Владимир Никитин
Как создать убийцу
Мнительный разум плодит демонов.
Японская пословица
I
часть
Дама из музея
Часто немые глаза красноречивее уст.
Наука любви, Публий Овидий Назон
В центре музейного зала блестела стеклянная конструкция, в которой на мягком кубе лежала девушка, словно приготовившаяся к близости. Сползшая бретелька платья приоткрывала тонкое изящное бельё, на стройных длинных ногах были надеты чёрные чулки. Даже без обнажения поза модели, её взгляд и готовность к страсти взбудоражили студентов, пришедших на экскурсию. Они поняли, что перед ними не экспонат, а живой человек, помещённый в стекло, – арт-объект современного творчества, словно кто-то решил устроить ловкий перформанс. Обрадовавшись, что рядом с ними женщина, способная отзываться на ласки и томно стонать, студенты остановились. А потом заметили, что зрачки у девушки не движутся, что небольшая, но красивая грудь не вздымается. Ребята робко присматривались, боясь сказать и слово вслух. Как часто бывает в таких случаях, у многих из них участился пульс, зачесался нос, и во рту пересохло.
Экскурсовод подошёл к витрине, оглядел модель. «Она мертва», – подумал он.
– Вызовите охрану.
Студенты все как один отступили. Девушки переглянулись – красота оказалась не живой, а значит, не конкурентной. А парни устыдились своего волнения, природу которого страхом объяснить было нельзя.
Седой невысокий охранник появился через минуту. Пожалуй, за всё время его службы в музее случилось первое серьёзное происшествие, когда стоило бить тревогу. Он приблизился к объекту без приставки «арт» и разглядел внутри не экспонат, а девушку чуть старше своей внучки. Прошёлся по ней пристальным взглядом, в отличие от молодых людей уделив всё внимание лицу и тонкой шее. Мужчина рассмотрел свежие красные следы от удушения, скорее всего от бечёвки.
Его озадачил наполовину очищенный мандарин, который девушка сжимала в руке и до сих пор не отпустила. Запах был яркий и сочный, как солнечный день. Будь охранник эстетом, он отметил бы, как изящно сжаты тонкие длинные пальцы; насколько правильное положение заняла рука; как удачно выбран ракурс, если считать зрителей одним большим объективом; как уместно упала бретелька, обнажив округлое плечо.
У него единственного находка вызвала одну лишь грусть, без примеси других эмоций. Он спокойно сказал публике: «Выйдите все из зала». Проходя мимо экскурсовода к телефону, чтобы вызвать милицию и скорую, он бросил на ходу: «Здесь у нас труп». И сам не заметил, что держит руку на кобуре, в которой со времени его последней службы не было пистолета.
Глава 1
.
Материк
Она была пластичной и вертлявой. Худоба и живая мимика делали её похожей на вечного подростка. Причёской она напоминала Клеопатру – пышные волосы до плеч, идеально ровная чёлка. Впрочем, звали её довольно обычно – Анна.
Для акции в музее она решила ещё больше похудеть, чтобы вовсе утратить телесность. Но когда критики говорили о дополнительной жертвенности на полотне, измождённом виде, то это всё они придумали. Ни о какой морали речь идти не могла – женственные формы отвлекали от созерцания искусства.
Познакомился с ней Роб на крыше, хотя их встреча произошла чуть раньше – в лифте. Весенним днём он заходил в подъезд с мыслью, как бы исполнить пари. Спор, довольно банальный, заключался в следующем – он должен был поцеловать незнакомку, не абы какую, а такую, чтобы при взгляде на неё сбивалось дыхание. Как не трудно понять, дело было в институте на первых курсах.
Когда он забежал в лифт, в нём уже стояла девушка в куртке-косоворотке. Он увидел острые, словно выточенные из гранита, черты лица и светло-серые с голубым отсветом глаза. Чересчур прямая короткая чёлка подчёркивала их красоту. Они не поздоровались, что обычно для современного города, и, как будто не замечая друг друга, молчали, изучая зеркало, потолок и даже предостережения о пожаре. От девушки пахло чуть сладкой цитрусовой туалетной водой и новой кожаной курткой. «Лучше момента не представится», – подумал он и, обняв, притянул незнакомку к себе. Вначале она несильно пыталась вырваться, но когда он стал её целовать, то всецело растворилась в поцелуе.
