Владислав Клевакин
Смута. Письма самозванки
– Пора, казак. Пора.
Зырян натянул шапку и устремился вслед за стрельцом. В монастырском коридоре он в последний раз увидел Ксению Годунову, которая перематывала тряпицами раненых защитников лавры. Зырян остановился и поклонился:
– Спасибо за мазь, государыня.
Ксения на минуту отвела глаза от другого раненого и тихо прошептала:
– С Богом, казак.
Зырян отвернулся и широкими шагами стал мерить длинный коридор.
Во дворе его уже ждал стрелецкий наряд. Семен тайно сунул ему за пазуху ответное письмо Шуйскому.
– Не обессудь, казаче, коли что не так, – смущенно произнес стрелец. – Всякое бывает.
Семен протянул руку. Зырян крепко сжал ладонь стрельца и нырнул в потаенную дверь.
Казак гнал коня по запорошенному полю. Письмо от воеводы Долгорукого было надежно упрятано в кафтане.
«Отдам письмо, и службе конец, – мечтал лихой казак. – Заберу гроши, спрячу в надежном месте – и в лагерь к самозванцу, выручать Кочубейку».
Мысли казака летели галопом, как и его конь, которого ему загодя привязали в овраге у крепостной стены. Перед глазами Зыряна проплывала белая мгла, оседавшая на лице крупинками мокрого снега. Холодный ветер обдувал безбородое лицо, заставляя сильнее втягивать голову в воротник кафтана.
На пригорок позади него выскочили пять всадников на лошадях. Преследователи, немного потоптавшись на месте, рванули поводья коней. Над головой Зыряна просвистела стрела. Просвистела, словно баба в юбке на торжище, лихая и бесстыжая. Сердце дернулось, обдавая конечности холодом смерти. Зырян сильнее рванул поводья. Всадники, устремившиеся за ним, тоже не желали отставать.
До Москвы оставалось с десяток верст. Уже были слышны переливы колоколов в церквях и соборах Белого города, но это не останавливало его преследователей. Казак был им нужен.
Просвистела еще одна стрела, затем следующая. Всадники, обезумев от погони, стали пускать стрелы в казака на ходу, одну за другой. Их усилия увенчались успехом: одна из стрел вошла Зыряну прямо в бок, пробила кафтан, и ее острие предательски вылезло с другой стороны. Все рассыпалось – и снег, и поле, и лес неподалеку. Все превратилось в монотонный гул и стихло.
– Стаскивай его с коня! – пробурчал чей-то хриплый голос.
– Тащи сюда! – ответил другой.
– Берегись! – раздался чей-то крик.
Зазвенели сабли. Гулко ухнули выстрелы мушкетов. И вновь все стихло.
Велесов скит
– Знай богов своих, человече! – прозвучал по-отечески строгий голос.
Зырян открыл глаза. От маленькой печурки в углу дома несло теплом. Казак осмотрелся. Сруб был скидан наспех, из-под струганых бревен клочьями торчали куски зеленого мха. В красном углу стояла лишь одна маленькая иконка, у которой горела свеча. Рядом с кроватью из досок находился столик, на котором стояла глиняная тарелка точно с такой же росписью, как у Ксении Годуновой, когда она в лавре смазывала ему рану чудодейственной мазью.
«Откуда здесь тарелка Годуновой?» – мелькнула быстрая, словно лихая сабля, мысль.
Двери тихо скрипнули и затихли. Голосов за дверями Зырян не слышал, зато в его голове отчетливо звучал другой голос.
«Какие свои боги?»
Зырян с трудом поднял руку и перекрестился. Рука словно онемела, но прежней боли не было. Слегка задрав нательную рубаху, он попробовал ощупать ладонью ребра. Вроде все цело, кроме перевязанного чуть выше пупка туловища. Значит, его принесли сюда и перевязали. Но кто и что это за место? Сейчас он не находил ответа.
«Где же письмо воеводы?» – спохватился Зырян.
Он тут же принялся нервно шарить по карманам кафтана. Затем, встав, казак, тяжело переставляя босые ноги, двинулся к массивной двери. Дверь он открыл легко, но ворвавшийся в сруб ветер едва не сбил его с порога.
Лес и легко припорошенная снежком желтая листва сливалась в единую картину. Наверху по сухой сосне выстукивал пестрый дятел. Из леса доносились чьи-то женские и детские голоса. Зырян на мгновение словно вернулся в детство.
