Владислав Клевакин
Ермак. Тобол-река
Серия «Новый исторический роман»
© Владислав Клевакин, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Тура-река
– Ефимка, поди сюда. Подбрось веток в огонь, сынок. – Старый казак перевернулся с боку на бок, сильнее натягивая на себя овчину. – Ох и холодные тут ветра за Урал-камнем, – пробурчал он.
Ветер и впрямь был холодный и быстрый, он, словно по таинственному и темному речному коридору, устремлялся вдоль стены леса, опоясывающего берега реки. Ефимка, худощавый мальчишка в рваном тулупе, случайно приставший к казакам, подбежал к костру и закинул в него несколько рубленых сучьев. Костер запылал ярче, освещая приткнувшиеся к извилистому берегу Туры казачьи струги. Большие и неповоротливые суда были сильно нагружены различным скарбом, отчего их борта чуть ли не касались воды.
– Дядя Митяй… – Ефимка осторожно потрепал за овечью шкуру, которой укрылся старый казак. – А, дядька Митяй…
– Ну чего тебе, бесененок? – Из-за куска овчины высунулась бородатая голова.
– Тут давеча за лесом лошади ржали… – Мальчонка указал на гору за рекой, покрытую вечнозеленым лесом.
– Ну, то вогулы али еще какие инородцы, – широко зевая, ответил казак. – Сбегай, коли не спится, до дальнего дозору, скажи: пущай не зевают.
Ефимка кивнул головой и исчез в темноте.
– Однако странно, да? – пробурчал казак, ворочаясь под овчиной. – Лошади ржали, а от дозора гонца не было. Поди, случилось чего, пожаловали нехристи, а мы тут спим-почаваем, прости, Господи. А как поди нагрянут вогульцы или кучумцы, враз здесь всех во сне и порешат.
Он откинул овчину и протер глаза. Над Турой стелился белый туман. Знать, холода скоро придут. Тура встанет льдом, и придется становиться на зимовье, как на Тагил-реке, что сейчас не входило в планы казачьей экспедиции.
Зима за Урал-камнем приходит рано. Уже чуть успел облететь желтый осенний лист, так начинают пролетать первые снежинки, предвестники скорого ледостава. И на многие версты вокруг лишь поникшая в ожидании лютой стужи вечнозеленая тайга да пробирающий до костей вой голодных волчих стай.
Дядька Митяй толкнул ногой казака, спящего неподалеку и издававшего такой махровый храп, словно враз выстрелил с десяток пищалей.
– Серго, вставай, черт усатый.
Казак под овчиной, из-под которой торчали только его кожаные сапоги, даже не пошевелился. Казак Митяй сплюнул на траву остатки табачинки, попавшей в рот, и вновь пнул скрюченную фигуру под овчиной.
– Да поднимайся ты уже. Ишь разлегся он, чай не на печи.
Спящий казак пробурчал про себя что-то ругательное, очевидно, недовольный, что его разбудили в такую рань, и высунул голову Продрав огромными кулачищами еще сонные глаза, он злобно буркнул:
– Ну чего тебе, дядька Митяй?
Митяй деловито прицепил саблю на ремень и пригладил чуб. Это было единственное из растительности, что росло на его голове с тех самых пор, как он стал вольным казаком. Характер он, как и большинство казаков, имел скверный. Вольная жизнь на Дону вконец испортила его. Сквернословие, пьянство, но при этом быть совершенно набожным было типичным портретом казака того лихого времени.
– Мне-то ничего, – важно ответил Митяй. – Да только чует моя больная спина вести дурные. С караулу у оврага давно из казаков никто не прибегал, – тревожно добавил Митяй. – Ни табаку, ни хлебу не пришел никто поклянчить.
– Так там Осипа хлопцы, – зевая, ответил разбуженный казак. – И славные хлопцы, я скажу тебе, дядька Митяй. Чего раньше времени панику поднимать.
– Ну, славные или не славные, о том опосля думать будем, – пробурчал дядька Митяй. – Ефимка слышал в той стороне лошадиное ржание.
