Архив Шульца – Владимир Паперный

Вот так, столетия подряд,

все влюблены мы невпопад,

и странствуют, не совпадая,

два сердца, сирых две ладьи,

ямб ненасытный услаждая

великой горечью любви.

"Дачный роман" Бэлла АхмадулинаЭти строки из поэмы, в которой Бэлла Ахатовна рассказала о своем знакомстве с братом и сестрой Паперными, детьми известного литературоведа (в книге отец героя переводчик, хотя интернеты ничего не говорят о переводческой деятельности Зиновия Паперного – спишем на допустимую в художественно-биографической прозе вольность). Так или иначе, брат и сестра Паперные были частью советской интеллектуальной элиты, унаследовав родительские таланты, превзойдя их многообразием и в очередной раз опровергнув максиму об отдыхающей природе. Именно элиты, не номенклатуры и не золотой молодежи, это не идентичные множества, хотя отчасти пересекающимися были. На самом деле, из этого круга вышло множество ярких интересных персонажей, я благодарна своей читательской планиде за знакомство с «Агафонкиным и временем» Олега Радзинского,, который, как и автор «Архива Шульца» эмигрировал, не писатель по основной профессии, добился значительного успеха в том, чем занимается профессионально.Что определенным образом и достаточно лестно характеризует этих мальчиков. Да, унаследовали родительские таланты. Да, с детства имели возможность развивать их. Нет, не побоялись в свое время свернуть с проторенной тропы, оставить уютную, достаточно обеспеченную обыденность, прыгнуть в пустоту с пустыми руками, чтобы найти себя и в этой новой жизни.Ужасно жалею, что не смогла посмотреть вчерашнюю встречу с Владимиром Паперным, которую проводила Редакция Елены Шубиной, потому что часом раньше случилась авария на подстанции. обеспечивающей наш поселок электричеством, и в это время ехала ночевать к дочери, не хотелось замерзнуть февральской ночью до смерти. Кстати, о смерти: Умер во время операции аппендицита. Общий наркоз на него не подействовал, из вежливости он притворился спящим. Когда ему резали живот, он терпел, но, когда приоткрыл глаза и увидел в зеркале наверху свои развороченные внутренности, вскочил и бросился бежать, волоча за собой кишки и оставляя на полу кровавый след

Она такая, эта книга: семейные хроники переплетаются в ней с байками, в которые трудно поверить: отчасти анекдотами, частью подростковыми ужастиками (поверить сложно, но отчего-то безоговорочно веришь).Родственники и знакомые семьи лишь отчасти предстают здесь обычными людьми, чаще в их чертах сквозят сказочные и мифические персонажи. Быль и легенда диковинным образом переплетается в этих беллетризованных мемуарах, образуя мозаику, для которой стандартное определение «судьба семьи в судьбе страны» подходит исчезающее мало. И не вполне о семье, больше о главном герое, его друзьях и его женщинах. И не вполне о стране, «Архив Шульца» история эмигранта, пожившего некоторое время, прежде, чем попасть в Америку, в Италии, залихватская итальянская эпопея совсем не похожа на «восходит в свой номер на борт по трапу пассажир, несущий в кармане граппу, совершенный никто, человек в плаще, потерявший память, отчизну, сына; по горбу его плачет в лесах осина, если кто-то плачет о нем вообще»Не думаю, чтобы оставленная отчизна много по ним плакала, как и сами они не особенно заливались слезами. Некогда было, нужно делать свое дело и жить свою жизнь. Удивительно занятную, в сравнении со среднестатистическим бытием ровесника, рожденного в СССР.Мне было интересно. Такой опыт внутренней свободы, изначального ощущения себя гражданином мира, космополитизм.

Если бы не COVID-19, книга могла бы никогда не выйти. Писалась она десятилетия с переменным успехом. Получилась этакая полуеврейская сага о родившемся после войны советском человеке, с различными оттенками архитектуры.

Соответственно, большинство признаков советской интеллигентской семьи на лицо.

