Проклятое время! Оно никого не лечит. Оно просто погружает нас в туман забвения. Но когда возвращается прошлое, мы ощущаем неистребимую боль. Ведь мы живые!..
И тогда сквозь годы возникают вновь и вновь события, лица, не замеченные ранее детали.
Я думал об этом, возвращаясь с очередной встречи однополчан в Волгограде. Мы часто встречались перед 9 Мая в этом городе на прекрасной набережной. Ветераны, приехавшие утром пораньше, уже прохаживались у фонтана, где три каменные девицы водят извечный хоровод.
– Здорово, Иван! – ко мне с распростёртыми объятиями двигался старшина в отставке Савицкий. Усатый здоровяк похож на дуб с огромными ветвями-ручищами, которыми он так обнимает, что и сейчас трещат кости. Хотя «древо» сие уже немного усохло и просело. Впрочем, я по-прежнему оптимистично говорю:
– Ты всё так же крепок, Лёшка! Как твои дела?
– Да как… – Алексей роется в кладовке былого, подыскивая то, что ещё не изымалось оттуда. Однако находит лишь то, что мне уже известно с прошлых лет: – Возглавляю районный совет ветеранов в Москве. Ходим по школам. А где твой земляк Ванька Гончаров? Он тоже должен был прикатить на «ростовском»?
– Да, мы приехали. Отошёл в магазин рядом.
– А Васька Ананьев где?
– Нет весёлого Васьки. Умер под Новый год от инфаркта.
Мы не продолжаем скорбную тему, гоним прочь ненужные мысли.
Подходит Григорий Панков из Калинина. Подтягиваются другие братья по оружию. Мы крепко обнимаемся, произносим ободряющие речи, так как всегда безмерно рады. Да разве может быть иначе, когда каждый стоял в бою за другого насмерть?
Почти всё уже сказано, но… Не всё. И всё-таки о войне не говорим. Сразу переходим к нашим семейным делам. Не обходится без упоминаний, кто и где выступил, в какой газете отметился. Я с горечью вижу, как меняются черты моих друзей. Увы, не в лучшую сторону.
***
Когда собралось полтора десятка однополчан, двигаем в ближнее кафе на улице Чуйкова. Там нас уже знают, и всегда рады. Мы заранее заказали столики к 45-летию Победы. И, конечно же, первый тост – за погибших. Вспоминаем капитана Льва Рыбкина, Хазмата Капова, всех прочих, не доживших до светлого дня Победы.
Разумеется, не забываем боевых подруг, тех, кто одним своим присутствием в окопах, заставлял нас чувствовать себя мужчинами, защитниками. Упоминаем лейтенанта медслужбы Лизу Овчинникову. Но передо мной вмиг встаёт иной образ – медсестры Надежды.
Милая Наденька, разве я могу тебя забыть!
Меня толкает в бок располневший Гончаров:
– Эй, Новосельцев, что стоймя стоишь? Не грей стакан, пей!
Я выпиваю и сажусь. И незаметно для себя погружаюсь в туман. В нём скрываются голоса, музыка, обстановка кафе. Зато проявляется совсем иное.
***
…Открываю глаза и вижу очаровательно-ангельскую улыбку. Лицо голубоглазой медсестры с ямочками на щеках наблюдает за мной с добротой. Она чуть пухленькая и совсем юная. Из-под белой косынки выглядывают пшеничные пряди.
Я пытаюсь улыбнуться в ответ. В тот же миг бок пронзает боль. Помимо воли застонал, губы мои скривились.
– Вот и хорошо, что очнулись, – говорит обаятельное создание. – Зашили вам рану. Она была совсем небольшая. Счастливое ранение.
На моём лице отразилось недоумение:
– Счастливое?
– Да-да, такое сквозное ранение бывает на тысячу одно. Ничего страшного! Через полмесяца снова будете лупить проклятых фашистов.
Я был ранен вечером, уже почти вернувшись из разведки, и от того было обиднее. Рядом разрыв снаряда или мины, и… В бессознательном состоянии отправили в посёлок Большие Чапурники, где расположился полевой госпиталь 33-й дивизии.
В августе 1942 года немцы прорывались вдоль железной дороги Котельниково – Сталинград. Обстановка складывалась чрезвычайная, потому нас, раненых, перебросили в деревню Светлый Яр у Волги. Госпиталь разместился в приземистой деревянной школе.
