Владимир Москалев
Королева Бланка
Совещание кончилось. Маршалы бросились исполнять приказание главы государства.
Глава 8. Заговорщики
Огромный, величавый замок Шинон стоял на вершине холма; у подножья его несла свои воды Вьенна, левый приток Луары. Замок начал строить граф де Блуа, закончил Генрих Плантагенет. Филипп Август возвел Сторожевую и Псарную башни, подвалы которых занимала тюрьма. Меж замком и рекой – селение Шинон, со страхом взиравшее из долины на нависшего над ним грозного исполина. К востоку и запада от замка простираются густые леса. Граф Анжуйский приказал вырубить просеку для дороги, ведущей в Тур. Другого пути попасть в Шинон нет, только по реке. Шел, впрочем, еще тракт из Туара, но им почти никто не пользовался, и он обильно порос полукустарником и бурьяном.
В Тронном зале одной из башен, сильно вытянутой с северо-востока на юго-запад, собралась мятежная знать, та, что игнорировала похороны и бойкотировала коронацию. Этих вельмож могло бы быть гораздо больше, но решили пока что ограничиться небольшим числом. Необходимо прежде выработать программу, а уж потом собирать силы. Но вначале отвести душу – высказать все, что накипело, что, по мнению собравшихся, глубоко несправедливо и ущемляет их интересы. Вот состав этого собрания или, выражаясь другими словами, «головы» готовящегося бунта.
Первый – граф Булонский Филипп Строптивый. Дядя юного короля. Высок, строен, благородные черты лица. Ему двадцать пять лет. Второй – герцог Бретонский Пьер Моклерк из рода графов де Дрё, правнук Людовика VI. Рост средний, шатен, тридцать пять лет. Третий – герцог Бургундский Гуго IV. Ему только четырнадцать. Он помолвлен с Иоландой де Дрё, дочерью Роберта III, графа де Дрё, а его сестра Жанна была замужем за Раулем де Лузиньяном. Следующий – граф де Дрё Роберт III. Все перечисленные лица, как уже стало понятно, связаны родственными узами. Сюда же причислим и Гуго де Лузиньяна, графа де Ла Марш. Кажется, после истории со своей невестой он должен бы жить в мире с Францией, но недавно он заключил с сыном Иоанна мирный договор. Увы, он питал ненависть к королеве-матери и не желал ей подчиняться. Шестой в этой компании – сир Ангерран де Куси. И седьмой – наш знакомый Тибо Шампанский. Семеро. Это главари. Мечтают править государством при юном короле. Желают навязать ему свою волю, признавая за ним все же верховную власть. В случае неповиновения готовы свергнуть правительство: Людовика заключить в замок, испанку – выгнать.
– Поздновато, – констатировал Моклерк. – Дождались… Нельзя было допускать коронации! Я же говорил, надо взять юнца в плен!
– Она обхитрила нас всех, – поддержал его Лузиньян. – Две недели на сборы! Где это видано, чтобы за такое короткое время собрать в Реймс всех знатных людей королевства! Ее гонец добирался до меня почти десять дней. Да будь у меня самая быстрая лошадь, я и то не успел бы. А они с архиепископом знали, что делают.
– Они торопились, боясь, что не успеют перейти по дну моря, как волны сомкнутся над их головами, – сказал де Куси. – Они спешили, потому что права на престол мог предъявить граф Булонский, сводный брат умершего короля.
– Им важно было, чтобы мальчик как можно скорее стал настоящим королем, – отозвался тот, о котором только что говорил де Куси. – Теперь отобрать у него трон невозможно. А самое главное – это положило конец междуцарствию, которое продлилось всего три недели, если считать со дня смерти Людовика Восьмого. Теперь его сын миропомазан!
– Капетинги еще не столь сильны, чтобы знатным людям не попытаться оказать давление на юного короля, – снова подал голос де Куси, – на него и его окружение. Для этого надо стянуть силы и двинуться на Париж!
– Согласен с этим! – воскликнул граф Роберт. – Увы, ваше высочество, – обратился он к Строптивому, – но вам уже не стать королем. Миропомазание, как известно, не может совершаться два раза в году. Но нам нельзя сидеть сложа руки. Необходимо действовать! Королевством должна управлять знать, а не мальчик, окруженный иностранкой и шестидесятилетними стариками. Их время прошло, им пора на покой! Они сделали все, что смогли. Теперь наша очередь!
На этом собрании присутствовала женщина, мать герцога Бургундского. Решив, что пора и ей вставить свое веское слово, она резко поднялась с места.
– Все вы только и умеете, что молотить воздух языками. Нынче самое благоприятное время для выступления на Париж: король юн, власть трона слаба, армия в наших руках, поскольку значительная ее часть – солдаты Шампани и Блуа. Вам, граф, – обратилась она к Тибо, – так как вы теперь с нами, полагаю, пришла пора перестать петь песни и сочинять мадригалы в честь дамы своего сердца. Вспомните, как ответила испанка на вашу любовь. Мало того что она откровенно смеялась над вами, она еще велела закрыть ворота Реймса, чтобы не видеть вас на коронации. Хороша любовь, нечего сказать! А ведь вы уверяли всех, что испанка ценит вас как своего самого близкого друга и верного союзника. На деле это оказалось пустословием. Ей доставляло удовольствие, что вы валяетесь у ее ног. Еще бы, ей скоро сорок. Кому нужна такая перезрелая дыня?
