Автопортрет: Роман моей жизни – Владимир Войнович

Спасибо Владимиру Войновичу за эту книгу. Не являюсь поклонником солдата Чонкина, поэтому поначалу заставлял себя читать эти мемуары, но затем настолько втянулся, что уже не мог оторваться. У автора получились очень честные воспоминания. Они, конечно же субъективные, но Войновичу веришь безоговорочно. Он объясняет логику своих поступков, не жалеет ни себя, ни других. Это замечательно, что он решил сам рассказать о себе. Очень часто приходится слышать чужие мнения, обсуждения, которые значительно дальше от правды, чем субъективные авторские мемуары.Меня очень удивило, как Войнович стал писателем. Образования, по его признанию, он так и не получил. Даже умение писать грамотно пришло к нему, скорее, интуитивно. Об этом он тоже откровенно пишет. Вообще, Войновича можно назвать писателем, который сам себя слепил своими руками. Упорным трудом, в условиях не то что неподходящих, а даже невозможнейших. Очень беспросветно описание его мытарств сначала по трудоустройству в Москве, когда не брали в пятидесятых годах прошлого века на работу из-за отсутствия столичной прописки, а не прописывали по причине неимения рабочего места. Замкнутый круг, разорвать который он смог ценой невероятных усилий.Честный рассказ о работе железнодорожником, строительным рабочим поражает, как тяжелейшими условиями, так и документальными свидетельствами социалистического разгильдяйства. Вообще, Войновичу веришь сразу, так как жизненные изгибы его судьбы со среднеазиатского детства, с родителями, стремящимися постоянно менять место жительства, бегством – эвакуацией от наступающих фашистов в начальный период ВОВ, послевоенной учёбой в училище на столяра – это такое непередаваемое чувство того времени, удивительные подробности которого мог написать только писатель. За это отдельное спасибо. Очень интересно, жизненно, познавательно.А ведь Войнович мог стать лётчиком, он им уже практически стал, самостоятельно летал на планерах, но… Судьба распорядилась иначе. Служба по призыву в армии в течение четырёх лет – это тоже испытание и опыт для точного до мелочей описания приключений Чонкина. Документальные воспоминания автора о своей службе в рядах Советской Армии в Польше, работа авиамехаником на первых советских реактивных самолётах – подробности, детали и неожиданные истории почему-то не нашли отражения в его творчестве. И это странно, так как писатели обычно стараются по максимуму использовать свой жизненный багаж для написания книг. Сам Войнович объясняет это избранным им жанром, который предполагает авторскую фантазию и придуманные им обстоятельства, а не документальные события. Очень интересно автор описывает выбор профессии писателя, осознанный и последовательно воплощённый им в реальность. Характер у Войновича даже не железный, он из титана. Такого упорства, выдержки, убеждённости в своих силах, методической повседневной работы, движения шаг за шагом в достижении поставленной цели – по-моему, я ни у кого не встречал. Не думаю, что кто-то сможет повторить подобный опыт, так как невозможно снова создать те исторические условия, в которых пришлось двигаться к своей мечте Войновичу. Думаю, что везения в его жизни было на пару процентов, остальное – это настойчивый, цепкий и ожесточённый труд. Достойный восхищения.Чем ещё я не просто поражаюсь, а перед чем по-настоящему преклоняюсь – это достойная позиция в борьбе с советской властью. Об этом Войнович пишет безо всякого геройства, только пытается быть максимально честным, как перед людьми, так и перед самим собой. Его диссидентство, а точнее – инакомыслие, выглядит максимально логичным и обоснованным в авторском изложении. Своё мышление, столь отличное от обычного и привычного советского, Войнович постоянно объясняет в книге. Чтобы быть последовательным борцом за свою особость и право на свой взгляд, ему пришлось пройти через такие испытания и гонения, которые сломали бы любого. И это не громкие слова. Да, в 70-е годы прошлого века за инакомыслие уже не расстреливали по приговору тройки, как в сталинские времена, но описание автором жесточайших условий, в которых он оказался из-за желания не идти на компромисс со своей совестью, убеждают в том, что он человек мужественный и достойный.В приложении к книге есть протокол заседания бюро писательской организации города Москва. От чтения этого документального свидетельства тошнит. Немногие сейчас помнят этот жуткий советский бюрократический жаргонизм, где мёртвыми словами описывались удушающие любого нормального человека фразы, напыщенные и пустые о патриотизме и заботе о родине, на самом деле же, прикрывающие стремление партийных бюрократов задавить любое инакомыслие, желание вырваться из рамок застойного однообразия. Читать сейчас выступления на этом бюро различных деятелей удивительно противно от их лицемерия и пошлой заботы только об одном – «не пущать, никого и никуда, чтобы никто не высовывался со своим особым мнением!» А ведь люди жили в рамках этого удушающего единообразия! Сейчас даже объяснить тяжело молодым это противное ощущение липкой несвободы.Мне кажется, что Войновичу удалось через свою судьбу показать изнанку советской действительности. Продолжаем гордиться достижениями советских людей, поражаемся подвигами, помним замечательные стороны социализма. Но эту негативную сторону партийного бюрократизма, работу спецотдела КГБ по диссидентскому движению нельзя забывать.Вообще, книга написана очень интересно. Скорее всего, оттого, что и жизнь писателя получилась настолько неординарной, тяжелой и радостной, удачливой и горестной, насыщенной встречами с необыкновенными людьми… Прямо – «Жизнь и необычайные приключения Владимира Войновича».И ещё, могут возникнуть вопросы к автору по поводу его характеристик очень знаменитых личностей. Не вижу в этом никакого негатива. Войнович постоянно подчёркивает личное мнение, своё отношение к тому или иному человеку, пытается известными ему фактами обосновать логику своего восприятия этих людей. И как мне кажется, делает это вполне достойно. Это субъективный взгляд писателя, имеющего право на свое мнение.

