Покинув Бергхоф, Риббентроп на машине с охраной прибыл в свой личный поезд, ожидавший его на вокзале в Зальцбурге. Рейхсминистр осуществлял поездки по Германии только на этом поезде, где у него имелся компактный секретариат, секретная связь, врач и повар, а также запас деликатесов и элитного вина из Франции. Еще в молодости работая в одном из германских посольств на Ближнем Востоке, он запомнил на всю жизнь поучение своего посла, аристократа из знатной прусской семьи, все отпрыски которой по мужской линии служили на дипломатическом поприще:
– Запомните, молодой человек. Для безупречной работы любого посольства необходимо только три человека. Знаете каких? – Риббентроп несколько замешкался с ответом. Посол строго посмотрел на него и продолжил: – Это посол, затем повар посла и, наконец, шифровальщик. Присутствие других сотрудников допускается, но не обязательно.
С тех пор рейхсминистр придерживался этой вековой мудрости, добавив в число абсолютно необходимых людей еще личного врача.
Салон-вагон поезда встретил Риббентропа привычным комфортом и уютом. Вначале он внимательно изучил предложения повара по меню предстоявшего ужина, внес некоторые изменения и утвердил окончательный вариант. Затем вызвал своего заместителя по разведке Крюгера, которого предусмотрительно захватил с собой из Берлина. Крюгер был опытным оперативником, схватывал проблему с полуслова, и ему не надо было разжевывать прописные истины. Тем не менее рейхсминистр настоятельно подчеркнул:
– Задача, поставленная фюрером, имеет для Германии стратегическое значение. Нам ни в коем случае нельзя опростоволоситься. Задействуйте все ваши доверительные контакты в гестапо и найдите подходящего кандидата для продвижения нашей дезинформации президенту США. Особо предупреждаю, о существе операции никто, кроме вас, не должен знать. Поэтому ее основную часть вам придется делать самому.
«И самому потом отвечать за все», – тоскливо подумал Крюгер. Но вслух заверил шефа, что приложит все силы для выполнения поручения фюрера. Затем, не теряя времени, на резервном автомобиле министра направился в Берлин. В голове он уже прокручивал варианты предстоящих действий.
За несколько недель до этой беседы штурмбаннфюрер СС Хайнц Лемке тоскливо вышагивал из угла в угол по обшарпанной комнате на конспиративной квартире гестапо в одном из рабочих районов Берлина. Квартира предназначалась для встреч со второстепенной агентурой из числа обслуживающего персонала иностранных посольств в столице рейха. Сейчас Лемке поджидал своего агента, известную как Хельга, пожилую добропорядочную немку, работавшую уборщицей в посольстве США. Американцы практиковали набор дворников, уборщиц, водителей среди местных граждан, чем в полной мере пользовалось гестапо для внедрения своей агентуры. Хельга убирала помещения экономического отдела посольства. Одновременно она приносила Лемке обрывки черновиков и личных писем из мусорных корзин в кабинетах. Если беспечные американцы оставляли какие-либо бумаги на столах или в незапертых ящиках, Хельга фотографировала их миниатюрным, максимально простым в обращении фотоаппаратом «Лейка».
«Улов» был не ахти какой, но, как говорится, курочка по зернышку клюет. Постепенно гестапо выяснило, кто есть кто в посольстве и чем занимается. В ходе этой кропотливой работы все большее внимание стал привлекать первый секретарь экономического отдела Роберт Пайнс. Американец вел себя по отношению к послу и другим дипломатам довольно независимо. Прекрасно владея немецким языком, пропадал в рабочее время в городе. Обзавелся тучей знакомых среди различных немцев. Нагло, видимо, чтобы позлить гестапо, оказывал подчеркнутые знаки внимания евреям.
Но не эти фокусы вызывали озабоченность у Лемке и его начальства. Пайнс занимался поддержанием связей с немецкими концернами, в которые еще до войны американские корпорации вложили немалые деньги. Он официально представлял коммерческие интересы американских акционеров и совал нос в производственные планы немецких фирм. А поскольку все концерны главным образом выполняли заказы вермахта, ушлый американец наверняка узнавал о некоторых военных программах, которые не были предназначены для посторонних глаз. Он заводил дружбу с руководящими сотрудниками оборонных предприятий и нахально пытался наладить контакты с офицерами вермахта, которые по служебным делам бывали на них. Собранные на Пайнса по крупицам сведения не оставляли сомнения в том, что он на самом деле является американским разведчиком.
