Владислав Крисятецкий
Непраздничные люди. Пьесы
МАКАРОВ (гневно). У тебя нет права так ее называть! Ты и все вы – пустое место по сравнению с ней!
СОШНИКОВ (злобно ухмыляясь). А знаешь, о чем я мечтал весь сегодняшний вечер? И о чем продолжаю мечтать даже сейчас, хоть и знаю, что жить осталось несколько минут. Не о том, чтобы повидать родных или жену мою, тупую бесчувственную корову. Я мечтаю о том, чтобы разложить нашу любимую Викулю прямо здесь… (Показывает на стол). Вот прямо здесь, среди жрачки и бухла. И услышать, как она будет стонать и кричать на весь этот долбаный дом и все окрест…
Макаров бросается на Сошникова с кулаками, но тот легко уворачивается от его ударов.
СОШНИКОВ (ободряюще). Давай, малыш, давай! Еще! Будь мужиком! Ну! (Снова уворачивается и сам наносит тяжелый удар).
Макаров падает на колени, судорожно хватая ртом воздух. Сошников склоняется над ним, уперев руки в колени. Сам дышит с трудом. Постояв немного, по-отечески хлопает Макарова по плечу.
СОШНИКОВ (переводя дыхание, хрипло). Ладно, пойду я. Что-то стало душно здесь.
Пошатываясь и шаркая, направляется в прихожую. Перед тем, как хлопает входная дверь, слышится его хриплый кашель.
В комнате остаются Макаров и Рушевич.
Какое-то время молчат. Рушевич периодически всхлипывает. Макаров, оглянувшись на кровать с телом Лаврентьева, садится прямо на пол, рассеянно смотрит в сторону окна.
МАКАРОВ (Рушевичу, негромко). Как вы?
РУШЕВИЧ (после паузы, печально, шмыгая носом и часто останавливаясь). Плохо… И вовсе не от яда этого, а просто… Глупо все… Глупо, что жизнь заканчивается вот так… А мне толком нечего вспомнить, нечем гордиться. (Грустно усмехается Макарову.) Ей-богу, скорей бы уже. Если, конечно, зараза и правда была в этой бутылке. (Пинает лежащую бутылку, та со звоном катится по полу и ударяется о стену.) Столько лет прожито, а ради чего… Так и не довелось понять… Когда был молодым, то уверял себя, что посвящу жизнь науке… Но потом времена изменились, все мои исследования стали никому не нужны… Стало кружить меня там-сям… И никогда… никогда больше я не чувствовал себя на своем месте. Никогда… Женился и то неудачно. Да и какой из меня муж, а тем более отец. Никакой. Дочь не видел уже лет семь… А может и больше… И она не звонит, не приезжает… Совсем взрослая уже… По дискотекам бегает, наверное. С мальчишками гуляет. (Всхлипывает.) Кажется, Вике было столько же лет, сколько Тане сейчас… Когда ее папа нас познакомил… Викуля была забавная такая… С косичкой… Милая, озорная… (Снова всхлипывает, с отчаянием.) Время… Проклятое, проклятое время!.. Оно меняет всех нас, ломает. Рушит идеалы. Подталкивает к страшным поступкам, к предательству. (Его речь замедляется, становится нечеткой.) Мы перестаем за себя отвечать, только оправдываемся… Наверное, нам не хватает тепла, уверенности… Какой-то внутренней силы, чтобы сохранить самое лучшее в себе. Мы становимся жестокими. И от этого страшно… Страшно жить. Страшно от пустоты. И не хочется… Больше ничего не хочется. Ничего.
ВНЕЗАПНЫЙ ГОЛОС ИЗ ПРИХОЖЕЙ (восторженно). Браво! Гамлет курит в сторонке! Даешь «Оскар» Василичу!
Макаров рывком поворачивает голову.
В комнату входят Сошников и Вика. Сошников широко улыбается Рушевичу.