***
Действительно, моё ранение оказалось не слишком опасным. Те увечья, что получили мои товарищи, были намного ужаснее. Я чувствовал стыд, что нахожусь здесь, а не на передовой. Хотелось побыстрее выписаться, чтобы мстить фашистам за своих товарищей, всех родных и близких, за мою Родину. Через неделю я начал поправляться.
Одна думка тяготила меня. В душе возникла неизъяснимая тяга к «нашей сестричке». Ждал ежеминутно, когда же она появится в дверях палаты! Её скромная улыбка так окрыляла, что я уже тщился сочинить стихи о тех страстях, что будоражили мою кровь. Однако корявые строчки пугали меня самого: «Да как же их складывают чёртовы поэты?». А ведь так хотелось написать нечто выдающееся о своих страстях! Я никогда не был так влюблён.
Уже на второй день после того, как попал в госпиталь, я уже кое-что знал о «нашей сестрички», как любовно называли её раненые. Местная, комсомолка; после ускоренных курсов медсестёр, девушку послали в госпиталь. Её чудесное имя будто специально заставляло раненых солдат жить и воевать дальше – Надежда. Впрочем, по имени её мало кто называл.
Забот у медработников хватало. И, к моему сожалению, у Наденьки тоже. В школьные классы, ставшие палатами, прибывали всё новые и новые раненые. Постоянно проводились операции, врачи и медсёстры сбивались с ног, оказывая помощь.
Наденька забегала к нам ненадолго. Перевяжет, даст лекарства, поправит постель у тяжелораненых и выпорхнет прочь. При этом, успевала каждому улыбнуться и сказать ласковое слово. Здоровенные мужики прямо-таки млели, когда она входила:
– О, солнышко явилось!
А я… Я потерял голову. Мне чудилось, что, входя, Наденька тоже бросает на меня какой-то особенный взгляд. Однажды я его перехватил. Она, покраснев, сказала:
– Выздоравливайте побыстрее, товарищ Новосельцев.
От этого пожелания захолонуло сердце. Я что-то хотел ответить. Но девушка уже ускользнула мимолётным виденьем.
***
Моя кровать находилась возле двери. И я караулил свою кралю часами, глядя в общий коридор. Буйное воображение рисовало, как мы с ней встречаемся в рядом расположенном саду, беседуем о будущей – когда обязательно одолеем врага! – жизни. Тогда я обязательно сделаю ей предложение. И Наденька, конечно, согласится. Не может быть иначе! Она же не зря задерживается у моей кровати больше, чем у других больных. И чаще улыбается мне. Или это так только мнится? Меня мучили бесконечные сомнения. Я ревновал девушку ко всем без исключения. И в душе иногда ругался: «Что она так долго возится с ним? Ведь он почти здоров! А с главврачом о чём шушукается? Я же точно слышал, как она засмеялась!». Это было невыносимо.
Рана на боку почти затянулась. И я даже, вроде бы, рвался на фронт. Но перед тем готовился объясниться с Наденькой. Я видел, что она, и другие медработники недосыпают, потому старался её не сильно отвлекать.
Однако я должен был с ней поговорить. Чтобы после знать, что тебя кто-то ждёт в тылу, кто-то любит. Или?.. В любом случае казалось, что моя любовь позволит быстрее одолеть фашистов. Так хотелось, чтобы эти мерзкие фрицы передохли быстрее! Гитлера я собственными руками задушу, когда войдём в Берлин. Да, так и будет. А после мы с моей Наденькой пойдём в ЗАГС. И у нас будет по-настоящему советская «ячейка общества». Эх…
Я даже был готов ради Наденьки отдать жизнь. Правда, одно озадачивало: за кого она тогда выйдет замуж? Я ревновал её даже к призрачному мужу.
Но всё повернулось иначе.
***
Было раннее утро. Большинство ещё спало. Стояла относительная тишина. Лишь севернее – в трёх десятках километрах, в центре Сталинграда – не прекращалась канонада. Там наши парни едва держались на берегу, и это обстоятельство заставляло нас невольно сжимать кулаки.
От Ергенинской возвышенности послышался гул. Он нарастал. По характерному звуку я знал: летят бомбить «мессершмитты». Аккуратные, но подлые фашисты уже позавтракали и отправились убивать. Нас убивать. Или кого-то ещё. Пока было непонятно. Ведь рядом на Волге имелась крупная переправа, через которую направлялись сюда всё новые части Красной армии.