Однако положение американца – дипломата великой державы, поддерживающей нормальные отношения с Германией, – не позволяло гестапо умерить его пыл с помощью стандартного набора несложных, но достаточно эффективных мер. Руководство Лемке приняло решение усилить всестороннее наблюдение за Пайнсом и отсекать от него лиц, имеющих доступ к военным секретам рейха. Соответствующую «накачку» получил и Лемке, от которого потребовали большей внимательности к любым мелочам в поведении Пайнса и, как всегда, творческого подхода к выполнению поставленной задачи.
Проявить творчество в использовании мусорных корзин как-то не получалось, хотя Лемке старался. Но Пайнс был стреляный воробей. Он не оставлял ни в мусорной корзине, ни в ящиках стола никаких обрывков черновиков или личных писем. Стол его после окончания рабочего дня, как жаловалась Хельга, был всегда девственно чист. Однако недаром сказано в Библии: «стучитесь, да и отворится». Лемке мимоходом обратил внимание на слова Хельги о том, что Пайнс постоянно держит закрытым на ключ один из ящиков своего стола.
Если бы американец закрывал все ящики, зацепиться было бы не за что. Но здесь осторожный Пайнс допустил явный прокол.
«Да, и на старуху бывает проруха, – злорадно подумал Лемке. – Что-то ты, дружок, здесь прячешь». Доложив начальству о своих наблюдениях, он получил поддержку в деле организации вскрытия ящика и ознакомления с его содержимым. Разумеется, без разрешения Пайнса. Техническая служба гестапо по фотографии замка, сделанной Хельгой, смастерила отмычку и за два дня, изрядно помучившись, научила даму пользоваться ею.
В ящике стола оказались испорченные черновики служебных документов. Согласно инструкциям, Пайнс должен был каждый испорченный черновик сразу же отдавать сотруднику секретариата для уничтожения. Но он решил избавить себя от постоянной беготни по посольству и накапливал черновики в закрытом ящике стола, отдавая их на уничтожение раз в неделю.
Хельга аккуратно переснимала эти бумаги и приносила Лемке. Правда, результаты не оправдали ожиданий. Черновики представляли собой скучные ответы на запросы Госдепартамента по экономическим вопросам, статистику и переводы статей из немецких деловых бюллетеней. Постепенно интерес к этой макулатуре угас как у Лемке, так и у его начальства. И в этот раз он не ждал ничего стоящего от встречи с Хельгой.
Время тянулось особенно медленно, видимо, потому, что сегодня была пятница. А каждую пятницу в ресторанчике «Офсайд», недалеко от его дома, собирались члены правления местного любительского футбольного клуба. Достойные люди после решения спортивных вопросов удалялись в отдельный кабинет, украшенный фотографиями лучших игроков и расставленными на полках призовыми кубками, и предавались игре в покер. В шутливой форме они называли свои рандеву покерным клубом «Пенальти». Но, как известно, в каждой шутке есть доля правды. Поскольку приятели играли в так называемый дикий покер, где ставки были в два, а то и в три раза выше обычных, для некоторых участников встречи заканчивались действительно чувствительным финансовым пенальти. И все же после дружеских бесед о футболе за отличным берлинским пивом «Радебергер» и айсбайном с тушеной капустой, щедро сдобренной тмином, время летело незаметно. Как бы ни был Лемке занят по службе, он старался не пропускать эти дружеские посиделки.
Стенные часы пробили семь раз, и в прихожей тихо щелкнул замок. Хельга проскользнула в комнату. Она всегда появлялась без опозданий. Церемонно поздоровавшись, дама собралась было уютно устроиться за столом для неспешного доклада, но Лемке, сославшись на занятость, забрал кассету с фотопленкой и после короткого отчета выпроводил ее. Теперь надо было мчаться в штаб-квартиру гестапо, чтобы оставить материалы в сейфе и потом поспешить в футбольный клуб. Добравшись до своего отдела, он, будучи человеком пунктуальным, зашел в секретариат и зарегистрировал материалы Хельги, о чем впоследствии крепко пожалел. После того, как кассета с фотопленкой оказалась в сейфе, Лемке с чувством исполненного долга отправился в ресторанчик «Офсайд». На следующее утро жена с ним не разговаривала. Это означало, что вчерашняя вечеринка удалась. Видимо, только пара-другая рюмок настоянного на горьких травах бальзама «Егермайстер» в конце вечера оказалась излишней.