Впечатление от книги далеко неоднозначное. С одной стороны много интересных фактов из истории жизни автора, что вполне соответствует подзаголовку книги: «Роман моей жизни». А с другой – по мере чтения этого «романа» на душе возникает какое-то смутное чувство «неуюта». Поначалу я никак не мог понять, в чём причина подобных моих ощущений. Ну, не в том, наверное, дело, что Войнович по своему писательскому стилю не столько художник образа и слова, сколько рассказчик и по характеру «слога», коим он пользовался в своих литературных произведениях, примыкает к русским писателям-сатирикам. Достаточно вспомнить его нетленку «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», которой он дал подзаголовок «роман-анекдот». И уж тем более это относится к его сатирическому роману-антиутопии «Москва 2042».

Я не большой любитель такой писательской манеры, но в «Автопортрете» автор придерживается стандартного стиля рассказчика-повествователя. Тогда, что же меня смущало?..

Первой, слегка задевшей меня за живое репликой Войновича было его довольно примитивно звучащее замечание в адрес моей любимой песни на слова Ярослава Смелякова «не больничным от вас ухожу я, друзья, коридором». Конкретным «объектом» его насмешки стала строчка: «если я заболею, к врачам обращаться не стану». На полном серьёзе писатель Войнович выразил полное непонимание подобной метафоры поэта Смелякова. Ещё забавнее выглядел его сарказм по поводу вот таких строк песенки Окуджавы о Моцарте: "Не обращайте вниманья, маэстро,

не убирайте ладони со лба."

Дальше больше. Твардовский был хороший поэт, но… пьяница и слишком ценил знаки внимания со стороны власть предержащих. Солженицыну, мол, прощали слабые в художественном отношении его произведения, считая это простительным для «великого писателя». И далее автор добавляет, что «великий писатель должен чувствовать квоту для плохо написанного. Перейдя её, он может поставить свою великость под сомнение, что и случилось с Солженицыным».

Войнович прямо пишет, что его раздражали хвалебные реплики знакомых в адрес советских писателей-"деревенщиков" Белова, Астафьева, Распутина. Когда он поделился этим своим раздражением с Виктором Некрасовым, тот очень огорчился и спросил Войновича с печалью в голосе:

– А Ваську тоже не любишь?

"Васька" – это Василий Шукшин.

