В. Н. Дружинин
Варианты жизни. Очерки экзистенциальной психологии
Экзистенциальная философия как предпосылка «психологии жизни»
Созревание любой идеи проходит, по крайней мере, три стадии: предпосылка идеи; имплицитная, «скрытая идея» – идея «в себе»; эксплицитная идея, выраженная «вовне».
Экзистенциальная философия как идея имела множество предпосылок в трудах философов, моралистов, основателей религиозных учений. В XIX в. имплицитно экзистенциальная философия существовала в трудах Ф. Ницше, С. Кьеркегора, О. Шпенглера, а также Л. Шестова, П. Флоренского и многих других мыслителей.
«Эксплицировать», предъявить миру проблематику экзистенциальной философии как особую, не сводимую к другим «проклятым вопросам», посчастливилось К. Ясперсу. По крайней мере, его имя чаще всего отождествляется с основанием экзистенциализма как важнейшего течения в рамках европейской культуры XX в. Для психологов и медиков Ясперс интересен в первую очередь как один из крупнейших психиатров и психотерапевтов, автор «Всеобщей психопатологии». Философское наследие Ясперса многообразно и очень глубоко проанализировано отечественными философами (в первую очередь – П. П. Гайденко).
Карл Ясперс родился 23 февраля 1883 г. в семье очень состоятельных родителей (отец был директором банка). По личным мотивам он выбрал профессию медика, оставив юридический факультет: у Ясперса была неизлечимая врожденная патология бронхов и, как следствие, – сердечная недостаточность. Балансирование на грани жизни и смерти развило в Ясперсе тягу к полноте бытия, а также интерес к проблемам человеческого существования. Как и многие немецкие ученые, он пережил гонения: в 1937 г. его лишили права преподавать и издавать научные работы только потому, что его жена была еврейкой.
Один из лидеров интеллектуальной жизни послевоенной Германии, убежденный демократ, Ясперс до конца лет сохранял творческую продуктивность и мощь духа, отстаивая гуманистические ценности.
Его размышления о человеческом существовании, с одной стороны всеобщи и абстрактны, с другой стороны, касаются содержания бытия человека XX в. Если осмелиться на собственное суждение о трудах одного из величайших философов, то могу сказать, что стиль его размышлений не близок мне. Более того, многие концептуальные построения Ясперса я считаю поверхностными и недостаточно обоснованными. В его трудах нет «кипения страстной мысли», ищущей и ошибающейся.
И однако, именно Карл Ясперс обратился к экзистенции как базовому понятию философии. Волнует же его судьба человека – современника, который утратил безопасность существования: «Бога нет – таков растущий возглас масс; тем самым и человек теряет свою ценность, людей уничтожают в любом количестве, поскольку человек – ничто»[2]. Традиции рухнули и не могут помочь в установлении связи с миром, поэтому человек должен сам помочь себе. Существование человека не кругооборот, а движение к незнакомой цели, преодоление себя.
Человек находит себя в напряжении пограничных ситуаций, требующих от него решительности. Экзистенциальная философия, по Ясперсу, призвана восстановить утраченную связь человеческого сознания и бытия: она использует все объективное знание и мышление, выводящее человека за пределы знания, чтобы помочь ему стать самим собой: «Она пробуждает то, что не знает; проясняет и волнует, но не фиксирует»[3].
Более всего человеку угрожают не силы природы, а им же самим созданный мир. Ему недостаточны погружения в «радости жизни», в настоящее или же отчаянная решимость противостоять миру: человек нуждается в положительном содержании. Ясперс считает, что обрести позитивность человеку поможет лишь длительная борьба за его подлинную сущность.
Человек либо противостоит миру, либо вступает в мир. Первый путь ведет к отчуждению от людей и одиночеству. Второй путь – в мир к обретению самобытия, идет лишь через возможности первого пути: нужно жить с другими внутри аппарата власти, не давая ему поглотить себя. Дистанция от мира дает человеку свободу, а погружение в мир – бытие. Для Ясперса остается открытым вопрос: возможен ли в современном мире независимый человек, сам определяющий свою судьбу?