Приятные впечатления от встречи с приятелями и небольшой выигрыш несколько вытеснили из памяти кассету с фотопленкой, полученную от Хельги. В суматохе повседневных служебных забот Лемке натолкнулся на нее только в среду. В четверг он отправил ее в техническую службу гестапо на проявление и в субботу получил отпечатанные на фотобумаге снимки какого-то документа. Качество было не ахти какое. Это был рукописный текст на английском языке, перечеркнутый и исправленный в нескольких местах. Лемке узнал почерк Пайнса, который невозможно было читать. Выругавшись про себя, Лемке убил почти полчаса, чтобы разобрать несколько слов о каких-то морских львах. Делать было нечего, пришлось отправлять письмо в отдел перевода.
Прошло еще несколько дней. И когда Лемке уже забыл думать об этой бумаге, на него свалился неприятный сюрприз. Однажды дождливым утром при входе в свой рабочий кабинет его поймал дежурный по отделу и с ехидной улыбкой сообщил, что его немедленно желает видеть «боцман». Так между собой сотрудники отдела звали своего начальника, штандартенфюрера СС Франца Штадлера. В молодости он служил во флоте и усвоил краткую и грубоватую манеру общения с подчиненными. Бывал крут, но отходчив. Однако за проступки взыскивал строго, поэтому его побаивались. Все попытки узнать у дежурного, что стряслось, ни к чему не привели. Он и сам ничего не знал. Делать было нечего. Вдохнув побольше воздуха, Лемке постучался и вошел в кабинет шефа.
«Боцман» кивком ответил на приветствие, но сесть не предложил. Это было дурным знаком. Разглядывая какие-то бумаги в папке, шеф спросил, насколько хорошо Лемке знает английский язык. Пока тот собирался с мыслями, как бы половчее ответить, поскольку с языком, конечно, были некоторые проблемы, «боцман» спросил вновь:
– Что вы поняли из той бумаги Пайнса, которую принесла Хельга?
Лемке наконец осознал, откуда дует ветер, хотя это его не особо обрадовало.
– Видите ли, штандартенфюрер, у этого американца отвратительный почерк и я понял только, что речь идет о каких-то морских львах.
– Сами вы тюлень, – в сердцах выпалил Штадлер. – Хотя, может, и хорошо, что вы ничего не поняли. Эта бумага – черновик перевода на английский язык особо секретного документа Генерального штаба Верховного главнокомандования сухопутных войск. О ней уже доложено начальнику гестапо, да, я думаю, и выше. Создана специальная группа для срочного поиска канала утечки информации. Вы будете ей помогать через Хельгу и другую агентуру. Сейчас решается вопрос об установке в кабинете Пайнса подслушивающей аппаратуры. С вами свяжется представитель технической службы. Все его рекомендации выполнять беспрекословно.
– Яволь, мой штандартенфюрер, – щелкнул каблуками Лемке.
– Как так получилось, – пристально глядя на него, продолжил Штадлер, – что документ с момента регистрации провалялся у вас несколько дней? Мне уже пришлось держать за это ответ у начальства. Добыв свидетельства измены подобного масштаба, вы заслуживали награждения. Теперь идите к себе и подготовьте письменное объяснение. Ну а потом посмотрим, что с вами делать.
Четко развернувшись кругом и с понурым видом, Лемке покинул кабинет начальника. В душе он проклинал себя за то, что поспешил зарегистрировать фотопленку. Если бы он сделал это непосредственно перед отправкой в техническую службу, в прошлую пятницу, все бы выглядело совершенно по-другому. Но фортуна распорядилась по-своему, видимо, посчитав справедливым уравновесить веселый вечер с приятелями такой же долей неприятностей.