От избушки в лес уводила широкая тропа, образуя длинный коридор, обросший белыми стволами берез. Стоит ли по ней идти, он не знал, но Зырян знал точно, что письмо Шуйскому от воеводы нужно доставить.
Снег под ногами хрустел, словно сладкий хворост у мамки. Идти было совсем не трудно, и полученная недавно рана уже не беспокоила. Зырян вышел на берег озера, со всех сторон окруженного толстыми корявыми березами.
«Какая ж сила их так завернула?» – размышлял казак, переставляя ноги.
– Макошь! – услышал он тонкий девичий крик.
– Макош-ш-шь! – вернуло эхо.
Зырян обернулся. У одной из кривых берез стояли Ксения Годунова в белом сарафане с красной узорчатой каймой понизу и седовласый высокий старик с сучковатым посохом.
Старик поклонился к Ксении и произнес:
– Благодарю тебя, княгиня, я пойду.
Он повернулся к кривой березе и бросил на землю свой посох. Зырян остервенело, чтобы понять, не мерещится ли ему, протер глаза рукавом. Старика уже не было. Вместо него по кривому пню скользнул хвост черного полоза.
– Казаче! – весело рассмеялась Ксения Годунова, увидев Зыряна. – Вот уж не чаяла встретить тебя в скиту.
Зырян моргнул. Яркое солнце било ему прямо в лицо.
– Где я? – осторожно спросил Зырян, указывая царевне на лесное озеро. – Здесь должно быть чистое поле. Я скакал в Москву с важным донесением. – Зырян фыркнул и помотал головой, словно попытался скинуть морок с головы.
– Идем со мной, – улыбнулась Годунова, протянув казаку руку.
Где-то вдалеке скорбно и уныло заиграла свирель, и лес наполнился тихими, почти волшебными звуками. Словно прочитав его печали, Ксения тихо произнесла:
– Не спеши, казак, все увидишь сам.
– Где мое письмо?
– Письмо доставят вашему царю! – отозвалась Ксения. – Ты еще слаб вновь садиться на коня.
Они стояли у высокой изгороди с грубо сколоченными деревянными воротами. Толстые железные петли на воротах говорили, что постояльцы скита обосновались здесь прочно и надолго. Из-за частокола были видны дымки очагов. Ворота, несмотря на свои массивные доски, тихо распахнулись, Зырян и Ксения оказались внутри.
– Велесов скит, – тихо произнесла Годунова. – Храм и святилище всех богов на Руси.
– На Руси только один Бог, – буркнул Зырян, бегая глазами по сторонам.
– Ты помнишь тот голос: «помни богов своих, человече»? – спросила Годунова.
Зырян молча кивнул и буркнул:
– Голос помню, но богов нет.
– Они тебя помнят, казаче, – улыбнулась Ксения, крепко сжав руку Зыряна. – Они тебя всегда помнили.
Зырян осмотрел себя сверху вниз, от самых плеч до ног. Пробитого стрелой кафтана на нем уже не было. Была длинная белая рубаха с огненными соляриями, были полосатые новые порты да сафьяновые сапоги.
– Кто же они, эти боги? – обеспокоенно стал осматриваться по сторонам Зырян.
– Идем, – увлекла его Ксения.
За ней устремилась вереница молодых девок в белых сарафанах и желтых кокошниках. Девки вбежали в скит следом и ручейками растеклись по украшенным зелеными ветками липы избам, построенным вдоль частокола.
– Это Макошь… – Годунова указала на вырубленную из ствола толстого дуба женскую фигуру с большим животом.
– Понесла она, что ли? – сам не ожидая от себя таких слов, спросил Зырян.
– Она мать всего живого и земли русской, – пояснила Годунова и обошла вокруг истукана.
– Это языческие идолы, – хмуро буркнул Зырян.
Тесанное из дуба изваяние языческой богини угрюмо взирало на стоящего перед ней казака.
– В ее руках нити судьбы тех, кто верит в древних богов, – пояснила Ксения. – Она прядет линию жизни из тонкой пряжи Велеса, и там, где нити связываются в узлы, возникают причудливые события в жизни человека.
– Что же она уготовила мне? – спросил Зырян.
– Этого я не знаю, казаче! – грустно ответила Ксения.
Она обошла казака вокруг и положила ему свою тонкую ладонь на плечо. Ее тонкое красивое лицо с плавными линиями было похоже на лик самой Богородицы. Может, это она сама и была. Сама Богородица. Но что ей делать здесь, на языческом капище?