Ответ на этот вопрос определяется духовной ситуацией, в которой существует человек. Человек живет в конкретном месте мира. Даже возросшая мобильность не дает человеку возможности пережить ситуации других людей. Знания же стали более доступны людям, но люди различаются по своим стремлениям к знанию. Ситуация всегда исторична, и более того – не существует единой ситуации даже для людей одного времени.
Главная особенность современной эпохи состоит в том, что условием массового существования стало развитие техники, которая дает уверенность в обеспечении всем необходимым для жизни, но уменьшает удовольствие от этого, поскольку обеспеченность не ожидается с надеждой, а воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Возрастает ощущение недостатка по мере увеличения обеспеченности жизни. В техническом мире средства связи создают возможность соприкосновения всех со всеми. Внутренняя позиция человека характеризуется деловитостью: от него ждут не рассуждений, а знаний, умелых действий, не чувств, а объективности, ловкости обращения с вещами, на первый план выступает соответствие правилам (см. главу «Жизнь по правилам»). Индивид распадается на функции; он становится производной единицей; он должен успешно выполнять свои обязанности, а значит, вечно быть молодым. Отсюда – «культ молодости»: «Возраст отдельного человека уже изначально не имеет значения; жизнь его воспринимается лишь в мгновении, временное протяжение жизни – лишь случайная длительность… Если у человека в сущности нет больше возраста, он все время начинает с начала и всегда достигает конца: он может делать и то и это, сегодня это, завтра другое; все представляется всегда возможным, и ничто, по существу, не действительно. Отдельный человек – не более чем случай из миллионов других случаев, так почему бы ему придавать значение своей деятельности. Все, что происходит, происходит быстро, а затем забывается. Поэтому люди ведут себя, как будто они одного возраста»[4].
Деловитость требует простоты и понятности поведения и приводит к его всеобщей унификации. Другой признак современной ситуации – господство бюрократического аппарата. Человеку дают задачи, а он их должен быстро и эффективно решать. Соответственно значимо только то, что происходит в настоящем, а главное требование к человеку – уметь забывать. Личность лишается и своего прошлого, и своего будущего, а живет лишь настоящим, поскольку человек прикован к ближайшей задаче. Единственная цель, которую он видит перед собой, – занять хорошее место в аппарате. Идеалом большинства становится карьера. Одни пробиваются вперед, напрягают последние силы, двигаясь к власти и славе, другие же удовлетворяются исполнением на работе рутинных обязанностей, а смыслом жизни становится досуг. Ясперс красочно характеризует тип личности, стремящейся к успеху в условиях аппаратного порядка: «Господствующий аппарат покровительствует людям, обладающим способностями, которые позволяют им выдвинуться: умеющим оценивать ситуацию беспардонным индивидам, которые воспринимают людей по их среднему уровню и поэтому успешно используют их; они готовы в качестве специалистов подняться до виртуозности, одержимые желанием продвинуться, они способны жить, не задумываясь и почти не тратя времени на сон.
Далее, требуется умение завоевать расположение. Надо уметь уговорить, даже подкупить; безотказно нести службу, стать незаменимым; молчать, надувать, немного, но не слишком лгать, быть неутомимым в нахождении оснований; вести себя внешне скромно; в случае необходимости взывать к чувству, трудиться к удовольствию начальства, не проявлять никакой самостоятельности, кроме той, которая необходима в отдельных случаях.
Для того, кто по своему происхождению не может претендовать на высокие посты в бюрократическом аппарате, не подготовлен к тому воспитанием и должен добиться соответствующего положения своими силами, это связано с манерой поведения, с инстинктом, отношением к ценностям, и все это представляет опасность для подлинного самобытия как условия ответственного руководства. Иногда может помочь счастливая случайность; однако, как правило, преуспевающие отличаются такими качествами, которые препятствуют им мириться с тем, что человек остается самим собой, поэтому они с безошибочным чутьем пытаются всеми средствами вытеснить таких людей из своей сферы деятельности: они называют их самонадеянными, чудаками, односторонними и неприемлемыми в деле; их деятельность оценивается фальшивым абсолютным масштабом; они вызывают подозрение, их поведение рассматривается как провоцирующее, нарушающее покой, мир в обществе и преступающее должные границы. Поскольку высокого положения достигает только тот, кто пожертвовал своей сущностью, он не хочет допустить, чтобы другой ее сохранил»[5].