– Замолчите, мадам, прошу вас! – побагровел Тибо.
– Пусть наслаждается обществом кардинала Сент-Анжа, – продолжала издеваться над поэтом Алиса де Вержи. – Ему уже под пятьдесят! Клянусь мощами святого Франциска – неплохой дуэт! А вам, такому могущественному и нестарому еще сеньору, давно пора поменять безобразную черноволосую старуху на юную Афродиту с золотистыми волосами.
– Нет, матушка, отчего же, – неожиданно стал на защиту королевы-матери молодой Гуго. – Вы несправедливы. Королева Бланка Кастильская, на мой взгляд, очень хороша собой, и я одобряю выбор графа Шампанского. Будь я постарше, наверное, я тоже мог бы влюбиться…
– Что вы понимаете, Гуго! – прикрикнула на сына мать. – Вы еще слишком юны, чтобы рассуждать о женщинах. Вам пока что не понять силы их привлекательности и степени их коварства.
Юноша обиженно отвернулся, поднял глаза на Тибо. Тот в ответ тонко и невесело улыбнулся.
– И не смейте защищать ту, которая обманула нас всех, взяв власть в свои руки, – прибавила герцогиня де Вержи.
Сын, не желая сдаваться, ответил:
– Может быть, как раз в этих руках королевство и сохранит былой авторитет и могущество?
Герцогиня захлопала глазами. Тут ее всерьез понесло:
– Эти руки ни на что не способны и никуда не годны. Она только и знает, что плодит мертвецов. Ее родина – Кастилия. Что ей Франция! Она вынуждена была стать королевой. Кто может поручиться, что за спинами своих советников она не предает интересы королевства в угоду своей испанской родне или Святому престолу? Недаром она сразу же захватила власть. И не подослала ли она отравителя к своему мужу, чтобы избавиться от него и править самой? Об этом вы не подумали, Гуго? Испанцы злы, мстительны, властолюбивы, знайте об этом.
– Не пойму, отчего вы так ополчились на королевскую власть и на Бланку Кастильскую, – продолжал пожимать плечами сын. – Ведь, в сущности, она не сделала ни вам лично, ни нашему герцогству ничего плохого. Напротив, королевская власть даже и не пыталась никогда посягнуть на нашу территорию.
– Она сделала это применительно к семейству де Дрё, с которым мы в родстве. Надеюсь, вы не забыли, сын мой, что ваша невеста с недавнего времени – Иоланда де Дрё, дочь сира Роберта, владения которого корона неуклонно прибирает к своим рукам.
Гуго бросил сочувственный взгляд на графа Роберта и опустил голову.
– Можете ли вы с уверенностью сказать, – не унималась Алиса де Вержи, – что король Людовик Девятый, по достижении им совершеннолетия не предпримет наступательных действий в направлении Бургундии, как сделали это до него по отношению к другим землям его отец и дед?
Юноша молчал. Что он мог возразить матери? Она опытнее, дальновиднее и разобьет его в любом споре. Он еще недостаточно зрел, чтобы понять, где она права, а где нет.
– Не забывай к тому же, сын, что мы тоже Капетинги, – все не успокаивалась мать. – Наш род ведет свое начало от Роберта Благочестивого. Вот почему мы с тобой здесь.
Гуго тяжело вздохнул в ответ.
– Так что же, не пора ли собирать войско? – вопросительно оглядела герцогиня собравшихся. – Третий день уже мы сидим в Шиноне. Довольно! Не опередила бы нас испанка. Что, если она движется сюда, собираясь захватить нас врасплох и упрятать в своей проклятой Луврской тюрьме?
– Вряд ли это возможно, – махнул рукой Филипп Строптивый. – Откуда ей знать, где мы?
– Да и кто мог бы ей сказать о нашем собрании? – поддержал его Пьер Моклерк. – Ни среди нас, ни в нашем войске шпионов нет. Пусть себе наслаждается мгновениями власти, недолго уже ей осталось.
– В лучшем случае она будет следовать нашим советам, – высказался граф Оверни, – в худшем – уедет в свою Кастилию… или сгинет в монастыре. Вспомним Филиппа Августа. Ловко он спровадил в келью свою женушку, с которой даже не переспал. Та целых двадцать лет скиталась по тюрьмам королевства. Не отправить ли и нам иностранку в такое же путешествие?
– По мне так пусть остается, – возразил ему Филипп Юрпель (Строптивый). – В самом деле, чем вы недовольны, граф? Тем, что она не пожелала видеть вас среди членов Королевского совета? Но, черт возьми, она права! Невозможно усадить за стол всю знать.