Зырян потупил взор, ему было страшно и больно смотреть в глаза этому идолу. Макошь словно видела каждый уголок его души, проникала во все потаенные местечки.
Зырян отвернул взгляд от богини и спешно перекрестился.
– Крестись, ежели сердце желает, – спокойно произнесла Ксения. – Макошь будет не в обиде.
Годунова вынула из рукава длинный, расшитый красными нитями платок и повязала его на палочку, воткнутую в трещину идола.
– Я знаю, что ты любишь гроши, казак. Макошь так сказала.
– Кому сказала? – удивленно прошептал Зырян.
– Волхвам, – тихо ответила Годунова. – Она все про тебя знает, – добавила Ксения.
На лицо казака упала крупная капля дождя. Она скатилась с кончика носа и упала на руку.
– Почему идет дождь? – спросил Зырян.
– Это не дождь, – пояснила Ксения. – То земля наша плачет.
Зырян почесал затылок и посмотрел на землю. Снежка, запорошившего поле и лес, не было. Под сапогами пробивались зеленые клочья травы. Они, словно зеленое покрывало, укутывали весь скит от бревенчатого частокола с одной стороны до маленьких деревянных воротцев, расписанных красной краской.
– Что мне делать, царевна? – виновато спросил казак.
– Завтра ты можешь уехать в Москву, а сегодня, если хочешь, оставайся на обряд посвящения. Твой дом там, в самом конце, – прощебетала Ксения. – Мне нельзя здесь долго находиться.
Ксения повернулась к массивным воротам. На мгновение Зыряну показалось, что она вовсе не идет, а плывет, парит над землей, словно белая лебедь по глади тихого озера.
– Она святая, – услышал он чей-то тихий голос. – Она предана своим богам, но и нам она не чужая.
Зырян обернулся. Перед ним стояла русоголовая девчонка с толстой косой и венком из желтых цветов мать-и-мачехи.
– Идем же, казаче, – ласково пропела она. – Я провожу тебя в твой дом.
Где-то в одной из изб грустно и наивно заиграл костяной рожок, и поплыли, словно волны, струны гуслей. Солнце стало медленно падать в сияющую тихую гладь лесного озера. Пение лесных пташек и стук дятла стихли. Небесное окошко распахнулось, и на грешную землю робко глянул задумчивый месяц. Железные запоры на воротах скита скрипнули, и ворота тихо запахнулись.
Штурм
– Ясновельможный пан, очнись!
Сапега разлепил глаза. Слуга уцепился за край плаща гетмана и настойчиво дергал его.
– Уже утро, – сообщил слуга.
Сапега тяжело захрипел.
– Принеси воды мне! – пробурчал он, мотая в разные стороны головой.
Слуга исчез и через минуту стоял с кувшином и золоченым тазиком.
– Что за ночь, – пожаловался гетман.
– Ясновельможный пан плохо спал? – тревожно спросил слуга.
– Если это можно назвать сном, – проревел гетман.
Он попытался ухватить рукой скользкий шлем, чтобы сбросить его на кресло. Но шлем выскользнул из ладони и шмякнулся со звоном на пол.
– Черт меня дери! – вновь проревел гетман. – Давай скорее воду! – заорал он на слугу. – И шлем подними.
Слуга поставил тазик на стол и кинулся поднимать шлем.
– Все сделаем, ясновельможный пан! – оправдывался слуга. – Сейчас все будет.
Слуга налил в таз теплую воду, в которую Сапега поместил все пятерни рук. Умыв лицо, гетман несколько раз довольно фыркнул и покосился на слугу.
– Убери это! – довольно бросил он. – Подай мяса и из зелени что-нибудь.
Слуга оторопел и испуганно замотал головой.
– Ясновельможному пану нельзя жареное мясо, – запричитал слуга. – Лекари крайне не велят.
Сапега поднял глаза к небу и перекрестился. Затем он откинулся в кресле, да так, что деревянные ножки затрещали под весом дородного гетмана.
– Ну-ка пойди-ка сюда, голубчик, – поманил он слугу.
Слуга, изогнувшись в три погибели, подполз к гетману и опустил глаза в пол шатра, ожидая указаний. Но вместо этого его спину перерезала кожаная плеть, невесть откуда взявшаяся в руках гетмана.
– Я тебе что говорил, стервец! – орал Сапега. – Я велел принести мяса.