Завывание «мессеров» начало нарастать: они упали в пике. И оставалось лишь ждать, кого настигнет смерть. Я затих, как и другие. В ту же минуту послышались торопливые шаги по дощатому полу. Их я мог отличить от тысячи подобных. Это шла Наденька.
Звук пикирующего бомбардировщика заглушил всё: стервятник был уже близок. Раздался взрыв. Тотчас зазвенели разбитые стёкла. В окно полетели осколки и комья земли. Наденька взмахнула по-детски руками и стала оседать. Забыв себя, я рванул с кровати.
Где-то дальше раздались ещё взрывы. А я уже кричал:
– Доктора! Скорее!..
Увидев упавшую медсестру, закричали остальные:
– Скорее санитаров! «Сестричку» ранило!
Я подбежал первым к Наденьке и не отходил до тех пор, пока не появились санитары. Осколок ужалил девушку в живот, на её белом халате растекалось кровавое пятно.
Все были очень взволнованы происшествием. В курилке только и обсуждали:
– Бедная девчонка. Угораздило же! Нас никого не задело, а ей досталось…
К обеду по коридору проходил главный хирург. К нему сразу подступили:
– Что с «сестричкой»?
– Товарищи, мы сделали всё от нас зависящее, – ответил он устало. – Операция прошла успешно. Она будет жить.
Лишь тогда все успокоились.
***
Минуло четыре дня. Артиллерийские залпы доносились уже ближе. Две наши армии с трудом сдерживали напирающего противника в районе Тингуты.
С утра был обход. Когда главврач зашёл в палату, мы опять поинтересовались:
– Как наша «сестрёнка»?
– Идёт на поправку. Потеряла много крови, придётся отправлять в тыл. Кстати, попросила разрешения попрощаться с вашей палатой. После обеда зайдёт, а то ночью отправим на переправу.
Что тут началось! Все кинулись наводить порядок: подметали полы, убрали с тумбочек лишнее, поправили кровати. Я взялся бриться, моему примеру последовали остальные.
Цветы… Где их взять?! Нарвали невдалеке ромашек и цикория.
Тут меня стукнуло! В конце коридора была подсобка. Среди швабр, вёдер, лопат стоял и красный флаг. Его вывешивали в школе в праздники, но во время авианалётов полотнище разорвало в клочья.
Я оторвал кусок от флага – пусть простят меня товарищи за кощунство! – и принялся мастерить задуманное. Вспомнил, как до войны моя младшая сестра занималась детским рукоделием. Несомненно, так же должно получиться у меня.
***
И вот настала эта дорогая, хотя и грустная минута. По коридору раздались знакомые шаги, мы все затаили дыхание. На пороге появилась она: бледная и похудевшая, в той же белоснежной косынке. С той же несказанно привлекательной улыбкой.
– Здравствуйте, дорогие мои, – сказала Надежда.
– Сестра Улыбка, милая ты наша! – закричали раненые.
Все пытались дотронуться до неё, пожать руку. А она просто сидела на табуретке и тихо плакала. Мы стали её успокаивать, и тогда она вновь рассмеялась. Её улыбка вмиг озарила нашу палату, мужики заржали конями:
– Наконец-то, солнышко наше выглянуло! Не робей, всё будет хорошо.
Я проникновенно сказал:
– Закрой глаза, после открой.
Она послушалась. Когда открыла глаза, в них отразилось изумление:
– Ой! Это мне?
Я преподнёс ей розу из клочка красной ткани. Не спорю, я старался, и она выглядела точно живая…
Заглянул старший санитар:
– Пора ехать.
Надежда поднялась, вслед ей потянулись десяток рук. Девушка сказала:
– Большое спасибо вам, товарищи.
Мне показалось, что она быстро глянула на меня. Я глупо улыбался, ибо в моей душе царил полный сумбур: радость, гордость, нежность, отчаяние.
Я вышел проводить Наденьку. Помог подняться в «полуторку». Там же разместились больные и тяжелораненые. Моя «сестричка» села с краю, я стоял вплотную у машины, глядя вверх, прямо в её небесные глаза.
Вдруг она наклонилась и порывисто поцеловала меня в щёку. Машина тронулась, а я остался стоять ошеломлённый.
Наденька крикнула:
– Спасибо вам тоже, товарищ Новосельцев, за розу.
Я не мог поверить в происходящее: она уезжает, а я, как дурак, ничего не могу изменить. Она же не зря пришла в нашу палату! Нет, я должен найти её.
