Владислав Клевакин
Смута. Письма самозванки
«Ну а чего ей быть с тобой ласковой? – отозвался в голове чей-то голос. – Ты – лихой казак. Разбойник. А она – столица».
Зырян видел Москву однажды, проездом, когда наведался к своему родичу Каравану. Караваном дядьку Митро прозвали за то, что караваны водил по Волге. А деньжат скопил – на вольный Дон не вернулся. В Москве осел. Семьей обзавелся. А вот он, Зырян, так и не определился, кто он – лихой казак, вор или все же православный человек, коему Москва эта – главная из всех городов.
Была еще и Троице-Сергиева лавра. Она поглавней Москвы-то будет. Да только в осаде она, окружена гетманом Сапегой и Лисовским. И ему туда ходу нет.
С востока дыхнуло запахом гари. Зырян заткнул нос и поморщился. Но сейчас-то, на пути к Москве, определиться ему было не так сложно. За пазухой выпирало письмо польского короля Сигизмунда к царице-самозванке Марине Юрьевне. Нет ему обратной дороги в лихие края. На поклон придется к царю Шуйскому идти. Гербовая печать польского короля уже говорила о том, что царь Василий Шуйский знает цену этим малявкам на добротной шведской бумаге. Стало быть, ему нечего опасаться.
«И хорошо бы грошей за службу», – залетела в непокрытую голову мысль.
Зырян дернул поводья лошади и медленно поехал в город. Москва поражала провинциалов плотностью застроек. Невысокие избы посадских людей подпирали друг друга всеми четырьмя углами. Пробивающаяся сквозь мощенный досками тротуар зеленая трава тут же выщипывалась снующими повсюду козами. Узкие улочки, словно ручейки, устремились к центру Москвы. Находя преграды в виде ручья или оврага, они огибали их, превращаясь в щупальцы спрута.
Зырян заметил, как на крепостной стене забегали стрельцы. Раздались непонятные крики. Кто-то из стражников на крепостной стене орал ему какие-то непотребства, но за дальностью расстояния казак ничего не расслышал.
«Собаки и то громче тявкают!» – отметил Зырян про себя.
Подъехав ближе к Чертольской башне, парень заметил, как в его сторону стражники лихо направили с десяток пищалей.
«Весело встречают!» – злобно ухмыльнулся Зырян.
Из ворот навстречу выехали два всадника. У одного из всадников лицо пересекал шрам от самого уха до косматой рыжей бороды. Одет он был в зеленый кафтан с рядами застежек. На поясе висела кривая татарская сабля. Не русская, не донская, а именно татарская, такая, как у крымчаков-иродов. Бородатый мужик оскалился и зыркнул на казака своими страшными глазищами так, словно хотел высверлить в нем дырку.
– Ты кто таков будешь? – В грудь Зыряну уперлась резная рукоять плети.
– Казак я! – недовольный московским гостеприимством, буркнул Зырян.
– А ты исподлобья-то так не смотри! – вмешался в разговор другой всадник. Одет он был не так богато, но по снаряжению видно, что птица важная. – Будешь так зыркать, – предупредил он, – враз шары выколю.
Бородатый мужик рассмеялся:
– Это он может.
Нагнетать ситуацию бородатый важный мужик вовсе не собирался, так, покуражиться немного хотел.
Зырян был не похож на знатного человека, но и впечатления черни тоже не производил.
– К царю я, Василию, – буркнул Зырян.
– По какому вопросу к царю-то? – Бородатый перестал скалиться.
– Дело личное! – рявкнул Зырян.
– Ну, не огрызайся! – осадил его бородатый.
– Дело у меня к Шуйскому, – повторил Зырян.
Бородатый и его спутник заинтересованно посмотрели на казака.
– Это ж какое у тебя дело к царю, казак? – переспросил бородач.
– Стоящее дело! – насмешливо бросил Зырян.
– Может, связать его, – предложил бородач, – да самим дело стоящее царю представить, а?
Зырян дернул за поводья коня и щелкнул рукоятью сабли в ножнах.
Бородатый весело рассмеялся.
– Да ты не бойся, казак, шутим мы, – усмехнулся бородатый мужик. – Боярин Стрешнев я. Если дело стоящее, к царю проведу. Нет – на конюшню отправлю! – хрипло рассмеялся боярин.
– Я тебе не смерд – на конюшню меня отправлять! – озверело бросил Зырян.