Лифт открылся на последнем этаже – такое бывает, когда никто не успел нажать нужную кнопку. Перед ними был залитый солнцем пустой коридор. В конце его из лучей света проступала старая зелёная лестница, уходящая на крышу. И могло показаться, что ступеньки заканчиваются на яркой, ослепляющей вспышке.
– Весной часто забывают закрыть чердак, – сказала девушка, и её лица коснулся луч. Роберт, не раздумывая, стал подниматься наверх. Она шла вслед за ним в его тени.
Наверху разгорался полдень. Солнце безжалостно избавлялось от всех второстепенных деталей. Лишь то, чего оно касалось лучами, оживало, становясь доступным глазу.
На крыше они сели около громоотвода. Подставив лицо солнцу, девушка щурилась, как кошка, и обнимала колени, прижав их к груди. Анна в то время носила длинные гольфы, не доходившие до колен, высокие ботинки и шляпку-клош, за спиной обычно болтался маленький рюкзак. И уже тогда её глаза завораживали кого угодно, кроме друзей-студентов.
Перед ними раскинулся весь район. И казалось, что вся жизнь так же видна на ладони и любая её сторона – солнечная. А тень… Да разве она была? Если только где-то далеко, за домами и деревьями. И какое им до неё дело, пока свет не играет в прятки, а весенний воздух кружит голову, отменяя силу притяжения?
Возможно, они бы и дальше, не отрываясь, любовались видом, но облако скрыло от них светило, и крыша на время погрузилась в тень. Это позволило им, не сговариваясь, посмотреть друг на друга и разом понять, что их история сегодня не завершится.
Он отвёл глаза и озвучил заготовленное:
– Мне нравится солнце. Глядишь на него и ничего больше не видишь: ни домов, ни машин – свет поглотил их и сделал всё вокруг тенью, чтобы ничто больше не отвлекало от него. Есть только то, что оказалось под его лучами, – оно словно оживляет предметы и людей одним прикосновением.
На улицу заехал фуд-трак и сразу привлёк гуляющих детей.
– Есть захотелось, – сказала она.
– Пойдём со мной? На вечеринку к однокурсникам. Там поедим.
Думала она недолго.
– Пойдём. Только для твоих друзей мы давно знакомы. Я – Анна.
В холле в сигаретном дыму они с трудом нашли вешалку. Куртками забросали и лавку в прихожей, и тумбу, а когда не хватило места, свалили вещи на пол около зеркала. Анна оглядела себя быстрым взглядом, а Роб, стоявший позади, с удовольствием подумал, что ему нравится видеть её вместе с собой в одном отражении.
В гостиной стояли мягкие диваны, но пара предпочла кухню, где разместилась компания с одними бутылками, без стаканов. В то время им ещё казалось, что за каждым глотком, словно за коробкой с праздничной лентой, таится чудо.
На кухне звучали имена Публия, Овидия, Назона. Иногда, впрочем, слышались более очевидные – Марк, Александр, Юлий. В этой компании чествовали дионисийское искусство вместе с его певцом и визионерское творчество, чьё озарение лежит в пограничье, в ситуациях, близким к вечности, когда берега уже размыты. Ребята восхищались проклятыми поэтами, строки которых были овеяны морфином и сладким вкусом абсента; японцами, ушедшими в иной мир на полном скаку, с надменной фразой «Человеческая жизнь не стоит и строки Бодлера»1; и самим Бодлером, Гогеном и Модильяни – всеми, чьи жизни была разбиты вдребезги и загублены, нередко с их прямым участием. Восхищались теми, кто исправно выполнил «работу умирания», чьи судьбы пролегли между двух фраз: «Наступило время убийц»2 и «Время боготворит язык»3. При этом для смерти совершенно необязательно было умирать. Одиночество, в том числе в эмиграции, отрезанность от языка и паствы служили не меньшим подспорьем для удачных строк.
Анне на минуту показалось, что тяжёлые и сумрачные судьбы поэтов прошлого служат оправданием легкомыслия собравшихся, но это было справедливо лишь отчасти. Дотлевшие жизни обречённых благословляли на самопожертвование в честь единственной доступной вечности – через строки, не умирающие благодаря новым читателям, живущим в разных веках. И эти ребята, боявшиеся пафоса на бумаге больше банальностей, на словах не пытались его избегать – так действовали молодость, увлечённость, алкоголь. И компания, где такие разговоры были уместны.