Слуга покорно вынес порку и выскользнул из шатра.
– Так-то лучше, – хрипло рассмеялся гетман. – А то лекари не велят, вера не велит, король не велит. Гетман я или собака?
Слуга судорожно замотал головой:
– Гетман, ясновельможный мой пан.
Сапега разорвал тушку жирной курицы пополам.
– Подай платок, не то камзол запачкаю, – велел он слуге. – Собирай к обеду всех хорунжиев и товарищей. Скажешь, военный совет будет.
– А где, ясновельможный пан? – переспросил слуга.
– У меня, здесь, в шатре, – прохрипел гетман.
Он зубами вгрызался в жирное сочное мясо курицы так, словно у него в лапах была не птица, а все государство Московское. Разорвать на куски да перемолоть зубами, запивая все вином.
«Возьмут Троицеву лавру, а там Москве конец, да и царю Шуйскому в придачу».
Монастырь этот мятежный – словно обитель русского духа… Пусть сгорят все деревеньки и села, города и крепости, но пока лавра стоит, им не одолеть московитов.
А взять лавру все не удавалось. Монахи и стрельцы раз за разом отбивали атаки шедших на приступ поляков. Гетман хрипел, скрипел зубами, улыбался, заранее радуясь тому, что он собственными глазами увидит, как рухнут стена и башня от зарядов в подкопах. Как полетят с душераздирающими воплями со стены стрельцы и иноки. И устремятся в пробитую брешь его крылатые гусары. Как будут свистеть их острые сабли на монастырском дворе, и много еретиков московских падет смертью лютою, беспощадною.
Гетман с остервенением бросил в слугу кость.
– Принеси мне доспехи!
Слуга выхватил с лавки начищенную до блеска кирасу и подскочил к Сапеге.
– Завтра штурм, ясновельможный пан? – с прищуром поинтересовался слуга.
Сапега важно пригладил усы:
– Завтра утром.
В монастырской трапезной сидели два воеводы – Долгорукий и Алексей Голохвастов.
– Что думаешь? – тяжело насупив брови, спросил Голохвастов.
– Насчет завтрашней вылазки? – переспросил Долгорукий.
Его мысли витали где-то далеко в облаках. Там, где Богородица открыла оконца в своей светлице и выпустила на свет божий белых голубок.
Долгорукий хекнул и обвел глазами трапезную, на секунду задержав взгляд на святых ликах.
– А что думать, не впервой нам чай. Порох-то ляхи еще не затащили в подкопы… – Долгорукий хрипло рассмеялся.
– Затащат, так поздно будет! – заскрипел зубами Голохвастов.
– А мы караулить будем, – довольно сообщил Долгорукий. – Как ляхи в подкоп порох потащат, там их вместе с порохом и закопаем.
Он со злостью сжал кулак и прихлопнул его другой ладонью.
– А может, они вовсе не собираются подкоп взрывать? – спросил Голохвастов. – Может, ляхи через подкоп в монастырь хотят попасть?
– Может, и так, – заметил Долгорукий.
– Как бы осечки не вышло, – тревожно добавил воевода Голохвастов.
Желваки на его челюсти ходили ходуном, словно не прибитые доски на дощаном настиле.
– Все равно надо вылазку устраивать и подкоп завалить, – угрюмо пробурчал воевода Долгорукий.
– А своего-то пороха у нас хватит? – воевода Голохвастов с опаской посмотрел на Долгорукого.
Долгорукий ухмыльнулся, потирая руки:
– А как же, есть порох.
– А наcтоятель знает? – поинтересовался Голохвастов.
– Как же, один из первых узнал, – криво усмехнулся Долгорукий. – Сейчас братию в порядок приводит: кто оружие досматривает, в порядок приводит; кто ранен – того в лазарет монастырский к Годуновой определить.
Митрополит Иоасаф бродил по монастырскому подворью, подбадривая иноков. Монахи чистили пищали и таскали на стены мешки с порохом в плетеных ивовых корзинах. Затащив корзины наверх, они накладывали на них крестное знамение и протягивали кулак в сторону польского лагеря. Лука, тощий монах с длинной жидкой бородкой, присел на бочку с порохом и задрал глаза к небу. Подле него на бревно тут же присел другой монах по имени Евлампий и, хитро посматривая на Луку, принялся ковырять в носу.
Сотенный голова Иван Внуков, разминаясь после крепкого сна, вышел на монастырский двор. Монахи, постанывая и охая, продолжали таскать заряды на стену.