Казак Митяй закончил свои приготовления и нахлобучил шапку из овчины. Это было его главное богатство сейчас акромя сабли, пищали да кожаного сидора, в котором он хранил ароматнейший по своему запаху табак.
С Серго мигом слетел сон:
– Поди, кучумцы пожаловали. Мать честная. – Казак отчаянно перекрестился. – Давненько их не видно было.
– Может, и кучумцы, а может, и местные вогулы шалят, – задумчиво ответил Митяй. – Разбуди Ермака да все ему перескажи. А я пока остальных разбужу.
Серго, нацепив саблю, бросился в сторону стругов с криком:
– Ермак Тимофеич, Ермак Тимофеич!
– Да здесь я! – ответил зыбкий голос казачьего атамана. – Чего разорался, как баба худая. Не видишь, казаки спят?
Через несколько минут на борту самого большого из стругов показалась фигура казака в тулупе, накинутом на плечи, и большой меховой шапке с красным околышем на голове.
– Батько, поди, кучумцы объявились, – запыхавшись от бега, прохрипел казак. – Давно наших казаков с того берега не было.
Ермак широко зевнул и поправил кафтан на плечах. Рукоять его сабли ударилась о металлическую пряжку пояса, издав тончайший звук.
– Да не суетись пока, – он окинул взглядом казачий лагерь на берегу. – Может, придут еще. Собираться пора. Рассвет скоро.
* * *
Ефимка тихо крался на свет костра меж вековых сосен и елового лапника, раскинувшего свои косматые ветки по всему лесу. Гуляющий меж стволов деревьев ветер приносил к нему обрывки слов и звуки заунывной песни.
Ветка под его ногой, обутой в старые кожаные чу-ньи, внезапно хрустнула, и звуки словно затихли. Где-то вдалеке меж деревьев кричала сорока, выдавая присутствие людей в лесу. Ефимка поежился. Страшно одному в лесу, вон нарвется он на кучумцев. Но пока было спокойно, кроме приносимых ветром голосов. Но нужно было идти, несмотря на страх.
Ефимка обернулся, пытаясь разглядеть оставленные им на стволах деревьев зарубки, но тьма, поглотившая утренний лес, еще не желала отпускать его из своих цепких объятий. Пламя костра уже явственно просматривалось сквозь стволы деревьев. Часть слов была ему незнакома, другие же напоминали татарский язык. Он тихо подкрался к поляне и залег в одной из вывороченных ветром коряжин.
У костра сидели пятеро мужчин в татарских шапках и в разноцветных халатах, подпоясанных широкими кожаными поясами с кривой саблей. Мужчины тихо переговаривались между собой, то и дело указывая в сторону небольшой ямы, заросшей засохшим с осени папоротником, из которой торчали кожаные сапоги.
Один из сидевших у костра мужчин подбросил в прогорающий костер ветку и поправил кривую саблю на поясе:
– Эмельды говорит, урус пойдет на стругах по Туре до устья Тобол-реки, там на его пути будет улус уважаемого Карачи.
– Если успеет, – ответил сидящий напротив него. – Тобол-река и Тура скоро встанут, как и его струги. Ермаку придется зимовать в устье Тобола, где наши славные лучники смогут обстреливать его. До весны он никуда не денется. А если мы перережем ему обратную дорогу, то они с голоду сдохнут, собаки.
– Но Карачу надо предупредить, – тихо произнес один из татар, – иначе как с князем Епанчей будет.
Ефимка попытался подползти поближе, чтобы лучше расслышать разговор кучумцев, но часть мерзлой земли, остававшейся на корнях упавшей сосны, предательски осыпалась, едва не выдав его укрытие.
Один из кучумцев привстал, озираясь вокруг.
– Успокойся, Эдербек, – засмеялся один из воинов. – Ты еще не начал сражаться, а уже боишься. До урусов далеко.
– Эдербек ничего не боится, – заявил воин, которому сейчас чуть ли не нанесли оскорбление.
– А ты, Эмельды, следи за языком, не то отрежу, – прохрипел татарин в меховой шапке с ушами из собольих шкурок.