Звучали цитаты, среди которых она запомнила одну: «Только обесчеловечивание может сделать искусство настоящим, отдалить от мелодрамы. Но при этом, когда изображаешь что-то совсем не так, как мы видим это в действительности, необходимо конкретизировать победу и в каждом случае предъявлять удушенную жертву»4.
Роб говорил, смеясь и щурясь от солнца, и Анна понимала, что она сейчас его единственный зритель и целиком от её внимания зависит убедительность выступления, красочность риторических фигур. В её силах было сделать так, чтобы он потерял ритм беседы, запнулся, начал подбирать слова. Но ей доставляло удовольствие наблюдать за ним, хотя слушала она не очень внимательно. Анне хватало светлого лица Роба и его гордости от того, что она одновременно и слушатель, и поклонник.
Когда напитки закончились, он вызвался сходить в магазин неподалёку только чтобы подышать воздухом, лёгким и свободным от дыма; и Анна пошла с ним. Они брели по улице и говорили обо всём, кроме самого главного. Что не будет через годы этих палаток, в которых они ищут пиво; сменятся продавцы, и уедут на родину хозяева лотков, у которых подчас «занимали» товар до стипендии. Пешеходная дорога исчезнет, превратившись в часть магистрали. Многих, кто ждёт их дома (мечтая о глотке холодного пива, горячем поцелуе, ночных прогулках по пустым весенним улицам и, конечно, о венце, как минимум, лавровом), тоже не будет; во всяком случае, в их жизни. Было много слов о бегстве от реальности без понимания того, что пройдёт время, и эта реальность сама сбежит от них
– Тяжело мечтать о том, что сбудется, – с улыбкой сказала она, и Роб тут же замолчал.
«Да, сейчас ты отрицаешь реальность, пытаясь возвыситься над всем суетным, – думала она. – И это, без сомнения, притягательно, ведь в этой спеси ты похож на моего отца, когда тот был молод. Но пройдёт лет двадцать, и ты, как и мой папа, станешь сотрудником компании или учреждения, семьянином и человеком с парой интересных хобби».
И тогда Анна поняла, что в своё время её мать нашла в отце, в этом нервном, уставшем и опустошённом человеке, которого дочка видела всё чаще, лёжа с закрытыми глазами.
Вечер шёл дальше. Они были в гостиной, где друг играл на гитаре Street Spirit, когда раздался выстрел. Разом все затихли; солнце прошло лучом по окну, лёгкие занавески колыхнулись от весеннего ветра. Ребята застыли, будто их ослепило вспышкой. Посреди этого стоп-кадра зазвучала джазовая композиция Secret Love, солнечная и пыльная, как воспоминание о счастливых временах. Запись была старая, и казалось, что иголка патефона скрипит на пластинке.
А потом с кухни вбежал парень и извинился за шум – из подручных средств ему удалось на спор смастерить взрывпакет небольшой мощности.
Роб поспешил увести Анну на тесный балкон, где могли комфортно разместиться только двое.
Приближалась ночь. Хозяйка квартиры и гости пошли в соседний клуб. Анна и Роб не сразу поняли, что остались в квартире одни. Темнота вызывала желание близости. Но пока они стояли на расстоянии в два шага, между ними оставалась что-то большее, что-то сродни мистике.
Глава 2.
Острова
Под крышей небольшого мотеля горел керосиновый фонарь, который больше, чем освещал улицу, слепил лицо Робу, висевшему в этот предрассветный час на уровне третьего этажа с радостной мыслью, что дома в курортном городе невысокие.
Окно, из которого он вылез, негостеприимно темнело. За ним лежала, притворяясь спящей, юная особа. Роб не мог видеть, но с ненужной в его положении чёткостью представлял, как мужчина в костюме, согнувшись над холодной постелью, внимательно смотрел на юное лицо, вздымающуюся от не очень ровного дыхания грудь, и морщился от тяжёлого запаха рома и колы. Если бы он выглянул в окно, то увидел бы, как по сплетённому из его же одежды подобию каната медленно, силясь не шуметь, спускался Роберт.