Дело, однако, приобретало серьезный оборот. После завершения перевода бумаги Пайнса сотрудник немедленно доложил о ее содержании своему начальнику. Тот, не мешкая, пробился на прием к Генриху Мюллеру, начальнику 4-го управления Главного управления имперской безопасности (РСХА), в просторечии гестапо. Еще через час начальник РСХА обергруппенфюрер СС Райнхард Гейдрих позвонил начальнику Генштаба Верховного главнокомандования сухопутных войск генералу Францу Гальдеру и попросил оказать всяческое содействие гестапо в выяснении каналов утечки информации.
Собеседники договорились держать чрезвычайное происшествие пока в строжайшей тайне. Гейдрих с удовольствием отметил растерянность в голосе Гальдера, который имел обыкновение с кастовым скептицизмом генштабиста относиться к запросам СС. Сейчас от этого не осталось и следа. «Да, каждый становится покладистым, когда запахнет жареным», – язвительно подумал Гейдрих.
Документ, который переводил Пайнс, был ни много ни мало архисекретной директивой Верховного главнокомандования сухопутных войск о подготовке вторжения в Англию. Операция получила кодовое название «Морской лев». Поскольку злополучная бумага оказалась у американца, приходилось считаться с тем, что стратегический замысел нападения и сроки начала военных действий через неделю-другую станут известны в Лондоне.
С учетом вероятных последствий утечки, колесо чрезвычайного расследования закрутилось стремительно. Гестапо не изобретало каких-то хитроумных ходов, о которых любят писать в книжках про шпионов, а пошло прямым и надежным, как немецкий автобан, путем. Вначале по учетным формулярам быстро установили круг лиц, имевших доступ к документу. Их оказалось не так много: несколько человек из высшего руководства главкомата сухопутных войск и технических сотрудников канцелярии секретных документов. Генералов пока отложили в сторону и занялись персоналом канцелярии. Чтобы не создавать ненужных пересудов, ночью, когда никого не было на рабочих местах, срочно обыскали их служебные кабинеты. Лемке с двумя другими сотрудниками оперативной группы гестапо достался кабинет заместителя начальника канцелярии майора Тило Хавемана. Сначала Штадлер не хотел включать в группу проштрафившегося гестаповца. Но Мюллер запретил расширять число сотрудников, посвященных в суть дела, и Лемке оказался среди участников сугубо секретной операции по выявлению «крота».
Войдя в кабинет, один из гестаповцев сразу же начал ворошить содержимое сейфа Хавемана, другой – занялся его письменным столом. Лемке, сам не понимая почему, инстинктивно потянулся к мусорной корзине, стоявшей у стены. Он сразу же заметил язвительные усмешки коллег. Они как бы говорили: «Ну вот, кто привык копаться в мусоре, того туда и тянет». Лемке покраснел и резко отпрянул от корзины. При этом он задел висевший на стене портрет фюрера, который сдвинулся в сторону. Это маленькое происшествие сопровождалось громовым хохотом коллег. Потерявший душевное равновесие Лемке пытался вернуть фюрера на место, но при этом, видимо, не рассчитал усилия и портрет сорвался. Лемке с трудом успел поймать его, что дало повод для новых шуток и смеха. Старший из гестаповцев сделал грозную мину и заявил, что налицо все признаки покушения на фюрера. Другой тоже отпускал шуточки в том духе, что теперь уже надо бросать обыск и заниматься делом Лемке. Проклиная себя за неловкость, Лемке искал место, куда бы положить портрет. При этом он неожиданно заметил, что с обратной стороны шедевра портретного искусства к картонной подкладке были прикреплены булавкой для штабных карт несколько рукописных листов бумаги.
Раздражение мгновенно сменилось предчувствием большой удачи. Лемке осторожно открепил листы и торжествующим голосом спросил:
– А это что такое?
Коллеги изумленно уставились на него. От недавней шутливости не осталось и следа. Сгрудившись у стола, троица быстро пришла к выводу, что перед ними рукописная копия какого-то документа. Как выяснилось через некоторое время, речь шла о совершенно секретном приложении к плану операции «Морской лев», в котором регламентировался порядок выдвижения воинских подразделений и транспорта на исходные позиции для вторжения. Личность предателя можно было считать установленной. Видимо, он подготовил второй документ для передачи американцу. Но не успел этого сделать.