Боярин повел левой бровью, затем правой, словно прикидывая, в каком из стоящих перед ним сундуков злато-серебро лежит. А к сундукам этим этот вот не то казак, не то дворянин какой преградой встал.
– Дело стоящее. Богородицей клянусь! – Зырян перекрестился, глядя на надвратную икону.
– Ну, поезжай тогда за мной… – Бородатый боярин посторонился, пропуская казака вперед.
– А ты, Гордей, оставайся с караулом! – бросил боярин своему спутнику.
Зырян проехал сквозь ворота Чертольской башни Белого города. Доски в воротах были новые. С самых свежих досок, нагретых летним солнцем, тонкой струйкой сочилась и стекала коричневая смола.
«Торопились, видимо, заменить, – заметил Зырян. – Самозванец в любой момент может на Москву свои войска двинуть. Тут уж не только на Богородицу надейся, но и сам не плошай.
Какой лес на ворота поставили, так и держать будут, если проклятые ляхи пушки к самим воротам не подкатят».
Дозорные с пищалями и бердышами вальяжно прогуливались по кирпичной стене с зубцами, изредка выглядывая то наружу, то внутрь.
«Хороша у стрельцов служба, – думал про себя Зырян, – ходи туда-сюда, вперед-назад да посматривай, что там за стеной делается. Не мое!»
Зырян отчаянно мотнул головой. Бородатый боярин заметил это движение и нагнал его.
– Чего гривой-то машешь? – весело рассмеялся боярин, пристраивая своего коня рядом.
Зырян поморщился:
– Да вот смотрел на стрельцов, что в карауле на стенах.
Боярин прищурился:
– И что высмотрел?
– Не мое! – недовольно буркнул Зырян.
– А чего так? – cгоношился боярин. – Государству люди служат, царю! – добавил он, словно упрекая казака.
Зырян кивнул.
– Опять же, веру православную стерегут… – Боярин ткнул рукой в распирающий косматые облака купол колокольни Ивана Великого.
– А ты чем живешь? – спросил боярин. В его голосе уже звучали ноты раздражения. – Поди, грабил ты деревеньки московские, как многие из ваших казаков.
Зырян не удивился этому вопросу, но не подал виду. У многих людишек московских была обида на переметное казачество.
– Московитов не грабил! – буркнул Зырян. – На турков ходил, не скрою.
Боярин приосанился и заулыбался.
– Ляхов резал! – продолжил Зырян. – Московитов не трогал. Одна вера у нас.
Боярин, довольно улыбнувшись, хлопнул ладонью казака по колену.
– Да ты не серчай, казак! – довольно пробурчал боярин. – Время такое нынче: кто, откуда, зачем, все знать надобно.
Зырян, соглашаясь, кивнул. Впереди показались хоромы Шуйского.
– Небогато нынче царь живет!
Боярин глухо рассмеялся:
– Ты посмотри вокруг.
Вдоль стен Белого города вышагивали стрельцы. Мастеровые, матерясь, затягивали на крепостную стену железную литую пушку. Один конец пеньковой веревки накинули на дульный венок ствола, а второй – на виноградину у лафета.
– Тяни по команде, бесовское племя! – лютовал старик на стене с жидкой бороденкой. Его выпученные от злости глаза были готовы испепелить все вокруг.
– Дед, чего лютуешь? – крикнул боярин.
Старик соскочил, сорвал с себя шапку и низко поклонился.
– Не торопятся злыдни! – проревел он. – А у меня срок.
Боярин махнул рукой:
– Управитесь с Богом.
– Готовитесь к чему? – настороженно спросил Зырян.
Боярин высморкался и дернул поводья:
– Есть к чему готовиться.
– Царю грамотку от польского воеводы отдам, тогда и все узнаем.
Зырян вытащил из кафтана коричневый свиток с гербовым сургучом. Боярин дернулся назад. Конь, споткнувшись, замер.
– Врешь, – недоверчиво покачал головой боярин. – Ох, врешь, казак.
Зырян затолкал свиток обратно в полы кафтаны:
– Говорил же, боярин, Богородицей клянусь, дело к царю.
Боярин восторженно восклицал:
– Ай да казак, ай да казак!
Он вновь дернул поводья и остановил коня.
– А где взял письмо? – спросил он, заглядывая Зыряну прямо в глаза.