Аппарат служит лишь для того, чтобы обеспечить и упорядочить жизнь человеческих масс. Поэтому существование единичного человека ставится в полную зависимость от жизни массы, расчлененной аппаратом. Человек, даже занимающийся автономной духовной деятельностью, не может физически существовать, не удовлетворяя потребности массы, не подчеркивая значимость для нее своих усилий.
Однако человек не может полностью раствориться в существующем порядке, созданном аппаратом власти. Он восстает против лишения прав быть самим собой, проявляет своеволие, сопротивляется, прибегает к обману, но ищет путь для самоопределения. Он хочет жить в доме, в собственной семье; он хочет переживать радость от труда. Но человек боится утратить все, ради чего стоит жить, он боится самой жизни, ибо стал не существом, а функцией. Страх переносится на работу: нужно трудиться больше и лучше, чтобы не быть отвергнутым. Страх распространяется на тело: и люди сверх всякой необходимости пекутся о здоровье и прибегают к услугам врачей. Угроза быть брошенным близкими людьми порождает страх одиночества. Но, несмотря на страхование и социальные гарантии, предоставляемые аппаратом, именно господство аппарата, который лишает человека свободы бытия, порождает страх перед жизнью.
Выход Ясперс видит в принятии личностью религиозной философии – философии веры, ибо вера дает надежду. И он не одинок. Ребе Иосеф Ицхак Шнеерсон выразил религиозный взгляд на проблему бытия: «Большая часть тревог человека проистекает из боязни быть уничтоженным. Вы боитесь потерять привычный, окружающий вас мир. Вы уподобляетесь ребенку, у которого только одна игрушка. Заберите ее, и ребенок заплачет. Точно так же люди, осознающие материальный мир как единственно существующий, боятся потерять его, потому что другого они не знают».
Анализ бытия современного человека (в моем понимании – вариантов «жизни по правилам» и «жизни-целедостижения». – В. Д.) и осознание «экзистенциального вакуума» как следствия господства аппарата – наиболее, на мой взгляд, сильные стороны трудов К. Ясперса. Правда, я смотрю на них с позиции психолога – взгляд заведомо ограниченный.
Человек живет надеждой на жизнь и бессмертие. Еще в XVII в. Блез Паскаль писал: «Человек должен устроить свою жизнь в согласии с одним из двух предположений: 1) что он будет жить вечно; 2) что срок его на земле мимолетен, – быть может, меньше часа; так оно и есть на самом деле»[6], – но большинство выбирает первый вариант.
Человеческая жизнь, не исключено, и в самом деле лишь спектакль, который Бог разыгрывает перед самим собой, а мы лишь актеры, имеющие право на импровизацию (мысль Ренана), но этот спектакль всегда – трагедия, ибо в нем гибнут и главный герой, и хор.
Из множества философов, занимавшихся темой смерти и бессмертия, я обращусь лишь к Мигелю де Унамуно. Баск по рождению, католик по воспитанию, он родился в 1864 г. в Бильбао и в 1880 г. уехал в Мадрид, где учился в университете на факультете философии и гуманитарных наук. Переболев интеллектуальными болезнями конца XIX в., в том числе – социализмом как идеей, он возвращается к христианству, но не к рассудочному томизму, а к эмоционально насыщенной вере.
Его темперамент и патриотизм искали себе реализации во всех идейных схватках. Его литературное творчество сделало эпоху в испанской культуре. Вопреки человеческому обычаю, с годами Унамуно превращался во все более яростного нонконформиста, чьи суждения не зависели от мнения толпы или власти. Трижды его назначали и трижды (причем – разные власти) снимали с должности ректора старейшего в Испании Саламанкского университета. Последний раз – перед смертью в 1936 г., когда Саламанка на недолгое время стала временной столицей Франко, а по всей стране разгоралась гражданская война.