СОШНИКОВ. Слушай, Василич, а ты талант, оказывается! Тихий-тихий, а вдруг как выдаст серенаду! И разрыдался-то как натурально! А когда ты бутылку со стола схватил и стал заливать в себя из горла, я прямо чуть не заржал! Сразу бы весь спектакль коту под хвост! Ты хоть предупредил бы!
За спиной Макарова слышится язвительный смех. Он ошеломленно оглядывается. Лаврентьев лежит на боку, подперев голову рукой и лукаво смотрит на него.
ЛАВРЕНТЬЕВ (с иронией). Да уж, Василич, у меня прямо простыня намокла от слез. Несколько раз порывался подскочить с криком «Верю!»
РУШЕВИЧ (выпрямляется в кресле, деловито надевает очки, говорит с прежней безмятежностью). Ничего особенного. А предупредить не мог, потому что сам не знал, что скажу и сделаю. Это называется импровизацией.
Макаров встает и оглядывает всех с недоумением. Смотрит на Вику. Та молча смотрит на него, ее лицо серьезно, взгляд кажется утомленным.
МАКАРОВ (отрывисто). Что происходит?
СОШНИКОВ (вспоминает о Макарове, усмехается ему). Прости, Пал Михалыч, что стукнул тебя. Но и ты ведь мне в челюсть засадил.
ЛАВРЕНТЬЕВ (отбрасывая простыню, садится на кровати). Да, вот в такие игры иногда играют в этом доме, дядя Паша. Викуля поведала нам о тебе и попросила разыграть весь этот маскарад. А мы согласились. Отчего бы, думаем, не сыграть с незнакомцем-ротозеем вроде тебя? Который может так легко принять весь этот цирк всерьез. Ты ведь с перепугу даже не проверил, мертв я на самом деле или просто прилег. Доверился нашему отставной козы лекарю Стасу, который даже массаж сердца делать не умеет.
СОШНИКОВ (насмешливо). Может, я еще и искусственное дыхание должен был попробовать?
ЛАВРЕНТЬЕВ (поеживаясь). В этот раз нет, я бы возражал.
МАКАРОВ (растерянно). Не понимаю… Отравленная водка, письмо…
СОШНИКОВ. Всё липа.
МАКАРОВ. А звонок подруги, а машина, а мобильники…
ЛАВРЕНТЬЕВ. А подруге она позвонила, когда увидела тебя в окно. Попросила перезвонить через полчаса, и разыграла всю эту взволнованную болтовню. Обычные женские фокусы.
СОШНИКОВ. Машина стоит за домом, сам видел, она и не ездила никуда, просто переставила с глаз долой. (Вике.) А вот мобильник вернула бы человеку, теперь уж можно, наверное.
Вика, не глядя на Макарова, молча достает из кармана пальто его телефон и кладет на стол.
МАКАРОВ (не веря своим ушам, в смятении оглядываясь, потрясенно). Так что… Что, все это был розыгрыш? Но это же… Это же подло, разве вы не видите?
ЛАВРЕНТЬЕВ (иронично усмехаясь). Подло – это когда шутка ради шутки. Когда хотят поиздеваться, унизить. А когда хотят что-то этим сказать, то это другое. Урок, скорее. (Торжествующе глянув на Вику, Сошникова и Рушевича). А чем ругаться, лучше бы похвалил. Все так старались – я и представить не мог, что мы так сумеем.
МАКАРОВ. Но… зачем?
Лаврентьев встает, заправляет рубашку, подтягивает брюки. При этом с любопытством разглядывает Макарова. Он начинает походить на учителя, терпеливо объясняющегося с нерадивым учеником.
ЛАВРЕНТЬЕВ. Да затем, дорогой Пал Михалыч, чтобы вы поняли, что жить вашими категориями – значит толкать себя и свою жизнь к пропасти. И хотя лет вам уже много, измениться самому и изменить свою жизнь еще не поздно.
МАКАРОВ. Вы так считаете?