Автор «Автопортрета» по поводу своего негативного отношения к Шукшину пишет, что он помнил

"как Василий уклонился от встречи с… попавшим в опалу" Некрасовым. И хотя тот давно простил «своего покойного друга», но «я за него ту обиду помнил»…

Досталось от автора и его коллегам-диссидентам Синявскому, Коржавину, Максимову, Зиновьеву. Первые двое честолюбивы и «падки на лесть», третий – зазнайка, четвёртый – фантазёр и эпатажник.

О Довлатове, как писателе, автор «Автопортрета» вскользь замечает, что его (Довлатова) «привязанность к конкретным обстоятельствам, событиям и персонажам без того, что называется полётом фантазии, существенный его недостаток.»

По словам самого Войновича, почти в каждом из своих многочисленных выступлений и лекций перед западной аудиторией, когда речь заходила о советской литературе, он утверждал, что «в официальной советской литературе вообще не было почти ничего хорошего, кроме, может быть, „Тихого дона“, и то неизвестно, кто его написал.» В ответ присутствовавшие называли ему имена Булгакова, Платонова, Зощенко. На это лектор Войнович ничего лучшего не придумал, как просто отрицать принадлежность последних к числу советских писателей. На названные ему имена Горького и Алексея Толстого он, судя по-всему, вообще никак не реагировал. А вот интересно было бы узнать его мнение о таких писателях «кошмарной эпохи», как-то: Катаев и Паустовский, Рыбаков и Кассиль, Битов и Аксёнов. Кстати, последние в своих воспоминаниях нигде почему-то не вспоминают о своём современнике Войновиче.

Все эти факты навели меня на мысль, что Войнович, будучи серьёзно обижен сдержанным отношением к его писательскому таланту со стороны коллег по цеху, отвечает им такой же монетой. Кого-то принижает по уровню их творческого дара (например, Шолохова, Распутина, Астафьева), кого-то вообще «выносит за скобки» советской литературы, а кого-то просто не замечает. Что это? Элементарная зависть к чужому таланту и желание поднять планку собственной значимости за счёт принижения литературных заслуг коллег по перу? Или это элементарный выплеск на читателя собственного наболевшего, дабы облегчить свою душу? А и на самом деле, что он может положить на книжную полку рядом с такими шедеврами отечественной литературы, как «Тихий дон», «Мастер и Маргарита», «Алмазный мой венец», «Прощание с Матёрой», «Прокляты и убиты», «Повесть о жизни»? Давно потерявший актуальность роман-анекдот о солдате Чонкине, да сомнительную в литературном отношении сатирическую "Антиутопию «Москва 2042»…

Подтверждение факта о мучивших Войновича подобных сомнениях частично можно найти и в самом «Автопортрете»:

"Юз Алешковский, Юрий Милославский и Саша Соколов не могли пережить того факта, что публика меня знала больше чем их. Прямо в лицо мне сказать не решались, но за спиной брюзжали, что то, что я пишу, вообще не литература, а внимание к себе я ловко привлёк исключительно своим расчётливым диссидентством."

Будет ли уверенный в своём таланте настоящий писатель обращать внимание на чьё-то там «брюзжание»?

Но самый чувствительный удар Войновичу – по его самолюбию – нанёс уже в годы перестройки Залыгин, бывший в то время главным редактором «Нового мира». В ответ на предложение Войновича опубликовать в Н.М. его повесть «Путём взаимной переписки» Залыгин ответил, что пока это невозможно, ибо редакция сейчас будет печатать то, что запрещалось цензурой в доперестроечный период. И в частности, пояснил он, предполагается печатать произведения Платонова, Набокова, Булгакова, Пастернака. Войнович с этим доводом не согласился и продолжал настаивать на публикации своей повести. Тогда Залыгин прямым текстом заявил тому, что если тот считает себя по уровню таланта равным упомянутым писателям, то «не смешно ли» это?..

Как автопортрет, может быть, и интересен. Но вот какое дело: автопортрет получился крайне нелицеприятным. Как ни старается Войнович изобразить себя значительным, умным, неординарным творцом, а получается одна только зависть к товарищам по литературному цеху. Что о значительности и неординарности никак не свидетельствует.