излучали силу духа и в то же время душевное доверие. В отличие от других сидевших за столом людей бородатый мужик не участвовал в их разговоре. Он лишь коротко отвечал на задаваемые ему вопросы.
– Заходи, Ерофей… – Максим дал знак стоящему в дверях парню.
Ерофей осторожно прошел в горницу, но сел за соседний пустой стол. Максим налил из кувшина медовухи в железную кружку и кликнул служанку:
– Евдокия, подай гостю.
Толстоватая служка, виляя упитанной задницей перед гостями, взяла кружку и поставила Ерошке на стол, также на его столе оказались солонина и пироги с капустой. Брошка расстегнул ворот рубахи и перекрестился.
– Пей за гостей наших! – Максим поднял бокал. – Вот по правую руку от меня – Ермак Тимофеич, знатный казачий атаман. А по левую руку тоже атаман, только рангом поменьше. – Максим рассмеялся. – Поменьше, да кусает столь же ладно.
– Ладно тебе, купец, – проревел второй атаман. – Иван Кольцов я.
Максим вновь наполнил кубок вином и показал на Брошку.
– Вот человек мой доверенный, с вами, казаки, пойдет.
– Соглядатаем твоим, а, Максим? – усмехнулся Иван Кольцо. – Не доверяешь?
– Обижаешь, атаман, – улыбнулся Максим. – С бурлаков парня взял. Обучил с саблей и пищалью обращаться. Пусть в деле себя покажет, а вернется живой и со славой, к себе на службу возьму.
– А не жалко тебе человека своего? – подал голос Ермак. – Дело сложное, чай, не крестный ход.
Максим опрокинул стакан:
– Знаю, атаман. Такова воля государева.
– Знаем мы, чья это воля! – прохрипел уже захмелевший от вина Кольцов. – Ты же, Максим, с братом своим и ездил в Москву с грамотой к царю.
Максим и Никита переглянулись.
– То верно, казаки, и не скрываем. А доколе татарам деревеньки наши жечь да люд православный в полон угонять? Давеча на Чусовой три хутора да с десяток выселок разорили басурмане. Всех порубили, даже детишек. – Максим отвернулся и сплюнул в открытое окно. – Да и пора вере Христовой за Урал-камень прийти.
– Про веру верно молвил, Максим! – Ермак поднялся со своего места. – Но и карман свой не забыл.
Максим рассмеялся:
– Так и вы, казаки, что возьмете в тех местах, все ваше, ну акромя земельки, конечно. Земля, она государева, разумеется.
– Складно поешь Максим, ох и складно… – Ермак осушил бокал. – Припасов сколько дашь?
Максим взял с тарелки щепоть квашеной капусты и отправил в рот. Капуста захрустела у него на зубах.
– Все берите. Себе для обороны городка оставлю немного, остальное – ваше. Вот те крест. – Максим и Никита встали из-за стола и, повернувшись к иконостасу, трижды перекрестились.
– Добро, купцы! – прогремел Ермак. – На том и порешим, да собираться в поход будем.
– Иван, принимай к себе молодца! – Ермак указал на Брошку.
Казаки сидели на бревнах, тихо переговариваясь между собой. Грядущая экспедиция несла в себе не только большие риски, но и хорошие прибыли.
Ермак и Максим стояли на пристани, наблюдая, как казаки и челядь грузят на струги пушки и заряд. Небо затянуло тучами, и накрапывал мелкий дождик. Камское лето было влажным и холодным, совсем не таким, как на Волге и Яике. Несколько стругов вытянули на берег, и посадские смолили днище. Из крепости приехали еще несколько подвод с порохом и пушками.
– Кажись, все, – довольно хмыкнул Максим. – Считать будешь? – Он повернулся к Ермаку.
– Да чего уж там, – буркнул Ермак. – И так вижу, что слово свое сдержали. Тепереча и наш черед.