ЛАВРЕНТЬЕВ (чуть скривив рот). Да, я так считаю, и я так уверен. (Начинает степенно прохаживаться по комнате, задерживаясь рядом с каждым из гостей, говорит неторопливо и снисходительно.) Вы, уважаемый, не в небесах обитаете, вы живете на чудной зеленой планете, населенной кучей странных существ – людей. Они могут вам нравиться или нет, но представлять их лучше, чем они есть – это большая ошибка. Стоит начать идеализировать, выдумывать, и вы тут же теряете связь с реальностью, которая за это жестоко наказывает. Конечно, вы можете притвориться растением, которое ничто на свете не интересует, кроме своих фантазий. Но вы не спрячетесь от людей. От живых людей. Вы живете среди них, и сами являетесь одним из них. По сути своей вы такой же. Вы тоже ищете для себя лучшей жизни. Стремитесь к ней наравне со всеми. Но для того, чтобы добиться результата, надо быть смелее, энергичнее, предприимчивее, непробиваемее. Сильнее. Надо быть бойцом. Заниматься делом, а не тратить время впустую, разводя сантименты о заоблачном и красивом, но бестелесном и потому недостижимом. О бесполезном. И даже о вредном. Превращающем жизнь в одну сплошную иллюзию. В иллюзию воздушного замка. Который, чтобы вы знали, в любой момент может столкнуться с суровой реальностью и обрушить свои прекрасные стены прямо на вашу благородную голову. (Останавливается рядом с Макаровым.) Вот потому, Пал Михалыч, вы здесь. Во всяком случае, для меня это так. Чтобы убедиться, что Землей заправляют люди, а не фантомы. И что люди не таковы, какими вам кажутся. Особенно женщины. Люди непредсказуемы. Люди многолики. Они могут казаться добрыми, а через минуту предать вас. В зависимости от обстоятельств. От того, как они оценивают вас. И от того, как вы относитесь к ним. А если вы не захотите принять этого и признать себя одним из нас, то вы обречете себя на беспрерывные терзания, венцом которых станет соответствующая смерть. Нелепая, бессмысленная и никем незамеченная. Печальная гибель одиночки.
Макаров стоит, понурив голову.
СОШНИКОВ (уважительно улыбаясь Лаврентьеву, садясь за стол). Ну, ты оратор, Евген. Не зря полежал под простынкой, какую речь соорудил. Молодца! (Рушевичу, подмигивая). Не пора ли распить еще бутылочку нашей отравы?
Рушевич не обращает на него внимания, пристально наблюдает за Лаврентьевым и Макаровым.
Лаврентьев непринужденно хлопает Макарова по плечу.
ЛАВРЕНТЬЕВ (примирительно). Ну что, перестанем дуться и сядем к столу?
Макаров поднимает голову и смотрит на него удивленно.
МАКАРОВ (негромко, но четко). А как же быть с верой?
ЛАВРЕНТЬЕВ (нетерпеливо отмахиваясь). Вот только не надо веру трогать, ладно? Хватит нам уже проникновенных рассказов о заповедях, о грехах и о небесных дарах. Я знаю, что это стало модно сейчас – вспоминать о церкви и о благодетели, когда наступает удобный момент. Но в этом доме давайте все-таки ближе к земному, хорошо? (Делает шаг к столу, но Макаров останавливает его, удерживая за плечо).
