Владимир Этуш
Владимир Этуш. Старый знакомый
А потом, когда уже пошли вперед, помню, как 13 дней не могли подняться в атаку под шквальным огнем. Там и пришлось личным примером поднимать солдат.
Помню еще такой случай. Я возвращался с задания и оказался у какой-то деревни. Рассвело уже, но деревня спала, и какая-то бабулька вышла из своей хаты. Я подошел и говорю: «Тетенька, дай попить». А я всю ночь шел, это была осень, и я был, очевидно, первый наш военный, которого она увидела, – они были под немцами. И она, всплеснув руками, запричитала: «Ой, миленький…» Взяла фартук, плюнула и вытерла мое запачканное, закопченное лицо.
Вспоминается и такой эпизод, когда комдив застрелил солдата только за то, что увидел его играющим на гитаре. Это тоже правда войны, обычные фронтовые будни. Ну чего тогда стоила жизнь бойца? Комдив застрелил солдата, потому что тот позволил себе взять в каком-то доме гитару и заиграть, хотя все силы тогда следовало отдавать наступлению. Или замполит дивизии лично расстрелял хорошего парня, старшину, за то, что он не туда побежал. А помощник замполита полка убил начальника продсклада за то, что тот отказался налить ему стакан водки. Застрелил за стакан. И ничего. Его разжаловали, но оставили служить при штабе. Так и болтался там без дела.
Мой отец был арестован еще до войны. Конечно, в моем личном деле содержалась информация об этом. И это, конечно, представляло для меня опасность. Когда в Ростове я был заместителем начальника разведотдела укрепрайона, меня вызвал к себе начальник особого отдела – особист их называли, и спросил: «Кто твои родители?» Я понимал, что это хитрость, ведь он прекрасно знает и о моих родителях, и об аресте отца. И я не стал ничего скрывать. Он поблагодарил за честность и сказал: «Вы будете писать мне каждый день о том, что видели и что слышали». Он хотел сделать из меня стукача. Я отказался. Он вроде бы спокойно отреагировал. Так мне показалось. А буквально на следующий день я увидел на столе моего начальника лист бумаги, на котором было написано: «Начальнику особого отдела укрепрайона. Довожу до Вашего сведения: все, что Вы хотели узнать относительно лейтенанта Этуша…» Дальше текст обрывался. Оказывается, он писал на меня доносы! Вот это тоже было шоком: свои могли предать и уничтожить своих же. Ужасно глупо было бы погибнуть не от вражеской пули, а из-за подлости товарища, с которым ты воюешь вместе, плечом к плечу.
На войне можно погибнуть в любой момент. Но к этому невозможно привыкнуть. Только в начале войны страх был больше похож на панику, я буквально дрожал. А потом, когда стал воевать, страх стал другим. Скорее всего, просто было обидно погибнуть и не дожить до конца войны…
Командиром нашего 581-го стрелкового полка был Андрей Николаевич Семенов – болгарский эмигрант, революционер, приговоренный у себя на родине к смертной казни за политическую деятельность и по совету Димитрова бежавший в СССР. Эту часть биографии Семенова знали все, но рассказывали вполголоса, отчего его личность казалась еще более романтичной. В нем угадывался не только профессиональный военный, строевик, но еще и интеллигентный человек. С нами он держался как товарищ и, как только выдавалось свободное время, всегда уделял нам внимание. Редкой сердечности и доброты был человек. Он никогда не поучал, а терпеливо объяснял. Компромиссов с начальством он не понимал и всегда открыто выражал свою точку зрения.
Мы поддерживали с ним теплые, дружеские отношения и после войны.
Из послевоенной переписки:
21.05.1965 года,
Карлово.
«Мой боевой друг Владимир Абрамович!
Письмо Ваше получил и очень Вам благодарен. Читал письмо и радовался от всей души. Радовался и радуюсь, что ты (не могу я обращаться на “Вы” к моим боевым друзьям) жив-здоров, радуюсь твоим успехам в театре, радуюсь, что написал мне письмо.