– Кто рано встает, тому бог дает. – Зырян весело рассмеялся. – У царя после узнаешь, боярин. Больше ничего не скажу.
Боярин цокнул языком и дернул поводья:
– Приехали уже.
Шуйский стоял у окна, но появление Стрешнева почувствовал сразу.
– Какие вести, боярин? – хрипло произнес царь.
Стрешнев, осторожно переступая сапогами по красному ковру, в тот же миг очутился подле Шуйского.
– Стены укрепляем, – пролепетал он. – Обоз пушек привезли с Новгорода. Шведский король прислал с эскадрой. Две недели назад разгрузились.
Шуйский кивнул.
Небо в Москве затянуло тугими темными тучами, которые, словно беременные бабы на торжище, обступили лавку с деревянными резными игрулями. Сквозь их колыхавшиеся юбки пробивались последние лучи солнца. В воздухе явно пахло хорошей грозой.
Зырян первый раз видел нового царя. Тех, что раньше видел, были самозванцами. А природные цари кончились вместе с Федором Иоанновичем. Годуновы тоже вроде как цари законные были, но не по душе на Руси пришлись.
Шуйский стоял у окна, как громада, возвышаясь над тщедушным боярином Стрешневым. Одет был просто, не по-царски вовсе. На голове – скуфья, расшитая золотными нитями и жемчугом, и атласный халат с двуглавым орлом.
Ни сабли, ни пистолета за поясом не было. А первый самозванец всегда при оружии был. Это он, Зырян, сразу заметил, как первый раз царя Димитрия на Москве увидел. Ездил он тогда в Москву по делу тайному.
Шуйский повернулся к двери.
«Взгляд недобрый», – подумал Зырян.
– Ты кто таков? – недовольно буркнул Шуйский, отворачиваясь.
Стрешнев ухватил царя за рукав:
– Письмо у него от польского короля.
– От кого? – пробасил Шуйский. Взгляд Шуйского переменился. – Брешешь ежели, на кол посажу.
Зырян поклонился.
– Говори, говори, – тайком закивал Стрешнев из-за спины Шуйского.
Зырян грубо смял шапку в руках. Пальцы вонзились в нее, словно когти орла в тушку несчастного кролика.
– Прости, государь, – тихо пробормотал казак. – Ротмистра польского в полон взял и письмо у него отнял.
Шуйский громко расхохотался:
– Ротмистра полонил? Видишь, Стрешнев, мы тут Москву от самозванца оборонять собрались, а тут казак один письмо от польского короля взял.
– Ну и что хочет Сигизмунд? – недоверчиво спросил Шуйский.
Зырян склонил голову и протянул свиток с печатью царю.
– Тебе, государь, вез. Сам не посмел.
Шуйский одобрительно кивнул:
– Это ты умно сделал, казак.
Шуйский сломал печать и развернул свиток.
– Писано на латыни, однако, – хекнул Шуйский.
Стрешнев улыбнулся:
– Ну а на каком языке, государь, им, еретикам, писать, акромя латынского.
Шуйский недобро сдвинул брови и пробежал глазами по свитку. Его морщинистое лицо оскалилось, и царь со злобой швырнул свиток на пол.
– Собирается Сигизмунд в поход на Москву.
Стрешнев переменился в лице. Ладони рук заходили в мелком треморе.
– Куда ему в поход-то. Стар уже, – выдавил боярин.
– Сам явится, собирается! – злобно бросил в ответ царь.
– Так у нас второй самозванец под Москвой стоит со всем войском. Куда уж более, – возразил Стрешнев.
– Писано, что придет Сигизмунд! – буркнул царь.
Шуйский воздел глаза к небу.
– Этого еще нам не хватало, – запричитал Стрешнев.
Зырян молча стоял в дверях, слушая разговоры царя, и нервно мял шапку в руках.
Шуйскому было чего опасаться. Царица Марина Юрьевна признала в новом самозванце своего первого мужа царя Димитрия. С этого момента для всего сброда, что съехался в Тушине под его знамена, он стал законным царем. А то, что на Москве царь есть, сброд этот и поляков мало волнует.
Из Тушина верные люди доносили, что самозванец совсем охамел. Собрался новый Кремль ставить и хоромы царские, как на Москве.
– Чего хочешь в награду, казак? – Шуйский повернулся к Зыряну.
– Чего казаку желать?! – усмехнулся Зырян.