МАКАРОВ (твердо). Речь не о заповедях. А о вере как таковой. О вере как основе, как фундаменте, как стержне. О вере как о жизненной силе. И для каждого она может быть своей. (Задумчиво потирает лоб.) Да, мои слова о любви, о душевной красоте сегодня могут показаться смешными, наивными. Несовременными и несвоевременными. Надуманными. Ведь проще всего отмахнуться от того, что не можешь потрогать руками, верно?.. (Оглядывает всех.) Но как быть, если я искренне верю в это? Если благодаря вере в порыв, в силу чувства я живу? Если только любовь способна сделать меня счастливым, увидеть смысл в нашей каждодневной рутине? Если лишь она помогает мне разглядеть свое место в этой странной, чужой, непонятной для меня жизни, узнать о своих скрытых способностях и найти в себе силы, резервы, чтобы стать лучше, сильнее, активнее! Всего лишь от осознания своей необходимости для кого-то одного! (Осматривает себя, разводит руками.) Да, наверное, сейчас я выгляжу нелепо, беспомощно. Я кажусь слабым, уязвимым, кажусь всем вам идеальной кандидатурой для насмешек разной степени остроумия. Моя жизнь в последнее время действительно несет в себя мало смысла и много пустой утомительной печали. (С вызовом.) Но эта жизнь – мой осознанный выбор! Я знаю, что в любой день могу измениться, если только найду для себя подходящую мотивацию. И когда я добирался сюда, в этот дом, я вдруг отчетливо понял, что теперь она у меня есть. Что есть смысл жить, потому что в моей жизни появился человек, который мне интересен. (Глядя на Вику). И хотя этот человек сегодня вместе с вами решил надо мной посмеяться, я все равно благодарен ему. За то, что хотя бы на время он помог мне почувствовать себя полноценным, увидеть какой-то свет впереди и просто порадоваться этому солнечному дню. (Всем, с горечью.) А вас мне просто жаль. Потому что в вас я не вижу веры. Самого важного для меня. А вижу только целесообразность и прагматичность. Без которых в наши дни обойтись действительно трудно. Но которые не в силах сделать вас столь же счастливыми, как настоящее светлое чувство.
Лаврентьев несколько секунд смотрит на Макарова искоса, с сомнением. Затем разочарованно вздыхает, подняв брови. Безнадежно качая головой, молча идет к столу, садится, открывает бутылку водки, разливает.
СОШНИКОВ (после паузы, глядя на Лаврентьева с неуверенной усмешкой). Да уж. Тяжелый случай.
Рушевич не сводит глаз с Макарова. На его лице проступили многочисленные, незаметные ранее морщины.
Макаров подходит к Вике. Та стоит, опустив взгляд, лицо кажется потерянным.
МАКАРОВ (тихо). Ну а ты хочешь что-нибудь сказать, прежде чем я уйду?
Вика тут же поднимает глаза на него, в них смутная тревога.
ВИКА. Я не хочу, чтобы ты уходил. (Помедлив.) Ты – мой подарок.
МАКАРОВ (грустно усмехнувшись). Я не могу быть твоим подарком. Даже в день рождения. Увы. Я живой человек.
ВИКА (с беспокойством в голосе, торопливо). К чёрту день рождения, он еще нескоро, и дело не в нем. Ты – мой подарок. Ты мне нужен. Не как предмет, а как человек. Как добрый, искренний, преданный друг. Как тот, кто может чувствовать и слышать.
МАКАРОВ (хмуро). У тебя достаточно друзей. Слышала бы ты, что они здесь про тебя наговорили.