– А вы чего, трутни, расселись? – Голова Внуков шутя качнул сапогом бочку, на которой сидел Лука.
На самом же деле Лука вовсе не молился, а тихонько посапывал, утомившись от тяжелой для монаха работы. Его товарищ не замечал тихого свиста, вырывавшегося изо рта Луки. Когда земная твердь в виде бочки качнулась под задницей монаха, тот непроизвольно затараторил:
– Иже еси на небеси…
Евлампий поднял глаза на стрелецкого голову.
– Чего расселись, говорю? – повторил свой вопрос Внуков.
– Так молились, батюшка!
Евлампий, кряхтя и охая, слез с бревна, не забыв при этом ухватиться за ушибленный бок.
– Молились они, – фыркнул голова. – Жарче надо было молиться.
– Куда уж жарче? – огрызнулся Евлампий.
– Молились бы жарче, не принесла бы нечистая на землю нашу адовых мук.
Евлампий остановился и, вытянув худую бородку к небу, отчаянно заскулил.
– Ну, правильно, – кивнул Иван. – Может, святые отцы-угодники твой плач, Евлампушка, услышат.
Воевода щелкнул саблей в ножнах. Монахи испуганно подпрыгнули.
– Не боись, святые отроки, – рассмеялся воевода. – Дайте-ка я вам сейчас подсоблю.
Он скинул саблю с поясом, содрал через голову кольчугу, бросив ее на телегу, ухватился за ствол пищали. Закинув ее на плечо, воевода лихо зашагал к каменной лестнице, что вела на крепостную стену.
– Предупреди Годунову… – Долгорукий поправил застежки на кафтане и вновь уставился на иконы.
– Нет ее, еще второго дня пропала куда-то, – с огорчением буркнул воевода. – Вслед за казаком, что от Шуйского послание привез, ушла, верно.
Долгорукий помотал головой:
– Не такая Ксения. Век до кончины при монастыре будет грехи замаливать.
– Так нет у нее грехов-то! – вспылил воевода.
– У нее нет, – серьезно и растянуто так произнес Долгорукий. Сказал так, словно хотел сто раз подчеркнуть сказанное им. – А у Бориса, отца ее Годунова, воз да мелкая тележка.
Воевода понимающе кивнул.
– Упаси от беды рабу твою Ксению, Господи! – прошептал Долгорукий, наложив на себя крест. – Настоятелю передай, чтобы с Пятницкой башни зорче дозорные смотрели. Упустят ляхов – голову сниму. – Долгорукий сжал кулак и с силой ударил по деревянному столу. Лики в подставах подпрыгнули, но не упали.
Воевода это заметил сразу и довольно пробубнил:
– Бог с нами. Вон как ты по столу звезданул, а иконам хоть бы что. Знак это, князь.
Долгорукий согласно кивнул:
– Ну, дай-то Бог. Когда начнем?
– Как петухи на монастырском подворье закукарекают, так и начнем.
Во дворе монастыря построились стрельцы и казаки, участвующие в вылазке. Долгорукий разделил всех на три отряда.
Ночь на 11 ноября в лагере Сапеги прошла беспокойно. Выстрелы пищалей и мушкетов раздавались посреди самого польского лагеря.
– Что происходит? – Встревоженный Сапега испуганно выскочил из своего шатра. Слуги невнятно пожимали плечами и жались к яркому пламени костра.
– Русские пошли в атаку? – Сапега ухватил метавшегося рядом гусара.
– Хуже, ясный пан! – испуганно пролепетал гусар.
– Что же тогда? – удивленно воскликнул Сапега.
– Нечистая сила! – так же испуганно пролепетал гусар.
Сапега стал всматриваться в темную мглу ночи. Сквозь нее явно проступали очертания крепостных стен лавры и отчетливо были видны огни факелов на стенах. Но было и еще что-то, не понятное его разуму. Разуму вояки, что всегда видел перед своими солдатами противника, отдававшего ясные и четкие команды. Сейчас же, стоя во мраке ночи, Сапега совершенно не понимал, что происходит и с кем он должен сражаться. Нечто странное заставляло его солдат палить друг в друга, кидаться на товарищей с саблей наперевес. Кони испуганно ржали, срывались с привязи и исчезали во мраке.