– Во имя Аллаха, – произнес самый старый из ку-чумцев, – прекратите собачиться, иначе вы станете похожими на тех, с кем собрались воевать.
– Пора собираться… – Старый татарин встал и размял онемевшие руки.
Теперь Ефимка мог хорошо разглядеть его. Его жидкая бороденка в свете луны напоминала фигурку черта на табакерке, какую он видел у своих бывших хозяев солепромышленников Строгановых. Ефимка перекрестился. Старый татарин подхватил свой мешок и, прихрамывая, пошагал в сторону оврага.
– Якши, – произнес другой кучумлянин и направился вслед за ним.
– Эдербек, догоняй, – негромко крикнул он.
Один из татар продолжал сидеть у костра, рисуя какие-то рисунки на хвое. Наконец он встал и последовал вслед за ними. На дне оврага раздалось ржание лошадей.
– На конях пришли, видать, стойбище недалеко… – Ефимка тихо стал пробираться сквозь заросли дикой малины в сторону реки, где стояли струги казаков.
Ермак сидел у костра подле одного из стругов.
– Что с дозором, были вести? – спросил он у подошедшего к стругу казака.
– Кучумцы пожаловали, атаман. Заезжие. Разведку вели. Мальчонка наш Ефимка слышал их разговор.
Казак выдвинул из-за спины мальчугана лет двенадцати в рваном тулупе и заячьей шапке.
– Перескажи атаману, что у татар слышал, – он подтолкнул Ефимку вперед.
– Знаешь татарский? – сурово спросил атаман.
Мальчишка утер на носу сопли:
– Знаю, атаман, и еще остяцкий немного.
– Откуда же?
– В плену были у остяков, потом их князь нас Ку-чуму отдал. Потом мы убежали.
– Эвон какой ногастый… – Ермак улыбнулся и потрепал Ефимку за волосы. – Ну, говори, о чем татары говорили?
Ефимка пересказал Ермаку все, что слышал от татар там, у костра.
– Да, плохо дело, браты. – Ермак встал со струга. – Правы кучумцы, день-два, и Тура-река льдом встанет. Нужно нам поспешать к Тоболу и навестить почтенного Карачу. Там и на зимовку встанем.
– Верно, Ермак Тимофеич. Засиделись здесь, – произнес один из казаков.
– Ванька, поднимай народ православный, – крикнул Ермак одному из казаков, развалившемуся на корме струга.
– А ну, казаки, подъем! – громким голосом закричал казак. – Хорош спать.
Он перепрыгнул через борта струга и начал помогать остальным казакам сворачивать пожитки.
– К Караче самому в гости пойдем. Разгуляй ему по морде.
То был один из самых жестких и умелых казаков Иван Кольцов, которого казаки промеж собой нарекли просто: Ванька Кольцо.
Казачий лагерь пришел в движение. Забулькали весла в холодной воде Туры. Взметнулись вверх казачьи стяги и святой Георгий. Над Турой вновь зареял двуглавый орел. Струги отошли от берега и подняли паруса. Холодный октябрьский ветер все дальше уносил их по реке туда, где сливаются Тура и Тобол.
Послы с Камы
Москва. Грановитая палата. Год 1581-й.
– Государь! – В палату зашел посыльный. Низко поклонившись, он тихо произнес: – Делегация от купцов Строгановых с Перми Великой.
– Час от часу не легче, – пробормотал человек в черной собольей шубе и кутье, расшитой жемчугом. – Андрейка! – Он пнул ногой слугу, сидевшего рядом. – Почему в палатях плохо топлено, черт бородатый?
Слуга бросился в ноги царю и проревел:
– Так с утра топили, государь.
– Вечер уже! – Царь легко стукнул слугу посохом по спине. – Иди, распорядись, чтобы еще раз затопили. Беда мне с вами. Все отлынить от трудов норовите. Вниз спущу, пусть высекут. Ну да Бог с вами.
Шут, сидевший у трона, видя, что царь отошел от гнева и теперь можно что-нибудь сострить, на четвереньках подполз к царю и взял его за руку.