ВИКА (громче, захлебываясь от волнения). Мне наплевать на это. Слова вообще сильно переоценивают. Хотя они – всего лишь красивая упаковка, в которой почти всегда нет ничего, кроме стремления покрасоваться и что-то с этого поиметь. Сколько мне довелось услышать разнообразной болтовни – сколько комплиментов, предложений, обещаний… (Бросая взгляд в сторону Лаврентьева). Сколько увещеваний и нотаций… (Снова Макарову.) И все это не стоило ровным счетом ничего! Мой папа сделал карьеру на правильных словах, на лозунгах, и кое-кто до сих пор ему верит. Но не я. Я уже давно не верю словам и потому не обращаю внимания на то, что обо мне говорят. (Переводит дух, спокойнее.) И все же я человек. Я женщина. Я не могу перестать надеяться, не могу не верить в то, что на свете еще остался кто-то, кто не лжет. Ты здесь, потому что я этого захотела. Да, это я все придумала. И я уговорила моих друзей помочь мне. Но не ради того, чтобы над тобой посмеяться. Мне хотелось убедиться, что ты такой, каким я тебя вообразила во время наших телефонных разговоров. Что ты не прячешься за красивыми словами и не пытаешься казаться передо мной лучше. Что твои слова о жене, о чувствах, об одиночестве – не просто маска болтливого и ни на что, кроме причитаний, не способного интеллигента. Да, мой план был по-своему жестоким. И когда я взяла ключ от машины и оставила вас одних, то пожалела, что затеяла все это. Но я должна была довести начатое до конца. Я не умею останавливаться на полпути. Прости, такая уж я есть. Мне важно было узнать, как ты поведешь себя. (После небольшой паузы, осторожно.) И еще мне хотелось тебя встряхнуть. Попытаться сделать так, чтобы ты взглянул на свою жизнь по-новому. Оценил ее ценность и хрупкость. Определился с направлением, что-то понял для себя… И если это удалось, то мы старались не зря. (Замолкает, отводит взгляд.) А теперь… Что ж, ты имеешь право быть сердитым на меня и на ребят. Имеешь право уйти сейчас, если хочешь. И больше никогда не позвонить, не прийти ко мне. Мне будет жаль. Действительно жаль. Но я пойму.
Вика делает паузу, тяжело вздыхает. Затем задумчиво оглядывается на Лаврентьева, Сошникова и Рушевича. Вдруг она вспоминает что-то, и на ее лице вспыхивает озорная улыбка.
ВИКА. А противоядие-то нашли?
СОШНИКОВ (удивленно). А оно было?
Вика с улыбкой поднимает с пола стул, ставит под люстру, встает на него. Тянется к одной из чашечек со светильником.
СОШНИКОВ (сокрушенно). Ах ты, черт. Про люстру-то я и забыл.
ЛАВРЕНТЬЕВ (усмехается). Ты всегда был балбесом. Только рубашки рвать и умеешь.
СОШНИКОВ (с притворной строгостью). Это пусть тебя девочки нежно под музыку раздевают.
Лаврентьев лениво хмыкает.
Вика слезает со стула. В ее руке конфета. Робко улыбаясь, Вика протягивает ее Макарову.
ВИКА. Я хочу подарить ее тебе. Ты заслуживаешь этот подарок. Возьми. Надеюсь, вспомнишь обо мне, когда будешь разворачивать фантик.
Пауза.
Наконец, Макаров, не глядя ни на кого, медленно подходит к стулу, на котором оставил пиджак и галстук. В тишине неторопливо одевается, приглаживает волосы. Берет со стола мобильник, кладет в карман. Смотрит на часы.
Молча идет в сторону прихожей.
Останавливается на пороге. Через дверной проем вглядывается в полумрак прихожей, где едва различима входная дверь. Какое-то время стоит без движения.
Нерешительно оборачивается. Скользит взглядом по лицам Лаврентьева, Сошникова, Рушевича. Все они следят за ним внимательно, без улыбок.
Поворачивается к Вике. Смотрит ей в глаза. Долго, пытливо, недоверчиво.
Она смотрит на него с надеждой.
Занавес.
Март-апрель 2009
Проводник
Драма в двух действиях
Действующие лица:
Воробьев
Светлана – жена Воробьева
Стогов
Михаил
Лёша
Ольга Васильевна – мама Лёши
Лариса – жена Стогова
Роман – однокурсник и старинный приятель Воробьева
Татьяна – приятельница Воробьева (не появляется)
Бомж Виктор
Бомжи
Таксист
Действие первое.
1.
Вокзал. От двери с табличкой «Камера хранения» отходит симпатичная молодая пара. Это Воробьевы.
Он – высокий, спортивного телосложения, светловолосый, улыбчивый. Выражение лица кажется немного мальчишеским, но жесты, походка, манера говорить выдает волевого, уверенного в себе человека. На нем фирменные тенниска, шорты, сандалии. Модные темные очки сдвинуты почти на макушку, живые светлые глаза с любопытством смотрят по сторонам. На вид ему около 30 лет.