Голова боярина Стрешнева показалась из-за спины царя. Стрешнев, видя нерешительность казака и имея желание получить свою долю, лихо закивал головой.
– Говори, казак, говори, – проникновенно зашептал он.
Зырян пожал плечами и буркнул:
– Все есть вроде – и воля, и конь, только кошель пуст. Нема грошей совсем.
Стрешнев хитро заулыбался.
– Будут тебе гроши, казак, – задумчиво ответил Шуйский. – Довезешь ли только до Дона своего?
Зырян кивнул:
– C Божьей помощью управлюсь.
Стрешнев наклонился к царю и что-то прошептал тому в ухо. Лицо Шуйского посветлело. На губах вылезла улыбка. Зырян насторожился. Удумал чего царь?
Шуйский прошел по палате, выглянул в распахнутое окно и сел на трон. Стрешнев тут же подскочил к царю.
– Гроши из казны казаку, боярин, за службу выдай, да не скупись, отпиши. – Зырян улыбнулся. – Однако деньги пока при себе оставь. Выдашь все, как вернется.
Казак испуганно уставился на царя. В голове завертелся хоровод чертей и ангелов.
«Что, куда, зачем?»
Шуйский открыл ларец подле трона.
– Отнесешь в Троице-Сергиеву лавру настоятелю лично в руки, – пояснил Шуйский, протягивая свиток.
– Так ляхи его осаждают, – возразил Зырян. – Как попасть-то туда?
Стрешнев выдвинулся вперед:
– Знали бы сами, такого лихого молодца не посылали бы.
Боярин загородил царя своей фигурой, давая понять, что аудиенция окончена. Стрешнев подхватил обескураженного казака за локоть и буквально вынес из зала.
– Денег на дорогу дам, – шептал он Зыряну, заталкивая казаку послание царя к настоятелю в карман. – Остальные деньги схороню и сверху еще добавлю. Дело государственное, – причитал боярин. – Лихой человек нужен. На постой определю. В кабак сходишь, девки на Москве ух какие. – Стрешнев потрепал казака за кафтан. – Завтра придешь после заутрени к моему двору, обкумекаем все.
Зырян нехотя кивнул. У беглого казака не было желания оставаться на Москве. Нужно было получить гроши, упрятать их в надежном месте и идти выручать Кочубейку.
Кабак стоял на самой окраине кузнечной слободы Замоскворечья. Слева в небольшом овраге струился ручей, справа начинались избы конюшенной слободы, приткнувшись своими ладными срубами почти к самой к крепостной стене Земляного города.
Кабатчик Зыков выкупил ладный пятистенок у купца Затулина. Сверху уложили еще с десяток рядов крепких бревен и прорезали в них окна, которые украсили резными наличниками.
Сам кабак находился на первом этаже, второй отдали под недорогой постой. Тех, кто шибко упивался, за руки вытаскивали из кабака и скатывали в небольшой овраг, поросший травой.
Вечер подступил тяжело и густо, но в дворовых кузнях еще раздавалось бряцание молотов и правил. Над башнями Белого города повисло багряное солнце, бесстыже заглядывая в самые укромные уголки. Затявкали псы во дворах. Послышались отголоски унылых девичьих песен. Зырян утер лоб. В кармане брякнули гроши, данные боярином Стрешневым на пропой. Впереди со стороны Спаса показался стрелецкий наряд.
– Чего стоишь невесел, казаче? – весело поинтересовался один из стрельцов. – Али гроши все пропил?
Зырян оскалился и в ответ буркнул:
– Грошей хватает, здоровья мало.
Стрельцы весело рассмеялись.
– Ну, так и иди домой! – хмуро рявкнул старший. – Поздоровеешь, ноги обратно сами дорогу найдут.
Зырян отвернулся от стрельцов и крепче сжал гроши в ладони. Он уже пересказал сродственнику Каравану свою беду.
– Чем помогу, коли сам к царю в поклон пошел! – пробурчал Караван.
– Пойду я, дядьку! – выдохнул Зырян и хлопнул тяжелой дверью.
Вечер все сыпал и сыпал на Москву жемчугом звезд. Ладная дверь кабака и веселые хмельные крики уже не так пугали беглого казака. А чего ему бояться, теперь он на службе у Шуйского. Даже если кто и узнает его по делам прошлым, то бумага царская все спишет.