– Ну, чего тебе, дуралей? – Царь милостиво посмотрел на шута, который сейчас преданно глядел ему прямо в глаза, словно дворовая шавка. – Сказать чего хочешь, так говори.
Шут поцеловал царю руку.
– Ну, полно тебе подлизываться-то, говори: чего хотел?
Шут встал на четвереньки, снял свой колпак и смял его в руках.
– Государь, купцы Строгановы пришли. С челобитною к тебе, государь.
Царь отмахнулся рукой:
– Да знаю я, зачем они пришли. Опять земельки просить, все им мало. Не за пользу престолу радеют. Все мошну свою купцы набить не могут.
– А ты прими, Вань, Строгановых, – не унимался шут, – чай, вести добрые из земли Камской принесли.
– Знаю я, какие вести они принесли… – Царь сел на трон. – Они думают, у батюшки-царя войска много, выручит государь. А у меня вон ливонцы под носом опять войну затеяли. – Царь вытянул руку, облаченную в кафтан, шитый жемчугом, в сторону запада и погрозил пальцем: – Нехристи римские. – Он сжал кулаки и грозно посмотрел на распластавшегося у его ног шута. – А они там со своими татарами да местными народишками справиться не могут, а у меня, почитай, все царство православное о защите молит. Выслушать – выслушаю, но стрельцов не дам. Пущай своими силами управляются. И точка! – Царь стукнул посохом по полу. – Зови их.
Царь помнил распри торговых людей между собой. Пелымский князь со своими людьми в осень 1581 года прямо на Семенов день осадил Чердынь, Канкор и другие чусовские городишки, а Никитка Строганов отсиделся в своем городке Орел, пока нехристи грабили и чинили осаду братьям его Максиму и Семену Строгановым. Меж собой согласия купцы найти не могут, все на царя надеются.
– Батанов, – крикнул Иван Грозный дьяка посольского приказа, – принеси-ка нам жалобную грамоту Семена Строганова на брата своего. Посмотрим, что они на сие скажут. И пусть, наконец, заходят, чего у дверей мяться… – Царь указал посохом на двери.
Двери дворца распахнулись, и в палати вошли три мужика в соболиных кафтанах, перевязанных шелковыми поясами. Смяв в руках шапки, они отвесили три низких поклона и встали, как истуканы, опустив глаза в пол.
– Проходите, коли пожаловали, купцы.
Строгановы сделали шаг вперед и застыли.
– Сказывайте, с чем пожаловали… – И царь подал знак рукой.
Никита Строганов прокашлялся. Увидел так близко царя, и к его горлу подкатил ком, лоб покрылся испариной. Не в силах что-либо выговорить, он толкнул брата рукой:
– Говори, Максим, царь ждет!
Максим встрепенулся. Поначалу его глаза судорожно бегали по царским палатям, словно ища укрытия от неминуемого гнева, но затем он успокоился и, в очередной раз поклонившись царю, произнес:
– Народ православный, что по берегам Камы живет, да и мы, купцы, государь, просим у тебя защиты, покровительства и содействия в делах наших торговых.
Глаза царя налились злостью.
– Стрельцов не дам! – крикнул он. – Почитай и так деревеньки обезлюдели после Ливонской.
– Знаем, государь. – Строгановы вновь отвесили поклон. – Просим тебя не за вотчины наши, а за землю новую, за сибирскую, что казну твою пополнит изрядно и веру нашу за Урал-камень принесет.
– Казну наполнит, говоришь? – Царь переменился в лице.
Хитер был Иоанн Васильевич. Еще тогда, четверть века назад, в 1555 году послы сибирского хана Едиге-ра привезли ему грамоту и прошение принять Сибирь под свою сильную руку вместе со всеми улусами и народом. Но без военной операции это было вряд ли осуществимо. Москва только взяла под свою руку Казань и Астрахань.
«Но стоит ли говорить об этом сейчас Строгановым?»
– А велика ли та земля сибирская, а, купцы? Сколько с нее доходу можно брать? – Царя явно заинтересовало предложение Строгановых.