Она – привлекательная кареглазая брюнетка его возраста или моложе. Тоже довольно высокая, хотя значительно ниже него. На ней красивое легкое летнее платье, подчеркивающее стройную фигуру и светло-коричневый загар. Мягкие туфли без каблуков. Держится слегка отстраненно и даже чуть надменно – впрочем, похоже, старается таким образом уберечь себя от постороннего внимания. Будто в подтверждение тому, она извлекает из бежевой кожаной сумочки большие солнцезащитные очки и надевает их, отчего ее лицо кажется совершенно непроницаемым.
ВОРОБЬЕВ (картинно утирает пот со лба, насмешливо). Ох… Мне показалось, при виде нашего багажа у того парня из камеры хранения аж глаз задергался.
СВЕТЛАНА (не поворачивая головы). Не начинай.
ВОРОБЬЕВ (шутливо ворчит). Нет, правда, на кой нам столько шмоток? Будто, не в пять звезд едем, а на остров необитаемый. Начинать новую жизнь и строить тот самый райский шалаш.
СВЕТЛАНА (слегка, почти незаметно усмехаясь). Да не в шалаше дело и не в звездах. Это часть отдыха.
ВОРОБЬЕВ (кивая). Ага, вроде как «любишь кататься, люби и саночки»?
СВЕТЛАНА. Что-то типа этого. Хочется хорошо выглядеть не только на пляже.
ВОРОБЬЕВ (беспечно ухмыляясь). Будь моя воля, я бы разрешил тебе на этот период не краситься и расхаживать целыми днями в каких-нибудь сексапильных маечках.
СВЕТЛАНА (укоризненно). Ну, спасибо.
ВОРОБЬЕВ (легко). А что? Это же отпуск. Раскованнее надо быть, безответственнее. Ты ведь и так у меня королева красоты. В любых видах. (Пытается поцеловать ее в висок, она уворачивается – без усердия, правда).
СВЕТЛАНА. Балбес. Никак не уразумеешь, что для женщины хорошо выглядеть и очаровывать – это не повинность, а потребность. Позволяющая чувствовать себя лучше. (Передразнивая с насмешкой). В любых видах.
ВОРОБЬЕВ (всплескивая руками). Только этого мне не хватало. Отгонять от тебя полкурорта дорвавшихся до свободы мужиков. И это отдых?
СВЕТЛАНА (усмехаясь ему). Да-да, слишком не расслабляйся. (Нежнее, дотрагиваясь до его руки). И будешь вознагражден.
ВОРОБЬЕВ (с улыбкой смотрит на нее какое-то время, затем привлекает к себе). Эх… женщина мечты.
СВЕТЛАНА (слабо сопротивляясь). Люди смотрят. (Снимает очки, придирчиво осматривает его, бодрее). Ну что, побрели в город? До поезда три с лишним часа. А я сто лет здесь не была.
ВОРОБЬЕВ. И когда еще теперь будешь…
СВЕТЛАНА (с удивлением). То есть?
ВОРОБЬЕВ (ласково, мечтательно). То есть еще через год один из нас, возможно, станет мамой. (Прикасаясь к ее волосам). А другой, хотелось бы верить, папой.
СВЕТЛАНА (решительно отводя его руку). Ну, это мы еще посмотрим. Как вести себя будешь, папуля. Пошли.
Они идут к выходу с вокзала, оказываются на улице. Чудесный солнечный день. Еще утро, но уже становится жарко. Воробьев и Светлана задерживаются, оглядывая окрестности. При появлении Воробьевых из тени выныривает черный от загара небритый жилистый человек в потертом до крайней ветхости пиджаке и старенькой кепке-бейсболке.
БОМЖ (приближаясь к Воробьевым, вкрадчиво). Разрешите к вам обратиться?