Как только высота уменьшилась раза в два, Роб отпустил руки и оказался на земле. Он успел прижаться к стене мотеля, когда окно со скрежетом распахнулось и потянуло табачным дымом. Человек в пиджаке не просто курил. Мысли его витали на избитую тему: долго ли он будет мириться с той, что лежит сейчас в вызывающем белье, притворяясь спящей. Притворяясь, чтобы избежать одиночества.
Роб смотрел на фонарь и отчасти понимал мужчину. Он сам оказался в номере по ошибке, не сумев вовремя уйти, когда вечеринка переместилась в отель.
Тусклый свет падал на брусчатую дорогу. В небе неторопливо плыла луна – всё вокруг казалось окрашенным в синий сумрачный цвет. И асфальт был синий, и деревья, и мост, и пристань, и ресторан, плавающий на воде, словно корабль. Над тёмным морем висел плотный предрассветный туман. «Какие же сейчас дома, – думал Роб, прислоняясь к прохладному камню, волшебному после жаркого дня в субтропиках. – Тоже совершенно синие».
От аромата свежей сочной травы, впитавшей в себя ночную прохладу, шла кругом голова. Впереди, за мостом, крутились от слабого ветра крылья мельницы. Сейчас эта башня была музеем для туристов, а когда-то, век или два назад, там мололи муку.
Мотель, из которого Роб сбежал, располагался у самой пристани. Свой номер он снять не успел. Сюда его доставил паром, а дальше…
Он сошёл на берег и побрёл вдоль моря. Деревья послушно наклонялись, словно соглашались с его словами. А говорил он себе под нос следующее.
Её не оказалось в гостинице с названием «Мулен Руж», не встретил он её и в одноимённом клубе. Да и в районе, где туристы ищут развлечения и который в шутку называют «Красная мельница», он её тоже не нашёл. Осталось не так много вариантов. Во-первых, он мог ошибиться с островом. Кроме того, Анна могла просто-напросто солгать. Но тогда зачем писать письмо, зачем проявляться в его жизни спустя годы? Впрочем, с виду логичные вопросы не для неё, а значит, могло быть всё что угодно.
Иногда он останавливался и кидал камни в море; они все как один сразу же тонули. А потом он увидел туристический трамвай, который ходил от Нового города, где были гостиницы, к Старому. Роб без особой надежды проголосовал. Загорелый до черноты местный махнул ему рукой и стал тормозить. Он блаженно улыбался, словно и не было сейчас раннего утра.
Роб запрыгнул внутрь и протянул водителю пять евро. Они разговорились и после ряда любезностей – как долетели и как оценили остров – водитель спросил про родину Роба, откуда тот добирался. Услышав ответ, он поспешил извиниться.
– За что?
– Я не говорю на вашем языке, неудобно.
– Может, от этого языка я и уехал.
– Теперь мне кажется, что я не вполне хорошо изъясняюсь и по-английски.
Роб оценил дипломатию весёлого местного.
– Куда желаете? До начала работы я могу нарушить маршрут, ехать куда глаза глядят. Правда, земли тут немного, всё больше вода.
– Ну и хорошо, я и дома люблю кататься по кругу. Так что вперёд.
Они тронулись. Роб оглядывался по сторонам, иногда бросая взгляд на карту.
– Что ищете так рано?
– Когда я начал искать, было поздно. Обошёл все весёлые места с названием «Мулен Руж». Район, клубы, кафе…
Они оба одновременно посмотрели на мельницу, которая вынырнула из тумана.
– Сложно назвать это местом весёлым, – усомнился Роб. – Тем более красным.
Водитель покачал головой.
– Не скажите. Вечером музей закрывается, а затем предприимчивый сын мельника устраивает там бар, который работает до рассвета. И многим его гостеприимство приходится по душе, особенно белокожим блондинкам.
– Остановите, я выйду.
– Да музей ещё не открылся!
– Ничего, мне откроют.
Роб спрыгнул с трамвая и больше на водителя не обернулся.
Он барабанил в толстые двери мельницы, но без толку – они подавляли любой шум. Выбивать их было всё равно, что ломать руками ворота замка. Роб стал подниматься по круговой лестнице на мансарду, где, по его мнению, лучше всего было коротать ночь – рядом с голубями и звёздами, под крыльями мельницы, уходящими в небо.