– Сколь возьмешь, государь, все твое, – продолжал Максим. – Только у самих нас силы-то не хватит землю такую у Кучума-хана отобрать да людишек православных за Урал-камень расселить.
– Об том после! – Царь поднял руку, показывая купцам, что ему нужно подумать.
Иван Васильевич подошел к зеркалу. Седые волосы выбивались из-под кутьи нечесаными прядями.
– Старею, старею, купцы, некому государство доверить. – Царь обернулся к иконам и перекрестился. – А было время, хорошо гулял Иоанн Васильевич по землям Московским.
– Ну, – Максим толкнул Семена в бок, – говори, видишь, царь сомневается.
– Государь, дозволь молвить? – Младший Строганов сделал шаг вперед.
– Ну, – царь поднял глаза на него, – говори.
– У прошлом годе купцы аглицкие в Соль Вычегодскую заезжали. Ищут путь за Урал-камень и в Сибирь, говорят, хороший подарок та Сибирь ее величеству королеве Лизавете будет.
На царя нахлынул внезапный приступ ярости. Он бросил посреди зала посох и подбежал к Строгановым. Схватив Семена за грудки правой рукой, он сложил пальцы левой в кукиш:
– Шиш ей, Лизавете, а не Сибирь! Сами возьмем! Казань и Астрахань взяли, и с Сибирью, даст Бог, управимся.
– Так и мы о том, государь… – Строгановы облегченно выдохнули и переглянулись.
– Ну, вот видишь, а не токмо помощи просить могут купцы! – Царь указал шуту на Строгановых.
Шут, весело взвизгнув, перевернулся через голову:
– Лизка, девка дворовая! Не нам, государям Московским, чета! – Он скорчил в зеркало рожу и разлегся у трона.
– Не токмо помощи, государь.
Максим сделал знак. Двери в палати открылись, и слуги Строгановых положили у трона большую связку соболиных шкурок. Здесь были и темно-бурые, и светлые соболя, и лисьи шкурки, тщательно выделанные охотниками из пермским племен, заселявших берега Камы и Вишеры. У ног царя поставили небольшой сундук, доверху наполненный пермяцкими украшениями из золота и серебра. Большая золотая тамга, в которую было вставлено несколько драгоценных камней, переливалась в свете солнечных лучей, проникающих через маленькие окна царских палатей.
Царь прикрыл рукою глаза:
– Вижу богатство немалое, купцы.
– Велика земля за Урал-камнем, – молвил Максим, – и тебе, государь, с той земли большой прибыток будет. Только не оставляй детей своих без царской милости. Помоги казачками, государь, а мы уж, государь, тебе земли Сибирские как на блюде принесём.
– Складно говоришь, Максим… – Царь подошел к столу и налил в бокал студеного морса. – Будут вам казачки. Самые отважные, что есть в государстве моем. Садись, пиши! – И царь указал посольскому дьяку на стол.
– Кому писать-то, государь? – Посольский дьяк вопросительно уставился на царя.
– Пиши так: верному нашему служивому человеку, старейшине круга казацкого атаману Ермаку Тимофеевичу. Просим тебя не мешкая собрать дружину казацкую и идти на Каму-реку к торговым людям Строгановым. Печать и подпись. А вы, купцы, снарядите атамана нашего, хлеба и пушек, ядер пушечных без меры дать, ничего не жалеть для дела.
Царь довольно хмыкнул и подошел к зеркалу. Скорчив кривую рожу, он вновь соорудил кукиш, ткнув им прямо в зеркало:
– Хрен тебе, Лизавета, а не Сибирь.
Строгановы рассмеялись.
– Цыц мне! – Царь повернулся к купцам. – И чтобы казачки не жаловались, что недодали им купцы заряда пушечного али хлеба. Без меры дадите!
– Как можно, государь? – Строгановы склонили головы. – Все сделаем, как велишь!
– Ну а с вами мы опосля о награде и вотчинах поговорим. Не обижу.
Царь подошел к окну.
– Максим, – кликнул он одного из братьев, – поди сюда. Чего видишь?