Юность его прошла среди интеллектуалов в Ленинградской тюремно-психиатрической больнице, где их всех лечили от диссидентства методом профессора Снежневского.Первая и самая личная глава о сестре. Рваные обрывки несчастной жизни. И конечно же, обязательное упоминание о погромах. Ирония про непроизносимое имя Бога, но попытки пошутить не удались.

– Бабушка, а ты помнишь крепостное право?

– Помню, внученька.

– А как его отменяли, помнишь?

– Помню, внученька. Мы так плакали, так плакали. Что теперь с нами будет, кто нас защитит…Потом сама Валя (мать главного героя) будет также плакать после смерти Сталина.

Рассказ о семье, который даже не мемуары или автобиография, а именно как будто сидит человек на стуле и вспоминает… А читатель слушает, забывая записывать.

…талант быть человеком важнее таланта писать романы.Местами это очень личный текст. Нужна была большая смелость или безразличие уже с высоты прожитых лет. Писать мысли за других людей, которых и в живых то уже нет. С одной стороны это дань уважения памяти о тех людях. Чтобы они не канули в Лету. С другой стороны, а что они думали на самом деле? Это своя история человека имеющего возможность говорить, и мало кто может уже возразить.

Мы с вами относимся к этому режиму одинаково. Это режим для быдла, а не для нас с вами. Мы должны быть не жертвами этого режима, а его, если угодно, мозгом.Где-то к середине книги, мне кажется, я начал чувствовать ритм между общением персонажей между собой и их общением с нами. Это неповторимый рисунок автора.

Забыли, что существовать в России можно только потому, что законы не соблюдаются?Забавно, что эпизоды, связанные с архитектурой в разы больше остальных.

– Правильно! – вдруг громко произнесла очнувшаяся Нинка. – Именно так из этой бл*дской страны и надо уезжать! Все бросить и рвать когти.Предыдущее описание путешествий по СССР блекнет по сравнению с Италией. Упадок и вандализм против бережного отношения к прекрасному.

Еврейская взаимовыручка, куча организаций по всему миру и по сути, очередной плевок в сторону русских. Может и оправданный, но мне, как русскому, неприятный.

Можете обижаться, но в какой-то момент показалось, что я слушаю старого еврея и не верю ни единому слову.

В эпизоде «Диалог со шпионом» критикуется бесплатное образование и бесплатная медицина в СССР, потому что бесплатное не может быть хорошим. Спустя много лет, проведённых в США, это лишь попытка убедить самого себя.

Это была прекрасная жизнь, и я рад что прожил её.

Так почему же роман попал в шорт-лист Большой книги? Будем считать это мицвой жюри.

В современной русской литературе образ еврея-диссидента давно набил оскомину у читателя. О взаимной нелюбви евреев и советской власти написаны сотни, если не тысячи, книг. Кто кого не любил больше и за что – не мне судить. Замечу только, что вокруг этой темы довольно много лжи и спекуляций.Главный герой романа Шуша Шульц советскую власть не любил, но, будучи умным еврейским мальчиком, на открытый конфликт с ней не шёл. Жил свободно, насколько это было возможно в шестидесятые-семидесятые годы, учился в инстинуте, ходил в туристические походы, сочинял стишки, тусовался в богемной среде, любил женщин, а как только появилась возможность – дал дёру на запад, в Америку.Помимо главного героя в книге присутствует огромное количество второстепенных: Арики, Даники, Доры, Дианы, Джимы, Рикки, Мэлы, Ривы, Бены, Вени, Зайцы, Барды, Графини, Сеньоры, Социологи, Старухи, Нюры, Нолики, Адамы, Аллы, Алисы… «Я список кораблей прочел до середины». Десятки безликих, без устали гомонящих персонажей, перебивая друг друга, спешат поведать читателю о своих маленьких трагедиях – семейных дрязгах, в основном на почве секса. Закрыл книгу – и ты уже не помнишь кто с кем и кто чей. Читается легко и, к счастью, так же легко вся эта словесная дребедень выветривается из твоей головы. Словно и не читал.