Окно оказалось открытым, и он, не раздумывая, влез в него, но в темноте звонко стукнулся о раму и почти тут же получил удар в нос. Удар прошёл вскользь, и только это спасло Роба от перелома. Инстинктивно он пнул противника и попал ему в живот. Нападавший сложился и рухнул на пол. Краем глаза Роб увидел, как девушка, накинув на себя полотенце, выбежала из комнаты. Голые ноги затопали по винтовой лестнице.
– Как её зовут? – крикнул Роб.
– Она сказала, что не замужем.
– Она не замужем. Точнее, не за мной. Как зовут?
– Сказала, что Лилия.
Роб выдохнул и огляделся.
В комнату вернулась светловолосая девушка, уже одетая и спокойная. На ней была короткая рубашка, завязанная узлом на талии поверх длинного полупрозрачного платья, клиньями расходящегося от бёдер.
– Дверь заперта, – сказала Лилия, словно оправдываясь, почему не сбежала.
На ногах у неё до сих пор виднелся песок. Европейка с зелёными глазами. И совершенно точно не Анна.
– Месье, а вы в курсе, что проникли в чужое жилище и напали на местного? – пришёл в себя сын мельника.
– Я хотел пропустить пару бокалов, и не ожидал, что здесь притон.
– Здесь не притон!
– Возможно, но полицейские консервативны. Для них если есть алкоголь и туристки, и нет лицензии, то…
– Полицейские? – округлил глаза парень. – Лучше воспользуйтесь услугами моего бара: коктейли у меня от бога.
Лилия улыбнулась:
– Да и для притона здесь слишком всё на доверии, без денег.
Все трое опрокинули по холодной «Текиле Санрайз», не заметив льда.
– А девушка по имени Анна к тебе заходила?
– Не пойми меня неправильно, но тут каждый вечер после экскурсии остаётся много людей, которые не прочь выпить, а дамы нередко задерживаются до утра. И имена они не стремятся говорить.
Роб ничего не ответил.
– Не нашли, что искали? – спросила Лилия, когда они спустились на улицу.
Роб поморщился.
– Выпьем в соседнем баре? – предложила она. – Не хочется так просто возвращаться в номер.
Он согласился. Так он и оказался у стены мотеля – из-за девушки без косметики (после моря и бессонной ночи), с разгорячённым телом и уже без всякого интереса к мужчине.
На тротуар упал тлеющий окурок. Роб с минуту смотрел на его пожёванный фильтр, пока тот ещё дымился, и раскручивал будущую историю брака, словно клубок. По сути, для хорошего рассказа хватило бы одной ночи, после которой не осталось бы ни семьи, ни живой жены.
Загудел движок гольф-кара – уборщики мотеля начинали свой день. У соседней гостиницы на газоне заработали автоматические оросители.
Первые лучи солнца освещали здания на набережной, и те приобретали объём и цвет. Роб снова достал мятый лист и в очередной раз за последние сутки перечитал распечатку электронного письма Анны. Это было приглашение приехать на острова, где она должна быть по работе, с указанием места возможной встречи.
«Воздух здесь пьянит», – писала она. Извинилась за импульсивность и неожиданное приглашение. Указала, какие документы надо взять и даже присоединила анкету. Одна беда, точное название острова в письме не прозвучало. То ли забыла, то ли упустила. Анна любила розыгрыши не меньше шарад.
Роб быстрыми шагами пошёл к безлюдной в этот час набережной. Песок ещё был холодный и тёмный после ночного прилива – через несколько часов он раскалится и заблестит. Пустые лежаки напоминали об отдыхающих. Здесь же разместилась пара мини-ворот, обозначая нехитрое поле для пляжного футбола. В сетке ютился красный мяч. Роб выгнал из головы все мысли и бросился к воротцам. Бывали моменты, когда отчаяние или чрезмерная усталость накатывали на него сверх всякой меры и казалось, с этим нет сил справиться. Тогда он брал мяч и шёл в ближайший двор…
Сейчас Роб носился по песку и старался не думать о том, что путешествие оказалось напрасным, как все предыдущие, и поиски ни к чему не привели. Переписка с Анной – последняя форма общения, которая осталась у него. Пытался ли он увидеть её лично или хотя бы поговорить? Поговорить пытался, встречи предлагал, но не преследовал; хотя было время, когда он знал, где её искать. Роб убедил себя, что если без её желания он добьётся встречи, то на этом может закончиться даже то немногое, что между ними оставалось. Возможно, думал он, письма для Анны – это форма игры, нежелание отказываться от того, что у неё сейчас есть.