Наконец Сапега заметил причину такого яростного переполоха. Тени. Темные тени скользили по польскому лагерю. Доводили до исступления его гусар и уланов. Поляки стреляли по теням из всего, что было в их руках, но тени продолжали двигаться, сея в лагере панику и ужас. Даже удары сабель не причиняли им никакого вреда.
– Что же это такое? – испуганно заорал польский гетман.
Вокруг Сапеги сгрудился небольшой отряд гусар, закрывший своего гетмана широкими спинами. Полковой капеллан испуганно прижался к черному деревянному кресту и неистово крестился, завывая молитвы. Сапега приказал гусарам оторвать его от креста и поставить перед ним.
– Что, черт возьми, происходит, святой отец? – злобно закричал гетман.
Капеллан испуганно перекрестился и, заикаясь, пробормотал:
– Очевидно, пан гетман, московитам помогают их святые отцы. Мы не в силах с этим что-либо сделать.
Беспомощность капеллана только разозлила Сапегу. Он ухватил его за ворот рясы, крепко сжал и подтянул к себе.
– Вы плохо молитесь, святой отец! – злобно прошептал он. – Русские святые сильнее ваших молитв. Значит, их вера крепче, а дело – праведнее.
Капеллан с большим усилием вырвался из рук гетмана и, отскочив назад, поднял кверху палец с криком:
– Не богохульствуйте, пан гетман. Никто не просил вас осаждать этот монастырь. Разве в Московии закончились города?
Капеллан успокоился и сел у костра. Его уже не трогали ни крики воинов, разлетающиеся по польскому лагерю, ни святые молитвы. Он просто тихо сидел у костра, вороша палкой угли.
– У святого отца пошатнулась вера, – рассмеялся один из гусаров, окружавших Сапегу.
– Заткнитесь все! – рявкнул гетман. – Трубите общий сбор.
Труба стала собирать поляков в единый монолитный строй. Тени исчезли. Пехота и артиллерия стояли в полной готовности.
– Штурм, ясновельможный пан! – радостно заметил один артиллеристов.
– Нет! – резко отрезал Сапега. – Дайте залп по монастырю из пушек. Очевидно, монахи и воеводы уже на стенах.
– Я тоже так думаю, – согласился поляк. – Но что это было, черт возьми?
– Отберите у солдат вино! – злобно приказал в ответ гетман. – Перепили, вот и мерещится всякое. Выставить по периметру лагеря посты, смотреть в оба! – мрачно продолжил Сапега. – Русские ободрены ночным происшествием и утром устроят вылазку. Московиты, засевшие за стенами, наверняка увидели в этом перст судьбы.
Поляк что-то невнятно пробубнил и кинулся к своим ядрам. Тугое и гулкое эхо выстрела десятков орудий разорвало ночной небосклон. Ядра вгрызлись в южную стену монастыря, осыпая вниз кирпичное крошево.
– Одного залпа будет достаточно, – сообщил Сапега. – Надеюсь, до утра они не вылезут за стены.
– Хотелось бы в это верить, пан, – иронично заметил ободрившийся капеллан.
– Соберите по лагерю трупы! – приказал Сапега. – А вы, святой отец, озаботьтесь отпеванием подданных его величества, – добавил он, обращаясь к капеллану. Тот согласно кивнул и, отбросив палку в костер, медленно встал на ноги.
Утро выдалось настолько холодным, что на стволах пушек появилась белая изморозь. Артиллерию Сапеги словно завернули в белое холодное покрывало. Замерзшие солдаты коронного гетмана жались к огню у костров, похлопывая себя ладонями по плечам, и пытались согреться.
– Зима пришла! – злобно пробурчал Сапега, кутаясь в лисью шкуру.
Выходя из своего шатра, он чуть не поскользнулся на мерзлой траве, но слуги вовремя успели подхватить его за руки. Железный шлем неприятно обжигал лицо. Вдали стучали топоры интендантской роты, заготавливая дрова. Телеги с рублеными сучьями катились по белому снегу, оставляя тонкие следы от деревянных колес.
– Скоро здесь непременно будут нужны сани, – мрачно заметил один из слуг. – Снег ляжет, и телеги не смогут проехать по сугробам.
Сапега недовольно скривился:
– Я уже дал распоряжение интендантам. Сани отберут у русских в соседних селениях. Надеюсь, русские так же мерзнут в своих мрачных стенах? – уже довольно произнес гетман.
На крепостной стене лавры все так же цепью горели огни факелов. Защитники монастыря тоже не понимали, из-за чего случился ночной переполох в польском лагере.