Максим подошел к подводам и проверил, как укрыт порох. На одной из телег он заметил, что полог, укрывавший груз, был небрежно закинут сверху. На пищали тонкой струйкой стекала вода.
– Я тебе что говорил? – Он ударил кончиком жезла прямо в лоб сидевшего на подводе мужика. – Порох и оружие укрывать лучше.
Мужик жалобливо скуксился:
– Прости, барин. Виноват.
Он спрыгнул с подводы и начал заделывать щели.
– Еще денька три, и пойдем… – Ермак подошел к стругам на берегу.
– Сколько еще чинить? – спросил он у мастера, руководившего ремонтом.
– Дня два, и управимся, – пролепетал мужик.
– Дай-то Бог, – отвернувшись, ответил Ермак.
Он прошел вдоль остальных стругов и осмотрел уже проделанную работу. На колокольне в Орел-городке зазвенел колокол, призывая посадских к вечерней трапезе.
Ерошка и Иван Кольцов сидели на бортах стругов и смотрели в темные воды Айвы.
– Сам-то откуда? – спросил Иван.
– С Москвы.
– Вот так да! – удивился Кольцов. – Был я давеча в Москве, в гостях у царя.
Ерошка улыбнулся:
– И как тебе царь?
Кольцов сначала ухмыльнулся, а потом произнес:
– Цари, они, Ерофей, все одинаковы. Сначала в гости зовут, а потом на цепь садят.
Он произнес это так, словно побывал в гостях у всех царей в мире и на основании своего горького опыта сделал такой вывод.
– Пошто на цепь-то? – В глазах Брошки мелькнуло изумление. – Натворил чего?
– Натворил… – Иван кивнул головой. – Натворил, да так, что устал расхлебывать. Ложка мала оказалась.
Ерофей опустил голову:
– Жалеешь, что пошел в гости к царю?
– Тут, Ерофей, жалей, не жалей, а идти надо, иначе спустит царь шкуру да на забор вывесит, – горько молвил Кольцов.
– Ну, дай Бог, обошлось… – Ерошка перекрестился.
– А ты из чьих в Москве будешь? – спросил Иван.
– Из посадских я, – ответил Ерофей. – Колыванов сын. У бати моего строительная артель.
Перед глазами у Кольцова всплыл знакомый образ Марьи, которая заботливо выходила его после царских казематов.
– А сам как здесь оказался? – продолжал расспрос Иван.
– Да как оказался, – горестно заметил Ерофей, – связался с ватажниками лихими. Ходил за Урал-камень вогульские святилища брать.
– Ну и много богатств набрал? – усмехнулся Кольцов.
– Да вот на бурлацкую лямку и натянул? – горестно произнес Ерошка.
– Знаешь дороги за Камнем?
– Не, – Ерофей помотал головой, – мы по зиме ходили, на нартах и оленях. Места там дикие и непроходимые, только олени вывезут, с лошадьми пропадешь.
– Ну не скажи, – рассмеялся Кольцов, – хороший конь везде вывезет, это я как вольный казак тебе говорю.
– Тут уж как повезет, – заметил Ерошка.
– Ладно, Ерофей, айда ужинать, – подмигнул Кольцов, вставая с борта струга. – Делов много завтра у нас.
Иван Кольцов не стал рассказывать Ерофею Колыванову, как очутился в их доме после царских подвалов, как сестра его Марья заботливо выходила изувеченного казака. Придет время, расскажет. А пока он возьмет под опеку младшего Колыванова. Мелентий будет рад, что сына к делу приставил.
В старой часовне, что у восточной стороны крепостной стены, раздавалось зычное пение священника. Казаки, сняв папахи и шапки, молча стояли, склонив головы. Священик, сотворив очередную молитву, снял с аналоя икону святого Георгия и стал обносить ее меж казаков.
Три раза перекрестившись, Максим вошел в храм. Ермак стоял посреди своих воинов, воздев взор на иконостас.
– Ермак Тимофеич, – Максим дернул его за полы кафтана, – дело важное.