«Спишет ли Богородица? – Зырян перекрестился. – Ай, была не была. Завтра двинусь в лавру. Не зря же царь грошей дал».
Монеты еще раз звонко брякнули в кармане, словно подтверждая его мысли. Пробраться в лавру ему, казаку, не так сложно. Многие из его лихой ватаги нанялись на службу к польскому гетману Яну Сапеге. Авось, Бог даст, не пропадет. Зырян с силой сжал ручку двери и дернул на себя.
В кабаке было душно. Зырян поморщился. Пятистенок был ладный. Бревна еще не вылежались хорошо, и по кабаку гулял запах смолы вперемешку со спиртом и жареной курицей.
«Так черти котлы в аду топят», – подумал он про себя.
Зырян сделал было шаг назад, чтобы сбежать из этого злачного места, но что-то остановило его. Приковало ноги к полу, словно пудовыми цепями. Девка. Зырян век свой не видел девки краше, чем та, что стояла сейчас за стойкой кабака.
– Садись, казаче, в ногах правды нет, – услышал он чей-то хриплый голос позади.
Зырян оторвал взгляд от девки и резко обернулся. За столом сидела компания из пяти стрельцов. Кафтаны новые, красные. Пищали и сабли сняли и положили на свободный стол у окна, будто места другого не нашли.
«Чего это черт стрельцов в кузнечную слободу принес?» – подумал он.
Стрельцы уже изрядно набрались, и со стола тонкой струйкой стекала горькая из опрокинутого штофа. Вои поочередно запускали ладони в огромную миску с квашеной капустой, затем заталкивали капусту в рот, громко причмокивали и рыгали. Зырян поклонился и наложил на себя крест. Один из стрельцов в рваном кафтане по имени Апроксий открыл рот и выпучил глаза на появившегося посетителя.
– Казаче, уважь! – проревел он, словно с утра не жравший бык. – Выпей с нами.
Зырян вновь перекрестился и буркнул:
– Господь с вами, братцы стрельцы. Дело у меня.
Апроксия усадили на место и налили еще чарку. Красная девка указала казаку за пустой стол у окна. Откинув полы кафтана и сняв саблю, Зырян уткнулся взглядом в стол.
– Шли солдатушки слободкой-слободой, – разнеслась по кабаку унылая стрелецкая песня.
– Манят девушек-девчушек за собой. Ой, за собой, – подхватил басом усатый стрелец.
Зырян улыбнулся. Девка-кабатчица тут же очутилась сбоку со штофом водки и с дюжиной соленых огурцов на расписной глиняной тарелке.
– Хлеба, казаче, али пирогов на закуску? – прощебетала девка.
Зырян накрыл тарелку с огурцами ладонью. Кабатчица понимающе кивнула и упорхнула на свое место. Стрельцы продолжали гулять.
С караула сменились служивые. Он бы и сам в их положении горькую каждый день пил. То одному царю присягай, то другому. С Годуновыми порядок был, хоть и голодно. А сейчас то один царем назовется, то другой. Слышал Зырян, что у самозванца-царя, что в Тушино лагерем стал, племянник объявился, царевич Август, внебрачный сын царя Федора Иоанновича.
Зырян захмелел. Горькая разносила по телу тепло, дурманила разум, уносила печали и беды, словно исчезающее за крышами изб ненастье. Статная девка-кабатчица проплыла перед помутневшими глазами, будто сладкое наваждение.
– Повторить, казаче? – словно иволга, пропела она.
Зырян ухватил ее за тонкое запястье.
– Повтори, красавица, коли не жалко.
Девка лукаво улыбнулась:
– А гроши-то есть у тебя, казаче?
– Есть гроши!
Зырян вывалил звякнувшую горсть монет на стол. Глаза девки ярко сверкнули.
– Оставайся на постой, казак, – тихо произнесла она. – Я угол наверху приготовлю.
Зырян кивнул.
– Если хочешь, сама приду, – застенчиво и тихо добавила она.
– Эй, казак! – поднялся один из стрельцов. – Ты чего к нашей девке пристаешь?
Зырян обернулся. Стрелец, бросивший ему вызов, был много шире в плечах и выше. Мордобой казаку сейчас был ни к чему.
– Дело государево!
Зырян достал из кармана свиток, что сунул ему напоследок вместе с грошами боярин Стрешнев. Увидев двуглавого орла на печати, стрельцы загудели и успокоились. Девка зажгла еще свечи.