Воробьевы, не обращая на него внимания, проходят мимо в направлении подземного перехода. Бомж недолго смотрит им вслед, затем осматривается в поисках других «клиентов».
СВЕТЛАНА. Ну так что, куда отправимся? В центр? А может, лучше куда-нибудь в парк, что-то жарковато. Как думаешь, где здесь ближайший…
Светлана оглядывается на Воробьева, но его рядом нет. Она останавливается, оборачивается.
Воробьев стоит в нескольких метрах и внимательно разглядывает что-то в глубине привокзального сквера. На его лице недоумение.
Светлана подходит к нему.
СВЕТЛАНА. В чем дело?
ВОРОБЬЕВ (быстро оглядывается на нее). Сейчас… Подожди секунду.
Помедлив, он идет к скверу. Там, в тени, расположились еще несколько бомжей. Один из них, средних лет, с всклокоченными волосами, выглядящий немногим лучше остальных, полулежит на скамейке. Его глаза закрыты. На нем испачканные на коленях вельветовые брюки и голубоватая с закатанными рукавами рубашка в грязных разводах и с крупными пятнами под мышками. Воробьев подходит и вглядывается в его лицо. Тем временем к скамейке возвращается бомж в бейсболке.
БОМЖ (солидно кашлянув). Что интересует, уважаемый?
ВОРОБЬЕВ (кивая на человека в рубашке, потрясенно). Вы его знаете?
БОМЖ. Имею представление.
ВОРОБЬЕВ. Как он… Как он здесь оказался?
БОМЖ (пожимая плечами). А как мы все здесь оказываемся? Жизнь заставила.
ВОРОБЬЕВ. Давно?
БОМЖ. Да пару дней вроде. А может, и неделю уже, кто теперь вспомнит. Он неприметный такой, молчит все время. Денег дал вот, сколько было, теперь здесь торчит.
ВОРОБЬЕВ (обеспокоенно). «Торчит»? Как это? Почему он лежит здесь, на жаре? Может, ему плохо? Пульс проверяли? (Хватает лежащего за руку).
БОМЖ (сплевывает с улыбкой). Да не шумите, уважаемый. Ну, выпил товарищ, сморило на жаре. Бывает. Мы вон уже как огурцы все, а он вырубился. Пусть поспит, не тормоши без нужды.
ВОРОБЬЕВ (выпрямляется, растерянно). Да, пульс вроде в норме.
БОМЖ (шарит в кармане, достает смятую пачку сигарет). Родственник, что ли? Иль знакомец?
Воробьев долго разглядывает мужчину в рубашке. Затем неуверенно отступает назад, но почти тут же, словно одернув себя, снова подходит к скамейке.
ВОРОБЬЕВ (решительно). Документы есть у него?
БОМЖ (равнодушно). Да черт знает. (Указывая куда-то вниз). Вон пиджак его валяется.
Пиджак оказывается под лежащим. Когда-то костюмный, теперь помятый, надорванный у лацкана, в свежих жирных пятнах. Воробьев проверяет карманы, во внутреннем находит паспорт, достает, читает. Бомж заглядывает, щурясь.
БОМЖ (удивленно качнув головой). Ишь ты. Паспорт в норме, с пропиской. Как это не сперли до сих пор, интересно? (Задумчиво, почесывая щетину). Ну, хоть знаю теперь, как зовут, а то уж непонятно было, как и кликнуть-то. Молчун такой. Пьет только. И грустит.
Воробьев закрывает паспорт, снова смотрит на лежащего мужчину. Вдруг поворачивается к бомжу.
ВОРОБЬЕВ. Ну а тебя как зовут?
БОМЖ (удивленно, отступая на шаг). Это зачем еще? Ну, Виктор.
ВОРОБЬЕВ. У меня просьба к тебе, Виктор.
БОМЖ (оценивающе глядит на Воробьева, затем по сторонам, приблизившись). Ты, уважаемый, денег дай немножко, а потом уж проси. Раз не шутишь.