Для Мигеля де Унамуно предмет изучения – не абстрактный человек, а «человек из плоти и крови», который рождается, спит, думает, любит, ест, пьет и в конце концов умирает. Человек стремится жить, не умирая, и этим не отличим от любой субстанции.
Его жизнь определяет ряд принципов. Во-первых, принцип единства и непрерывности существования, состоящий в единстве тела, действий и целей. Второй принцип – непрерывность человека во времени. Человек является тем сегодня, что соответствует последовательности состояний сознания и много лет назад. Основой индивидуальности является память (по Анри Бергсону – «память духа», а не «память-привычка»): стремление воспоминаний длится и превращается в надежду; тем самым психологическое прошлое превращается в будущее. Поэтому требовать от человека, чтобы он стал другим, равнозначно требованию уничтожить самого себя, поскольку всякая личность изменяется лишь в пределах единства и непрерывности ее духовной жизни.
Унамуно принимает постулат И. Канта: человек есть цель, а не средство: «Всякая цивилизация ориентируется на каждого человека, на каждое Я. В противном случае, что это за идол, назовем мы его Человечеством или еще как-нибудь, которому должны приносить в жертву все и каждый из людей. Почему я должен жертвовать собою ради своих ближних, соотечественников, ради своих детей, и потом мои дети – жертвовать собой ради своих детей и так далее в нескончаемой цепи сменяющих друг друга поколений? И кто же наконец пожнет плоды всех этих жертвоприношений?
Те же самые люди, что твердят нам об этом фантастическом самопожертвовании, об этом посвящении без адреса, имеют обыкновение еще и проповедовать так называемое право на жизнь. А что такое – право на жизнь?
Мне говорят, что я пришел в этом мир ради осуществления какой-то социальной цели, но я-то чувствую, что я, точно так же как и каждый из моих собратьев, пришел, чтобы осуществить самого себя, чтобы прожить свою жизнь»[7].
В этом отрывке явно виден тактический прием Унамуно: тезисы оппонентов опровергать ссылками на индивидуальный чувственный опыт. Утверждение человека в жизни есть утверждение его индивидуального сознания, мир существует для человеческой души. И если мы перестаем верить в бессмертие нашей души, то значение индивидуальной земной жизни возрастает непомерно! Борьба за бессмертие есть борьба за индивидуальное сознание человека.
«Трагическое чувство жизни» толкает человека к решению экзистенциальной проблемы: человек хочет знать, умрет ли он полностью и окончательно или нет. Если индивид смертен – смертны и душа и тело, – то жизнь бессмысленна и впереди – безысходное отчаяние. Если человек знает, что не умрет, тогда – смирение. Если ответ не определен, тогда человек мечется между смирением и отчаянием и вступает в борьбу за свою жизнь. «Бессмертная жажда бессмертия», по Унамуно, лежит в основе веяний науки, философии и религии. Человек не может представить себя несуществующим, переживание смерти ему изначально не дано: «Мысль о том, что мне предстоит умереть, и тайна того, что будет потом, – это пульс моего сознания»[8].
Культ бессмертия порождает религию. Человек жаждет вечности, потому и хоронит своих мертвецов («человек есть животное, хоронящее мертвых»), в отличие от прочих животных, возводит пирамиды и дольмены, мавзолеи и памятники, а сам живет в землянках и хижинах. Все это – от желания обрести еще одну, но вечную жизнь.
Человек не желает умирать – и это его главное желание. По мысли Унамуно, каждый человек значит больше, чем все человечество вместе взятое, и нельзя одним жертвовать ради всех. Это возможно лишь тогда, когда все жертвуют ради каждого. Проблема долговечности собственной личной души превращает человека в центр Вселенной: «Я требую бессмертия не на основании какого-то своего права или каких-то своих заслуг; это только моя потребность, это то, в чем я нуждаюсь, чтобы жить»[9]. Гарант бессмертия индивидуальной души – Бог, и человек начинает творить его усилиями своей веры и воображения. Только приняв веру в Бога, человек обретает уверенность в существовании – и существовании вечном! – своей души после смерти. Если вера в человеке ослабевает, то теряется надежда на бессмертие. Человек предпринимает попытки увековечить себя в этой жизни, ибо только слабые покоряются смерти, а сильные выплескивают свою силу «по ту сторону смерти».