Последний раз Роб так бегал с мячом пару лет назад, около отделения полиции. Туда его привезли по расследованию акции, которую устроила Анна в одном из музеев. Она скрылась, пока охранник вызывал наряд, и поначалу выступала в деле как жертва. На следующий день следователи приехали к институту, её не нашли, зато захватили с собой Роберта «для разговора». Машина доставила его к отделению, где попросили обождать: мол, майор, который тебя затребовал, занят.
Роб закурил и попытался найти себе занятие, но чтение истрёпанных ветром объявлений о розыске много времени не заняло. Около полицейского участка гоняли мяч несколько мужчин в форме и без. Роб бросил сигарету и направился к ним. Через минуту он уже рвался в атаку, оттесняя от мяча здоровяка в камуфляже. Тот уступал в скорости и движении. После проигранного тайма он сказал:
– Ну пойдём, тебя примут.
– Разве майор освободился? – Роб взглядом поискал радиопередатчик в ухе полицейского.
– Уже да, – ответил тот и на всякий случай почесал ухо. – А в погонах ты, я погляжу, совсем не разбираешься…
Разговор в отделении прошёл на удивление тепло, хотя и не без иронии со стороны полицейского. В конце беседы майор дал на память не подписанный протокол, который был составлен на Роба, как возможного соучастника, и вручил визитку, сказав неожиданную для реальной жизни фразу, место которой в кино: «Будут проблемы, звони». А потом со смешком посоветовал бросить курить.
…Через час, вернув мяч в сетку, Роб шёл по мосту мимо мельницы, вымотанный и спокойный. Утренний ветер обдувал его разгорячённое тело. Навстречу попалась парочка влюблённых, идущая по невысоким ограждениям моста. Даже на расстоянии было видно, как они счастливы в этой беспечной прогулке. Весь мир услужливо предоставил им себя, как дополнение к их чувствам.
Они прошли мимо слепого музыканта, играющего на цампуне5, не остановившись и не повернув голов. Звуки, вплывающие в это ясное утро, казались им чем-то отдельным от некрасивого исполнителя. Роб замедлил шаг и положил купюру. Музыкант самозабвенно продолжал игру, опустив голову, – он знал, что людям на отдыхе некомфортно видеть его слепоту.
«Деньги были ему нужны просто для существования. Музыка же была единственным ориентиром, средством выражения и удовольствием в жизни. Как светлячки в темноте, звуки освещали ту ночь, в которую он когда-то погрузился».
Роб не понимал, что, отрицая у музыканта другое счастье – прежде всего счастье любить, он также проходил мимо, как парочка до него.
В опустевшем Старом городе пахло морем и рыбой. По брусчатке летали флаеры, приглашающие в клубы и кафе с видом на море. В сувенирных лавках были опущены ставни. Таксисты то ли ужинали, то ли завтракали за столиками мини-отеля, беседуя с хозяином заведения. В тональности их беседы ощущалось общее недовольство временем, нравами и скупостью клиентов.
За перекрёстком стояла красная телефонная будка. Робу внезапно подумалось, что Анна обязательно возьмёт трубку, если звонить именно из этой будки. Он долго смотрел на кнопки, пытаясь выкинуть из головы номера, оставившие ассоциации и какие-то следы в его жизни. Роб мечтал разом избавиться от воспоминаний, хотя бы на время. Он же умел в детстве управлять снами – если ему снился кошмар, он представлял раковину с водой, умывался и сразу же просыпался. Но что можно представить сейчас? Хотя бы это…
За стеклом телефонной будки раскинулся парк. Щебетали птицы; яркое солнце делало траву похожей на зелёный мармелад. На центральной аллее на скамейке сидели все те, кого он знал раньше. Даже странно, как они поместились. Перед ними стоял фотограф с камерой на треноге и призывал к вниманию. Люди замерли; ударила секундная вспышка и унесла всех прочь. Скамья опустела; остались лишь полусонные цветы в ожидании полноценного светового дня. И никаких воспоминаний.