Воробьев, не сводя глаз с Виктора, достает бумажник, вынимает купюру, протягивает ее. Бомжи за его спиной оживляются. Виктор быстро прячет купюру во внутренний карман, кивая остальным.
БОМЖ (серьезно). Ну, так чего хочешь, товарищ?
ВОРОБЬЕВ. Подежурь рядом с нашим общим знакомым. Будь добр. Очень нужно. Я съезжу к нему домой и сразу назад.
БОМЖ (подумав). Ладно, раз такое дело. Все ж нечего ему с нами болтаться. По роже видно, что интеллигент. Пусть с мамой дома чаи гоняет.
ВОРОБЬЕВ. Так посторожишь? Чтобы никто не тронул. И чтобы сам он никуда не делся.
БОМЖ (почесывая подбородок, задумчиво). Ну, с часик покараулю. А потом… (хлопает себя по груди в районе внутреннего кармана). Ты уж не опаздывай, уважаемый. Может, еще сигаретами богат?
ВОРОБЬЕВ (снова поворачивается к лежащему). Не курю, извини. Вот приеду и угощу. Если будешь охранять хорошо.
БОМЖ (уважительно). Чего ж не помочь хорошему человеку? (Смотрит на лежащего). Повезло бедолаге. Есть хоть кому забрать.
ВОРОБЬЕВ (смотрит на часы). Надеюсь, что есть.
Оглядывается на Светлану. Та прохаживается по тротуару, глядя себе под ноги.
Воробьев виновато проводит рукой по лицу, подходит к ней.
ВОРОБЬЕВ (робко). Солнышко…
СВЕТЛАНА (поднимает голову, раздраженно). Ну что, дорогой, очередное неотложное дело? Свинья везде грязь найдет, а?
Воробьев тяжело вздыхает, оглядывается. Бомж Виктор одобрительно улыбается ему, взмахивает рукой в небрежном приветственном жесте.
ВОРОБЬЕВ (подбирает слова). Понимаешь… Дело действительно неотложное… И кроме меня некому… Я всего на час отъеду, даже меньше… Туда и обратно… Ты подождешь?
СВЕТЛАНА (нахмурившись). Еще чего. Я все же в отпуске. Если ты не идешь со мной, значит, я пойду без тебя.
ВОРОБЬЕВ (вздыхает, покорно). Ладно. Хорошо.
СВЕТЛАНА. Поезд во сколько, помнишь?
ВОРОБЬЕВ (глянув на часы). Да, через три часа. (Видит, как Светлана снова достает из сумочки очки и надевает их). Ну что, в четырнадцать двадцать в зале ожидания?
СВЕТЛАНА (бросая на него недовольный взгляд). Да. Постарайся успеть. Чтобы я и на курорт не уехала одна.
ВОРОБЬЕВ (протягивает руку, легонько гладит ее по плечу). Да, конечно. Прости, пожалуйста. Деньги есть у тебя?
СВЕТЛАНА (забрасывает сумочку на плечо). Есть. (Уходит, не оглядываясь).
Воробьев с грустью смотрит, как она спускается в подземный переход. Затем вновь бросает взгляд на часы, торопливо оборачивается к скамейке.
2.
Кухня в старенькой однокомнатной квартире. Небогатая обстановка. Тесновато, кухонный стол занимает основное пространство, по стенам полки и шкафы, в углу крупная старая газовая плита. Через дверной проем видна крохотная прихожая, входная дверь без обивки. Левее вход в комнату, сквозь него проглядывает сервант с посудой, тахта.
На кухне рядом с газовой плитой торопливо готовит пищу миниатюрная женщина лет сорока. Светлые, неважно подкрашенные волосы. Тени под глазами. Бледное лицо почти без косметики. Плотно сжатые губы и серьезные сероватые глаза придают ему выражение сосредоточенности и независимости. Кажется, когда-то она была хороша собой, но с какого-то момента перестала уделять себе достаточно внимания.