Унамуно убежден, что творчество и достижения существуют не для удовольствия творящего, а ради удовлетворения его жажды увековечить себя здесь и теперь: иначе бы художники, музыканты и поэты не ставили бы свои подписи под произведениями: «Спросите любого художника, пусть скажет, только искренне: что бы он предпочел: чтобы погибло его произведение, но память о нем сохранилась, или же наоборот, и сами увидите, что он вам скажет, если, конечно, будет действительно искренен. Если человек трудится не для того, чтобы жить и жить помаленьку, он трудится для того, чтобы остаться в живых и жить вечно»[10].
Добавлю от себя: средневековые художники (по крайней мере, до наступления кватроченто) не ставили подписи под своими работами, и проблема авторства меньше всего занимала сочинителей саг и героических песен. Ослабление веры привело к индивидуализации и к стремлению автора увековечить свое «Я» в этом земном мире. Древние греки тоже не верили в спасение души после смерти, и поэтому их произведения не анонимны.
Отсутствие веры в загробную жизнь и бессмертие души, неопределенная надежда и сомнения – а буду ли я после смерти – толкают людей на борьбу за утверждение своей личности здесь и теперь. Люди не только стремятся воздвигнуть себе пирамиды, памятники или хотя бы вписаться при жизни в энциклопедические словари и справочники. Они встают на путь конкуренции с другими людьми – живыми и мертвыми: на пьедестале бессмертия не всем хватит места. С тщеславным человеком происходит то же самое, что и со скрягой: страшное желание выжить заставляет его принять средства за цели. По этому поводу Унамуно пишет: «Когда нас обуревают сомнения и затуманивают нашу веру в бессмертие души, с возрастающей силой и болью отзывается в нас жажда обессмертить свое имя и славу. И отсюда эта ожесточенная борьба за то, чтобы выделиться, за то, чтобы каким-то образом пережить себя в памяти других людей и будущих поколений. Эта борьба в тысячу раз более жестокая, чем борьба за существование, и она придает особый тон, колорит и характер нынешнему нашему обществу, которое утрачивает средневековую веру в бессмертие души. Каждый жаждет самоутверждения, хотя бы иллюзорного»[11].
Одержимость манией оригинальности, славы и культ таланта – признаки охватившего людей сомнения в бессмертии души. Люди предпочитают, чтобы превозносили их талант, нежели говорили, что они совершают праведные деяния. Люди стремятся действовать скорее безрассудно, но талантливо, чем целесообразно, но бездарно. Они вступают в ожесточенную конкуренцию друг с другом, ревнуют к гениям, уже мертвым, оспаривая их славу. Иконоборец хочет заменить иконы собственными священными образами. Ученик, выступая с критикой своих учителей, защищает себя и свое место на небесах славы. Ради жажды славы, уникальности приносится в жертву и земная жизнь и счастье: даже геростратова слава лучше забвения. Она точно произрастает из жажды бессмертия. Эта страсть к сохранению памяти о нас после смерти порождает зависть, которая в тысячу раз страшнее голода, ибо это голод духовный. Преступление, начинающее историю человечества, порождено завистью – убийство Авеля Каином.