Двадцать два года и пять месяцев прошло с того памятного дня, когда я расстался с моими боевыми друзьями от 581 СП 2 января 1943 года в Каммаяке. Да, времени прошло немало, но я помню добрых моих боевых друзей: Громенко, Мельник В. М., Мельник К. К., Горбатов, Самойлов, Махровский, Этуш, Ермак, Дунай, Гойпа, Курбан, Машковский, Мельников, Мажара, Топандский, Власов, Миленин, Мирошниченко, Казацкий, Нескоромный, Ефимов, Евдокимов, Кашурников, Боровский, Арбатов, Заяц, Вася, Шура, Люба и др.
В живых нет десятерых из названных товарищей, это я знаю. А других? Не знаю, какова их судьба.
Ермака видал в начале 1945 года в Карпатах, а дальше Мельник В. М. (он Герой Советского Союза) находится в Баку. Письма от него не имею уже 5 лет. Абрамов работает в Дербенте. Этуш – в Москве. Где остальные друзья? Какова их судьба?
Я закончил войну в г. Прага как замкомандира 305 СД по части строевой. Из армии ушел в июне 1946 года и как полковник запаса жил 11 лет в Украине, г. Черновцы.
Очень поздно узнал, что жена и сын в Болгарии живы, но узнал и решил вернуться на родину.
В Болгарию вернулся в июле 1958 года и как пенсионер живу в г. Карлово, в центре знаменитой “Розовой долины”.
Семья из четырех человек: жена, сын, невестка и я. Жена – пенсионер, сын – в армии подполковник, невестка – прокурор, я – пенсионер. Все мы четверо – члены БКП.
Я здоров, очень упорный турист и на 72 года стал отличником Болгарского туристического союза (БТС). От всей души желаю, чтобы и ты, друг дорогой, когда будет 72 года, был здоров, как я.
Привет твоей семье и добрым товарищам. Обнимаю тебя по-дружески.
Твой боевой друг, Семенов (Я. Митев)».
11.03.1967 года,
Карлово.
«Этуш, друг мой боевой!
Позавчера получил Ваше письмо и очень дорогой для меня подарок. Письмо читал с большой радостью, за подарок очень благодарен Вам.
Друг мой, вчера читал и другое Ваше письмо, читал его с большим душевным волнением. Ровно 23 года тому назад Вы находились около с. Вареновка, там написали с Махровским письма и передали их моему адъютанту, ст. лейтенанту Бордаш. Это было 13 марта 1943 года.
Махровский написал тогда, что Рунай убит, что Аршинов умер от ран, что Ермак и Ефимов ранены. Написал Махровский, что и Мельник В. М. убит, но, к счастью, он остался живым, и стал он потом Героем Советского Союза.
А в Вашем письме сказано: “Прошу считать меня также Вашим искренним и преданным другом…” Тогда я не смог ответить Вам и Махровскому и высказать Вам мою благодарность за дружеские чувства. Теперь, спустя 23 года, я хочу высказать мою благодарность за боевую дружбу и добрые чувства ко мне от Вашей стороны и через Вас всем боевым друзьям от 581 СП.
После того как прочитал Ваше письмо и письмо Махровского, я взял свой военный дневник и долго читал свои записи за боевые действия 581 СП 1942 года. И все восстановилось в памяти, и перед глазами встала вся картина тяжелых боев в районе Хамидии, Ошха-Тах, Терское, Муртазино, Александровка, Котляревская, Каммаяк, Нартон и др. Как живые встали теперь перед моими глазами те прекрасные люди, смелые командиры, политработники и бойцы, которые не пощадили и силы, и жизнь свою в борьбе против немецко-фашистских захватчиков, в защиту социалистической родины: Громенко, Курбан, Власенко, Голанский, Мельников К. К., Мошковский, Мажара, Махновец, Маначин, Нескоромный, Казацкий, Некрасов, Гойпа и многие другие. Да, было время боевое, были и люди боевые, но были тогда и другие…
Моя просьба теперь такова. Если Вы имеете связь с кем-нибудь из друзей моих: Мельник В. М., Ермак, Нурмухамбетов, Мирошниченко, Горбатов, Махровский и др., напишите мне их адреса.