Максим нерешительно подошел к царю и выглянул в окно. На стеленной листвянкой мостовой стояли трое англичан и о чем-то ожесточенно спорили между собой.
– Негоцианты аглицкие, государь, – произнес Максим.
– То-то же, – царь кивнул головой. – Учуяли, собаки, что земелька Сибирская из-под ног уплыть может. Повезут Лизавете весточку, а там и эшпедицию в Сибирь снарядят.
– И что делать, государь? – Максим виновато посмотрел на царя.
– Не мешкать, – сурово произнес царь. – Как прибудут казаки, так и в поход отправляйте.
– Поняли. – Строгановы кивнули головой и поклонились.
– А теперь ступайте.
Царь сел на трон и крепко задумался. Война с Кучу-мом дорого бы обошлась казне. Да и ливонцы никак не успокоятся. Снаряжать экспедиции в Сибирь – значит оголить западную окраину государства, а тут эвон как вышло, купцы сами в ноги поклонились. Почему же не взять земельку, коли они за свои деньги снарядят казачков? Такого рода убытки и казна стерпит, и казачкам работа. Нечего им по Волге шастать да разбойничать.
От размышлений царя оторвал посыльный. Он ворвался в палати, словно ураган. Упав на колени, посыльный тихо произнес:
– Государь, владыка митрополит к тебе.
Царь удивленно поднял бровь. С чего бы? Он и раньше в мирских делах с митрополитом не советовался.
– Ну, раз уж пришел владыко, то примем.
Шаги митрополита по дворцу были слышны издали. Митрополит прошел в палати к иконостасу и три раза перекрестился. Было слышно, как митрополит тяжело дышит: постоянные разъезды по дальним монастырям подорвали его здоровье. Буквально за несколько лет он превратился в дряхлого, вечно кашляющего старца.
– Слышал я, государь, ты дело великое затеял. Землю Сибирскую под свою руку взять решил.
– С Божьей помощью, владыко. – Царь сошел с трона и подошел к митрополиту. – Отправлю, владыко, казачьи отряды к торговым людям Строгановым. Пущай они снарядят да отправят казаков за Урал-камень.
– Что ж, дело богоугодное, – произнес митрополит и, повернувшись к иконам, вновь перекрестился.
Царь сел за стол и хлопнул ладонью по скамье:
– Садись, владыко, поговорим.
Митрополит сел рядом с царем. Царь сделал небольшую паузу и посмотрел на митрополита. Да, возраст давал о себе знать, лицо митрополита было покрыто мелкими темными пятнами.
– О митрополии Сибирской пришел поговорить, владыко?
– Верно, государь, о ней самой.
– Так рано еще, владыко. Под Кучум-ханом пока Сибирь. – Царь тяжело вздохнул. – Как Бог управит, так и о митрополии думать будем. А тебе решать, кого на кафедру ставить.
– Вань, а Вань? – в палати влетел шут. – Вели Лизавете посольство великое слать.
– Это еще зачем? – Царь сердито посмотрел на шута.
– Как зачем, Вань? – не унимался шут. – Подарки слать. Я уже все приготовил. – Шут протянул царю деревянную шкатулку, покрытую резьбой. – Посмотри, государь, хорош ли подарок?
Царь поднял крышку шкатулки. Лицо царя приняло удивленное выражение, сменившееся на громкий хохот. В шкатулке лежали кукиш, слепленный из черного хлеба, и клочок бумаги. Царь развернул и прочел:
– Шиш тебе, Лизавета, а не Сибирь.
Поначалу его глаза налились гневом, но затем уголки губ поднялись, и он хрипло рассмеялся.
– Взгляни и ты, отче, – ехидно заулыбался шут.
Митрополит осторожно заглянул в письмена и тоже расхохотался. Царский шут был сегодня в ударе. На него нашла какая-то неведомая дурость, переплетающаяся с остроумием. То ли визит Строгановых на него так подействовал, то ли приход митрополита. Про то царь не знал. Он лишь протянул руку с массивными перстнями на пальцах и ласково потрепал шута за ухо.
– Дурень! Разве можно так с царскими особами обращаться.