Гарантия сохранения памяти о человеке после смерти – существование рода людского. Поэтому человек, стремящийся к славе, безжалостный к жизни живых конкурентов и умерших гениев, заинтересован в продолжении земной жизни других людей, но только тех, кто сам не претендует на дележ славы и место в людской памяти, тех, кто почитает единственного творца – себя самого, а не Бога. «И здесь имеется определенная градация ступеней. Тот, кто пренебрегает аплодисментами толпы сегодня, стремится пережить себя в памяти немногочисленных представителей сменяющих друг друга поколений. “Посмертная слава – удел тех, кто принадлежал к меньшинству”, – говорил Гуно. Такой художник стремится продолжить себя более во времени, чем в пространстве. Идолы толпы вскоре ниспровергаются самой же толпой, их монумент разбивается у подножия пьедестала и никто на него не глядит, в то время как тот, кто овладеет сердцем немногих избранных, получит более долгое время ревностного культа, по крайней мере, лишь в избранном и узком кругу, но зато спасающем его от половодья забвения. Такой художник широту своей славы приносит в жертву ее долговечности; он жаждет скорее, чтобы слава его длилась вечно в каком-нибудь уединенном уголке, чем лишь на миг блеснула в целом мире; ему желаннее быть вечным и наделенным самосознанием атомом, нежели мгновенной вспышкой сознания целой Вселенной; бесконечность он приносит в жертву вечности»[12], – это Унамуно пишет, наверное, о себе самом.
Выход из тоски и безнадежности, а также из бесцельной борьбы за славу, в которой тратится земная, единственная жизнь, – в «роднике религиозной веры». Источник, питавший католицизм, иссяк, его высушили теологи, задумавшие рационализировать веру, превратив живое чувство в богословие.
Унамуно пытается преобразовать ее с помощью философии, но философии «живой», источником которой является живой философ – «человек из плоти и крови». Философские взгляды Унамуно интересны сами по себе, но не все они относятся к обсуждаемым здесь вопросам.
Если извлечь квинтэссенцию из суждений Унамуно о сущности человеческой жизни, то перед нами возникает следующая картина.
«Человек из плоти и крови» жаждет продолжения своего существования. Он осознает свою смертность, но стремится продлить свою жизнь за ее пределы. Вариант спасения души дает ему вера в Бога: тело умирает, а душа будет вечна. Если веры в Бога нет, нет и бессмертия: экзистенциальная тоска поражает «человека из плоти и крови». Сомнения в вере толкают человека на утверждение своего «Я» в этом мире и в памяти людей: он начинает вести борьбу с живыми и умершими за место в непрерывной общечеловеческой памяти, где очень мало свободных мест. Может быть, их нет вообще, тогда надо вытолкнуть из кресла конкурента (живого или уже мертвого). Жизнь тратится на достижение иллюзорного бессмертия, а дилемма «смерть или бессмертие» превращается в дилемму «жизнь или бессмертие».
Признавая лишь один вариант жизни – утверждение своего бессмертия, Унамуно, разумеется, ограничивает свой горизонт, но, как он сам утверждает, любая философия – субъективна, это философия конкретного философа.
Вариант жизни, который рассматривает Унамуно – «вариант для сильных», я называю «жизнью-целедостижением». И он не является единственным.
И все же Мигель де Унамуно наиболее страстно и образно выразил сущность основной экзистенциальной проблемы: конечна или бесконечна индивидуальная жизнь (хотя бы – жизнь души) и как жить человеку при разных решениях этой проблемы?
В своих размышлениях Унамуно сознательно или неосознанно упускает человеческую деятельность, непосредственно направленную на продление земной индивидуальной человеческой жизни: медицинскую науку и работу врачей, которые спасают не только тело, но и душу, неотделимую от тела (такую мысль высказывает и сам Унамуно).
Бессмертие невозможно, поэтому требуется приложить усилия для того, чтобы жизнь человеческая стала если не вечной, то хотя бы длительной. Идея «актуальной бесконечности» (по Кантору) уступает идее «потенциальной бесконечности»: жизнь коротка и актуально конечна, но с помощью некоторых усилий ее можно продлить на какой-то срок. Вполне вероятно, что в недалеком будущем, используя все новые и новые достижения науки, заменяя умирающие органы на донорские или искусственные, изменяя телесную оболочку человеческого «Я», мы сможем продлевать существование индивидуальной души сколько угодно долго. Учитывая успехи генетики, можно надеяться даже на регенерацию умерших органов тела.