Теперь немножко о себе. Из армии уволился в 1946 году и как пенсионер и как полковник в отставке жил 11 лет в Украине, в г. Черновцы. В 1958 году вернулся в Болгарию. Живу в Карлово, 4 километра от моего родного села Дыбене. Живу как пенсионер вдвоем с женой – тоже пенсионеркой. Имею хорошую квартиру, материально обеспечен.
Партийных и общественных поручений имею немало, но время свободное имею и я стал очень активным туристом. Условия за горный туризм у нас богатые, я стал отличником Болгарского туристического союза (БТС). Но увлечение в горный туризм довело меня до больницы, и уж четвертый месяц я больной сердцем.
Желаю Вам, мой дорогой друг, доброго здоровья и всего хорошего. Дружески обнимаю.
Ваш Семенов (Я. Митев)».
А это мое письмо Чрезвычайному и полномочному послу Н.Р.Б. в СССР:
«Товарищу Димитру Жулеву.
Уважаемый товарищ посол!
В связи с приближающейся 61-й годовщиной Советской армии позвольте по поручению ветеранов 151 Жмеринско-Будапештской стрелковой дивизии передать Вам знак “151 СД” для вручения бывшему командиру 581 стрелкового полка нашей дивизии Андрею Николаевичу Семенову – ныне Янко Митеву, гражданину Н.Р.Б., одному из ведущих общественных деятелей г. Карлово.
Товарищ Семенов-Митев, будучи политэмигрантом, долгое время прослужил в Советской армии, и мы, бойцы и командиры, сражавшиеся под его руководством в суровые годы Отечественной войны, всегда вспоминаем его принципиальность коммуниста, строгую справедливость и доброту к товарищам, высокие профессиональные качества военного, личную храбрость и мужество в борьбе с фашизмом. Мы чтим его и числим в своих рядах.
С уважением,
народный артист РСФСР В. А. Этуш (бывший помощник начальника штаба 581 СП)».
Ранение я получил самым нелепым образом. Но на войне и не такое бывает! В Запорожье был дан приказ идти вперед, а мы не могли в течение 13 дней сдвинуться с места. И вот я поднял роту в атаку. Мы пробежали всего метров двести или триста, но даже это было победой. Движение началось, и об этом уже можно было доложить командованию. Когда бой окончился, установилась удивительная тишина. На мне не было ни царапины, хотя только что я был под шквальным огнем. После боя я почувствовал сильный голод. И я вспомнил, что у командира батальона обед, встал из окопчика и пошел. Вдруг странный звук: пэк – и как будто рота солдат ударила меня по спине железным рельсом. Я потерял сознание… Даже испугаться-то не успел. Когда очнулся, внизу спины была дикая боль, хотелось землю грызть. И я решил, что ног у меня уже нет – я их не чувствовал. Оглянулся – ноги на месте. Пытался ползти… А вокруг слышалось: пэк-пэк-пэк. Это разрывные пули задевали траву. Бойцы кричали: «Товарищ лейтенант, полежите до темноты, мы вас вынесем». Но боль была просто адская. И тогда я увидел, что ко мне по полю бегут солдаты с носилками. На бегу меня закинули на носилки и побежали в укрытие. Лечился я долго – полгода. За это время прошел пять военных госпиталей. Четыре полевых и один фронтовой в Донецке, тогдашнем Сталино.
Потом меня перевели в Урюпинск. Оттуда раненые солдаты бегали на танцы. Вид танцоры имели странный – все в белом, начиная с белой рубахи и заканчивая кальсонами с зашитой ширинкой. Добавьте к этому еще бинты: у кого на голове, у кого на руках-ногах. Вот такие красавцы… Из Урюпинска меня забрала мама и повезла в Москву долечиваться. Когда мы добрались до Москвы, пришлось идти от вокзала домой пешком – транспорта не было, и у меня открылась рана, из которой стали выходить осколки кости. Позже выяснилось, что разрывная пуля повредила кости таза. Это только в Москве врачи обнаружили. Здесь меня лечили еще полгода.