– Споем, стрельцы! – проревел здоровый детина в красном кафтане.
Он ухватил своей огромной лапой стакан с горькой и разом опрокинул его себе в горло.
– Запевай, Андрей, а мы подхватим! – ободрили его собутыльники.
Не отец, не мать разлучили нас,
Разлучил же нас тот великий князь,
Князь Иван, государь Васильевич.
Перед глазами Зыряна все поплыло, и он провалился в серый густой туман.
* * *
По случаю признания царицей Мариной Юрьевной в тушинском самозванце своего мужа истинного царя Димитрия князь-гетман Роман Рожинский распорядился устроить пир для своих приближенных, а также для свиты царицы и царя Димитрия.
На следующий день была задумана тайная помолвка вновь соединенной царственной пары. В Тушино, словно дятлы в весеннем лесу, застучали плотницкие топоры, завыли острозубые пилы, вгрызаясь в бревна. Весь лагерь вновь пришел в движение, начал строиться, обрастать новыми избами, среди которых особенно выделялся будущий дворец царя Димитрия.
Строить решили по старорусскому обычаю. Первый этаж – из камня с прорезанными в нем небольшими оконцами-бойницами. На второй этаж поставили деревянный сруб, который увенчали небольшим куполом. С боков начали пристраивать женскую половину, где будет размещаться царица и ее двор. С храмом будущие хоромы соединили крытым бревенчатым переходом, в котором также прорезали пилами узкие бойницы. Строители и плотники засновали по всему Тушино. К воротам потянулись телеги с камнем для постройки единственной пока в усадьбе царя каменной белой башни.
Князь-гетман столкнулся с Заруцким прямо в дверях.
– Что, атаман, доволен ты? – прохрипел Роман Рожинский. – Казакам твоим жалованье все выдали.
Заруцкий скривился:
– Выдали, да не все. Не хватает, князь-гетман.
Рожинский понимающе кивнул и развел руками:
– Что было, дали. Царек наш всей шляхте да наемникам задолжал.
Заруцкий облокотился на крыльцо и сдвинул шапку.
– Коли задолжал, чего пир на весь мир устраиваете?
Рожинский неуклюже пожал плечами.
– Без пира никак, – буркнул он. – Да и царицу нашу нужно с самозванцем повенчать тайно, чтобы никто не знал.
– Капеллан латинский будет? – неожиданно прямо спросил Заруцкий.
Рожинский молча кивнул:
– Сам знаешь. Католичкой она осталась. Не по сердцу ей вера ваша.
Заруцкий злобно пнул ногой деревянную балясину в крыльце.
– Казаки недовольны будут, да и остальные московиты. Царица русская, как и царь, должны быть православными и всему народу показывать себя защитниками веры.
Заруцкий недовольно отвернулся и засопел переломанным носом.
– Так потому и тайно, – поспешил успокоить его князь-гетман. – Время решит, какая вера для нее сподручней окажется.
Князь-гетман подошел к Заруцкому и положил ладонь ему на плечо:
– Видел царицу-то нашу Марину Юрьевну?
Заруцкий замотал головой.
– Не видел, – задумчиво ответил атаман. – Не видел с тех пор, как первого самозванца за сапоги на крыльцо у дворца стащили.
Рожинский поморщился и перекрестился.
– Неприятное зрелище, верю, – добавил он, поднимая черные глаза к небу. Упаси Бог от такой смерти.
За дверями раздавались крики и пьяные вопли. Заруцкий указал глазами на почерневшие от времени доски двери.
– Лютует царь, – рассмеялся Рожинский. – Грошей в казне нема, и половине войска еще не плачено. Так и разбегутся людишки.
Заруцкий развернулся и сошел с крыльца:
– После зайду.
– Правильно, Иван! – крикнул вслед князь-гетман. – Вечером приходи на пир. Ждать тебя будем.
Заруцкий молчаливо склонил голову и зашагал к своей избе.
«Марина Юрьевна здесь», – вертелось у него в голове.
Сапог воткнулся носом в рыхлый, мокрый от осенних дождей песок. Заруцкий мотнул головой, пытаясь сбросить морок колдовства, опутавшего его при первой встрече с Мариной Мнишек. Теперь она была здесь, в лагере самозванца. Сюда же вернулся и ее отец, сандомирский воевода Юрий. Заруцкий хорошо знал этого проныру, жадного до грошей и готового торговать честью и телом дочери.