***
…Мысль – самая быстрая вещь на свете. Мои воспоминания уместились в несколько секунд. Я выпил стакан водки и сидел оглушённый. Зачем всё вспоминать, когда ничего не сбылось? Для меня в ту ночь случилось самое ужасное.
Катер уже преодолел половину Волги. Ночь стояла безлунная. И это внушало надежду, что всё обойдётся.
Но диверсанты не дремали. Их сбрасывали с самолётов на левобережье не просто так.
Взмыла одна ракета из темного леса, вторая. Они начали медленно опускаться на парашютах. Катер стал виден в серебрящихся волнах, как на ладони. Он стремился как можно живее к берегу. Но уже взлетали в воздух «мессеры», беря курс туда, куда их направляли лазутчики. И поднялись вокруг судна огромные фонтаны, и закипела Волга.
Одна бомба попала в катер, и его чуть не разорвало пополам. Людей швырнуло за борт. Они гибли десятками.
Едва нам сообщили утром о случившемся, я не поверил собственным ушам. Неужели сердце меня не обманывало, когда с болью сжималось при расставании? Пора, пора на фронт. Мне стало безразлично, убьют ли меня.
Но судьба была милостива. Она подаёт незаметные знаки, которые мы часто не замечаем. До конца войны я не получил больше ни единой раны. Мы сварили гитлеровцев в Сталинградском котле, а их остатки погнали к Дону. Наша легендарная 62-я гвардейская армия двинулась на Украину, после была переброшена на Берлинское направление. Моя душевная рана постепенно начала затягиваться. Ведь, когда не думаешь о болячках, они вроде сами собой исчезают.
Вернувшись на родину, я встретил замечательную женщину, которая стала моей женой. Потом было всё, как у всех в мирной жизни: дом, семья, работа, всякие заботы. К сожалению, теперь я доживал век в одиночку – супруги не стало раньше меня. Мой поезд равномерно двигался от одной остановки с чёткими цифрами до следующей. Хотя, где она – конечная станция, никто не сообщал.
***
Я возвращался вечером того же дня в поезде «Волгограда – Ростов». Вагон усыпляюще укачивал, однако не спалось. Далёкие события вновь растревожили душу, возвращаясь волнами. Встретимся ли мы все, ветераны, в следующем году?
В моём купе был лишь один попутчик. Он беззаботно похрапывал. За окном мелькали темнеющие лесопосадки. Раздался глухой голос проводницы, обращавшейся к кому-то:
– Сейчас будет Жутово. Приготовьтесь.
Я поднялся и вышел в коридор. Встав возле окна, приоткрыл его. Мне было душно. Поезд уже подкатывал ко второй платформе. В то же время к первой платформе подходил встречный поезд. Мелькали ярко освещённые вагоны. Наконец, состав, замедлив бег, остановился.
Прямо напротив я увидел в окне даму в строгом военном костюме; на плечах поблёскивали погоны майора медицинской службы. Чуть всмотревшись, я обомлел. Неужели…
Что нас заставляет понять – даже если человек меняется с возрастом – что это всё-таки он? Я колебался несколько секунд. Не выдержав, громко произнёс:
– Сестра Улыбка!
Дама посмотрела в мою сторону, слегка улыбнулась. Этого было достаточно, чтобы окончательно всё понять. Будто вновь возникла передо мной та самая милая в моей жизни медсестра. Я готов был выпрыгнуть из окна, и закричал:
– Наденька!
Женщина ещё пристальнее вгляделась в меня. Всплеснула руками:
– Ваня, разведчик! Дорогой мой!
Расталкивая стоявших в коридоре, побежал к выходу. Вот я уже в тамбуре. Почти в то же время Наденька показалась на площадке своего вагона. Тут оба поезда, точно сговорившись, издали пронзительные свистки и тронулись. Наши вагоны стали разъезжаться в разные стороны…
– Милая, дорогая Наденька! Я тебя никогда не забуду! – закричал я, что есть силы.
Поезд стал набирать ход.
Долетели ли до неё мои слова? Не знаю. Но судьба точно подаёт нам незаметные знаки.
***
Уже через несколько дней я, как безумный, взял вновь билет в Волгоград. Зачем я поехал туда, где её, без сомнения, быть не могло? Побывал в Больших Чапурниках, Светлом Яру, Жутово, других близлежащих пунктах, расспрашивал всех, кто мог хотя бы что-то знать о той, кого я так любил. Моё странное состояние не объяснить.