Моя война закончилась в 1944 году. После ранения к военной службе я был больше непригоден, и меня комиссовали. Зато можно было вернуться к учебе. В Театральное училище имени Щукина, откуда я с первого курса ушел на войну, я явился хромой, с палкой, в военной форме, в шинели, которая была на мне, когда меня ранило. С дыркой от пули, с пятнами крови. Эта шинель долго у меня хранилась, а потом куда-то пропала… Кроме военного обмундирования, носить было нечего. Свое пальто я еще в начале войны выменял на кусок сала. Оно казалось тогда совершенно бесполезным, а есть хотелось. Полученный кусок сала я ел не один, делился с товарищами по школе военных переводчиков, где тогда учился. Один из них, по фамилии Бродский, будущий искусствовед, даже после войны вспоминал, какими тонкими кусочками нарезал я это сало, чтобы хватило на всех…
В Щукинском училище меня восстановили сразу на четвертый курс, а не на первый, с которого я ушел на войну. Это была удача: на четвертом уже давали паек. Можно сказать, что меня пожалели. Ректор Борис Захава сказал: «Если справишься – хорошо. А нет – пойдешь к первокурсникам». Актерская профессия – это было все, о чем я мечтал. Но это уже другая история…
Меня часто спрашивают: а было ли на войне место юмору, шутке? Бойцы на фронте «согревались» юмором. Часто голодные, раненые, полуживые… Но вдруг кто-нибудь расскажет анекдот, раздается сдавленный не то кашель, не то смех, и… все равно становится легче. А сейчас я уверен, что именно юмор продлевает жизнь. И на войне, и в мирное время.
Не помню, шутил ли я сам. Но был восприимчив к смешному. Например, у нас на курсах военных переводчиков учился Борис Бродский (в будущем знаменитый искусствовед, профессор ГИТИСа), и был с ним напарник Гефтер из города Горький. Так вот этот Гефтер обладал таким чувством юмора, которое его и погубило. Дело в том, что по заданию начальства Бродский взялся рисовать огромный портрет Сталина. Для того чтобы «правильно разводить белила», он каждый день просил у начальства литр молока. А поскольку для портрета товарища Сталина не жалели ничего, то начальство не возражало. Это молоко ребята, само собой, выпивали… Все шло хорошо, пока не сломался деревянный подрамник, и Бродский заявил, что для его склейки необходим килограмм творога. Тут уже Гефтер не выдержал – просто схватился за живот и чуть не умер со смеху. Начальство насторожилось, провело расследование, и ребята загремели на гауптвахту. Там мы с ними и встретились.
Я на гауптвахту тоже по неосторожности попал. Когда идет война, то мирные законы не действуют. И разбираться начальству некогда. Наша учебная рота жила в селе, а на учебу мы ходили в бывший санаторий. Четыре километра туда, четыре – обратно. Раз в неделю у роты был выходной, и мы оставались в селе. А дневальные должны были приносить обед из бывшего санатория. Делалось это так. Один человек в правой руке тащил мешок с хлебом, а левой держал тяжеленный бачок с кашей. Другой боец правой рукой держал бачок, а в левой нес ведро с супом. Получалось, что на компот рук уже не хватало. Поэтому была договоренность с ротой, что дневальные будут съедать компот на месте, все ведро на двоих. И вот однажды за этим процессом нас и застал политрук. Оправдываться не имело смысла. Что мы ему докажем? И мы покорно отправились на гауптвахту…
В День Победы 1945 года я был в сквере Большого театра. Наверное, это был единственный раз в жизни, когда я даже не ощущал, не чувствовал, а именно видел настоящее счастье. Счастье – это же нематериальная категория, его не потрогаешь руками. А в тот день этим самым счастьем были и слезы, и солнце, и блеск орденов, и лица людей, которые не уступали в своем сиянии блеску орденов. О войне у меня остались самые яркие воспоминания. В День Победы я всегда поднимаю рюмку. Для меня 9 Мая – мой второй день рождения.
Про свою форму одежды в тот день я точно не помню. Но, по-моему, я надел костюм, который мне купил отец. Кстати, когда я в 1944-м после тяжелого ранения и госпиталей вернулся в Москву, то на моей офицерской сберкнижке оказалось 14 тысяч рублей. Весь мой фронтовой заработок, «боевые». Мне тогда казалось, что я чрезвычайно богат. А потом я узнал, что костюм, купленный отцом, стоит 8 тысяч.
Я рассказал вам историю той части моей жизни, которая очень дорога мне. Война – это всегда впечатляющая вещь.