«Ах, Марина Юрьевна, Марина Юрьевна», – тяжело выдохнул Заруцкий, шлепая новыми кожаными сапогами по тушинской грязи. Сегодня он увидит ее и будет целовать ей руку. Сердце атамана сжалось.
Небо над Тушино заволокло тучами, и по деревянным скатам домов застучали холодные капли дождя. Часовой на башне у ворот напряженно всматривался на юго-восток. Где-то там совсем недалече стояла Белокаменная. Стихали крики и шум в московских слободках, закрывались базары, часовые запалили огни на мрачных и массивных стенах столичного города. Царь Василий Шуйский, склонившись над свитком, замышлял супротив Димитрия очередную подлость. Жизнь в Москве не такая, как здесь, в Тушино, пьяная и разнузданная.
«Ну да, Бог даст, все образуется».
Заруцкий зашел в избу, расстегнул золоченую пряжку пояса. Повесив саблю на крюк и перекрестившись, он сел на лавку у дверей. Подумать ему было над чем. Да и нет у него желания присутствовать на тайном венчании царицы с самозванцем.
– Позже приду! – грубо рявкнул сам себе Заруцкий.
В хоромах царя Димитрия было шумно. Челядь таскала на стол в деревянных мисках квашеную капусту с клюквой, от которой польская шляхта в свите князя-гетмана Рожинского брезгливо морщилась. Но появление на столе дичи и курятины воспринялось ею благосклонно.
Вновь зазвенели кубки в руках шляхты и благородного казачества. Все пили за царя Димитрия и царицу Марину Юрьевну. Стол царственной паре организовали у стены под образами, недалеко от большой печи, украшенной зелеными изразцами. Из поместья какого-то ограбленного казаками и ляхами боярина притащили домашнюю утварь и мебель. Золоченые канделябры, расставленные по углам, отбрасывали приятный и домашний свет.
Новоявленный царь не стал утруждать себя русскими одеяниями, а напялил на себя польский жупан, расшитый золотными нитями, и красную шапку с плюмажем. Его одеяние вызвало веселое одобрение у поляков, но разозлило казаков и некоторых московских бояр, перешедших к нему на службу.
Дмитрий видел их кривые взгляды в сторону своей царственной особы. Они бы с удовольствием накинули ему петлю на шею, если бы не Шуйский, что погнал их прочь от Москвы. Но вино делало свое дело, и Димитрий, вливая в себя очередную чару вина, кивал гостям головой доброжелательно и снисходительно и искоса поглядывал на царицу.
Весь его разум занимала мысль, что наступит время, и пьяные гости сгинут с глаз, останется он с ней один, и тогда полетят прочь на пол все наряды, слезет с лица надменная улыбка и повалится она в брачное ложе, как простая девка на сено. И станет она его царицей на веки вечные. Марина видела его взгляды, но старалась отворачиваться в сторону, ведя разговоры со своей служанкой Барбарой.
Заруцкий наступил сапогом в лужу у крыльца. Холодная осенняя вода, словно мышь, пролезла сквозь кожаные швы сапога.
«Так и московиты, словно эта лужа, просочатся сквозь воинство самозванца, – думал атаман. – Просочатся и скуют все тело больным недугом».
Заруцкий решительно дернул деревянную ручку на себя. В сенях он чуть не сшиб с ног митрополита Филарета. Тот, завидев атамана, брезгливо поморщился и вышел во двор, громко хлопнув за собой дверью. Заруцкий остановился.
«Владыко Филарет в Тушино, а Гермоген на Москве кафедру держит. Но неспроста появился здесь Филарет, – закралась крамольная мысль. – Может, Филарет собирается отлучить патриарха Гермогена? Но кто из московитов примет всерьез его анафему, кроме того сброда, что собрался в Тушино?»
Заруцкий открыл дверь. Шляхта пила вино и спорила с казаками и русскими боярами. Димитрий, захмелев, бросал косые взгляды то на столы с пирующими, то на царицу.
«Марина!» – дернулось внутри у Заруцкого.
Атаман снял шапку и ступил на порог.
– Проходи, атаман, проходи! – заорал Рожинский.
Он скинул одного пьяного шляхтича на пол, указав челяди, чтобы те утащили того спать.