Утром при следовании на работу Хавемана без лишнего шума затолкали в машину и привезли в гестапо. Начался его допрос с пристрастием. На совещании у Мюллера было принято решение арест Хавемана скрыть от сослуживцев, объяснив его отсутствие срочной отправкой в штаб одной из армейских группировок в Восточной Польше. Ничего необычного в этом не было. На востоке происходила скрытая концентрация немецких войск, и туда периодически отбывали офицеры. Интересоваться их местонахождением не рекомендовалось. Такой вариант позволял успокоить возможных сообщников Хавемана и не дать им повода затаиться или скрыться. Кроме того, нельзя было исключать, что шпиона начнет разыскивать агентура американцев, если она имеется в Генштабе. На этом ее можно будет выявить. Да и сам Пайнс мог начать интересоваться у знакомых военных местонахождением Хавемана. Обещаниями разыскать майора можно было бы заманить американца в ловушку и собрать улики, необходимые для его выдворения из Германии.
– Но главное, – настойчиво требовал Мюллер, – это связи Хавемана, независимо от их уровня.
Он не мог рассказать подчиненным, что на докладе у Гейдриха перед совещанием шеф вполуха слушал предложения относительно Хавемана и Пайнса. Его прежде всего интересовало, не является ли Хавеман всего лишь посредником между группой оппозиционно настроенных генералов в Генштабе и американцами. О том, что среди высших офицеров вермахта есть недовольные решением Гитлера воевать с Англией, Гейдрих знал давно. У него в сейфе хранилось и постоянно пополнялось дело на «Черную капеллу». Так в гестапо называли «сборище лампасов и сутан» – недовольных генералов и клерикальных политиков времен Веймарской республики, которые через различные каналы пытались заинтересовать англичан и американцев заключением мира с Германией. Они даже предлагали устранить Гитлера и потом совместно с западными союзниками выступить против большевистской России. Гейдриху позарез нужны были документальные доказательства прямого предательства со стороны этих «маразматиков». И случай со шпионажем Хавемана был бы как нельзя кстати, если бы вскрылась его связь с «Черной капеллой».
Он энергично вбивал в голову Мюллера мысль об особой важности данного направления работы. Хотя шеф гестапо не нуждался в подобных «накачках». Мюллер отлично понимал, какие могущественные козыри появились бы в руках Гейдриха для расталкивания конкурентов на политическом олимпе рейха, если бы удалось получить доказательства измены в высшем генералитете вермахта. Однако от желаемого до действительного, как говорится, дистанция огромного размера. Хавеман после жестоких пыток признался, что сам установил контакт с Пайнсом в теннисном клубе Берлина. Его подтолкнуло к этому твердое убеждение в ошибочности войны с Англией. Две нордические расы вместо взаимного уничтожения должны были, по его мнению, объединиться в борьбе с большевистской Россией. Все это звучало неплохо, где-то даже симпатично. Но он наотрез отрицал наличие каких-либо сообщников. Как ни пытались следователи гестапо подвести его к мысли, что нужно рассказать о высоких покровителях и получить снисхождение, оказавшись в роли простого подневольного исполнителя, ничего добиться не удалось.
Целая свора гестаповских ищеек кинулась отслеживать связи Хавемана. Однако улов оказался весьма скудным. Майор был одиноким холостяком, человеком замкнутым. Родители его давно умерли. Из родственников отыскали только неродного брата, Вильфрида Лоингера, профессора германской филологии Берлинского университета, автора нескольких популярных книг о мифах и сказаниях Древней Германии. Да и тот из-за неарийского происхождения недавно был уволен и оказался в концлагере. Так что и здесь отыскать генеральские «корни и нити» можно было только при очень буйной фантазии. Следователи гестапо, как люди сугубо практичные, этим не страдали. Мюллер чувствовал, что при всем рвении его сотрудников Гейдриха придется разочаровать. Оставалось ждать каких-то действий со стороны Пайнса, чтобы попытаться скомпрометировать американца и добиться его выдворения. Дело вытанцовывалось в тривиальный шпионаж, и выжать из него солидные политические дивиденды вряд ли получится, полагал шеф гестапо.