Заруцкий сел рядом с Рожинским и кивнул головой:
– Большая честь для казака, князь-гетман.
Рожинский лукаво улыбнулся:
– Не простой казак атаман будет, – заметил князь гетман.
– Чару? – Рожинский щелкнул пальцами, давая знак челяди.
Заруцкий вновь украдкой перевел взгляд на царицу. Рожинский приметил это и язвительно заявил:
– Вот, была девка раньше простой шлятичкой, дочерью воеводы. А что ныне? Ныне она царица московская.
– За царицу Марину! – вскочила с лавок шляхта.
Заруцкий отхлебнул вина.
– Не слишком сладка жизнь у московской царицы, – мрачно заметил атаман.
– Твоя правда! – кивнул князь-гетман. – Такова природа царской власти.
Рожинский осушил чару, но ставить ее на стол обратно не стал, повертел в руке, рассматривая узор. Приосанившись, Рожинский задорно крякнул и ухватил Заруцкого под локоть.
– Может, и ты, атаман, хочешь царем московским стать, как вон тот? – князь-гетман указал на захмелевшего царя Димитрия.
– Упаси Бог! – Заруцкий перекрестился, повернувшись к иконам, которые висели прямо над головой самозванца.
– То-то же! – Рожинский весело похлопал Заруцкого по плечу. – Каждому свое место.
– Что на Москве делается? – спросил Заруцкий.
– Я туда не ходок пока, – весело рассмеялся Рожинский. – Вот соберет царь войско, тогда все вместе и узнаем у царя Василия. Если он в Нижний Новгород не сбежит.
– Скорее уж к шведскому королю, – задумчиво ответил Заруцкий, наливая полный бокал.
Атаман вновь перевел взгляд на царицу. В этот раз Рожинский промолчал. Нехай атаман на царицу пялится, от нее не убудет.
– Такое может быть! – поддержал подозрения Заруцкого гетман. – Государь наш Сигизмунд не в ладах со шведским королем. Думаю я, будет Шуйский у шведов поддержки искать.
Марина заметила на себе заинтересованный взгляд Заруцкого, но отвернулась к Барбаре и весело рассмеялась.
У входа митрополита Филарета встретила толпа нищих, постоянно ошивавшихся в лагере у самозванца и клянчивших деньгу на паперти у храма. Нищие кидались в ноги Филарету и молили о благословении. Среди этой толпы в рваных холщовых рубахах с тяжелыми железными крестами на груди выделялся убогий мальчонка. Он не падал митрополиту в ноги, не хватал его за низ рясы, не тянул к нему руки. Мальчонка лишь блаженно улыбался перепачканным сажей лицом и отвешивал поклоны.
– Ну-ка, поди сюда… – Филарет поманил мальчонку пальцем.
Мальчонка отрицательно мотнул головой.
– Иди сюда, кому говорю! – строго повторил митрополит.
Мальчонка оскалил белые зубы, прыгнул, как заяц, и бросился бежать.
– Так как же это он, – глухо рассмеялся Филарет, – без обувки-то?
В одной рубахе и портках малец босыми ногами зашлепал по лужам в сторону ограды.
– Ну, словите же мне его! – крикнул митрополит стрельцам у ворот.
Мальчонка был уже у плетня, через который он лихо перепрыгнул. Стрельцы и казаки, побросав пищали и перепрыгнув через забор, устремились вслед за беглецом.
– Надо же, какой проворный! – весело рассмеялся Филарет. – Аки заяц степной. Не поспеешь за ним.
– Открывай ворота! – проревели с обратной стороны.
Стрельцы волокли пойманного мальчонку.
– Куда его, владыка? – спросил один из них, крепко держа мальчонку за шиворот. – Может, к царю на дознание? Вдруг лазутчик.
Мальчонка всхлипнул.
– Да погоди ты, – отмахнулся от него Филарет. – Ведите ко мне. Спустить шкуру с Божьего дитя всегда успеете.
Стрельцы согласно кивнули, хотя и нехотя, но поворотились.
– Владыко всегда такой добрый, – пробурчал один из стрельцов, подтягивая пояс. – Не похож мальчонка на богомольца. Истинный крест говорю: лазутчик. – Стрелец дернулся и злобно просверлил митрополита глазищами.
– Побурчите мне еще! – выкрикнул вслед Филарет. – Сто раз на службе «Отче наш» прочтете в наказание.