– Да, но вы-то тоже оказались за бортом, – огрызнулся граф Оверньский. – Однако не потому ли вы вдруг стали защищать испанку, что приходитесь дядей юному королю? Клянусь, тем больше прав у вас, чем у кого бы то ни было, стать первым советником в правительстве! Впрочем, вас и без того не оставят без внимания: как близкого родственника королевского семейства вас, можно не сомневаться, щедро одарят замками и землями. Неплохой способ заткнуть рот такому медведю.
– Опомнитесь, граф, вы все же разговариваете с братом покойного короля! – осадил оратора Пьер Моклерк.
– С бастардом, хотите вы сказать, – искоса взглянул на него Строптивый.
– Не стройте из себя отверженного, всем известно решение Папы Иннокентия узаконить брак Филиппа Августа с вашей матерью.
Лица побагровели. Назревала ссора. Этого еще только не хватало!
– Черт вас возьми, господа, кто мне ответит на вопрос, для чего мы здесь собрались? – вспылила Алиса де Вержи, стукнув ладонью по подлокотнику кресла. – Чтобы разбирать родословную графа Булонского или оспаривать решение покойного Папы Иннокентия? Честное слово, меня удивляет это собрание! Вместо того чтобы быстро и четко выработать план будущей кампании, мы перемалываем друг другу кости. А может быть, среди нас вообще нет недовольных? Может, мы собрались здесь, чтобы посудачить о том о сем, да и разойтись? Выходит, ничего не стоит предпринимать, а надо лишь подчиняться иностранке, следуя решениям, которые будет принимать она?
– Нет, – горячо возразил граф де Ла Марш, – она должна действовать согласно нашим советам, ибо мы вассалы короны! Мы – знать, на которую должна опираться королевская власть, как столешница на свои ножки.
– Что она без нас? – поддержал Лузиньяна герцог Бретонский. – Плантагенет пойдет на нее войной, а она без нашей помощи не сможет даже собрать войско. Мы не пойдем защищать женщину, которая отказалась от наших услуг.
– Вы что же, мечтали присутствовать на королевских заседаниях? – бросил на него недовольный взгляд Тибо Шампанский. – Полагаете, она не сможет обойтись без ваших советов? Она права – выбрала тех, кто остался после свекра и мужа. Не будь этих, она нашла бы других. Не уверен, что вы оказались бы в их числе.
– Уж не собираетесь ли вы, Тибо, защищать испанку? – суженными глазами поглядел на него Лузиньян. – Ну еще бы, ведь она дама вашего сердца! Какого черта тогда вы выразили желание присоединиться к нам? Ваше место у ног испанки, которая с удовольствием продолжит слушать ваши любовные стишки.
Тибо бросился на обидчика и врезал ему в челюсть. Тот пошатнулся, потом замахнулся и нанес противнику удар в грудь. Оба сцепились, повалились на пол и принялись колотить друг друга.
– Прекратите немедленно! – закричала Алиса де Вержи. – Черт знает во что превращается наше собрание!
Драчунов разняли, развели в разные стороны.
– Чего вы набросились на него? – гневно спросила герцогиня у Тибо. – Все знают, что вы были любовником королевы.
– Прежде всего, мадам, – не слишком-то любезно ответил ей Тибо, – этот факт никем не установлен и не доказан. Второе: никто не имеет права вмешиваться в мою личную жизнь, разбирая мои поступки. И третье. Я здесь потому, что королева Бланка нанесла мне обиду, которую я не намерен ей прощать, однако я никому не позволю отозваться дурно о женщине, тем более о даме моего сердца, пусть даже оно и разбито ею. Прошу всех присутствующих уяснить себе это. В противном случае я готов вызвать на поединок любого, пешим или конным, и мы будем биться насмерть! Я, граф Тибо Шампанский, все сказал.
– Ну, ну, успокойтесь, – примирительно сказала Алиса де Вержи, – никто не собирается оскорблять вашу бывшую даму сердца. Не хватало нам тут всем передраться. А вы, Лузиньян, тоже хороши! Кто дергал вас за язык? Или вы полагаете, законы рыцарской чести канули в Лету? Что же до королевы-матери, – обратилась она к присутствующим, – то она, безусловно, не простит тем, кто не приехал на коронацию. И никогда не назначит их своими советниками. Отныне они – ее враги. Все же они остаются слугами короны, которым она сможет приказать как сюзерен своему вассалу.
– А я не желаю покоряться! – грубо оборвал герцогиню Бургундскую герцог Бретонский. – Она иностранка! Никогда во Франции вассал не подчинялся женщине!
– Вы будете подчиняться решениям Королевского совета.
– Руководить которым будет она! Вас это должно устраивать. Ну еще бы, от вашей территории корона не урезала себе ни арпана земли.
– Как вы смеете, Моклерк? – кинул на него злой взгляд молодой Гуго. – Я запрещаю вам так разговаривать с моей матерью!
Моклерк не обратил на него никакого внимания и продолжал:
– Либо я войду в совет, либо она не смеет мне приказывать! Бретань всегда была самостоятельным герцогством, а то, что моя родословная идет от Капетингов, не дает права опекунше считать меня своим вассалом.
– Уж не собираетесь ли вы предоставить это право Генриху Третьему? – съязвила герцогиня. – Браво: Капетинг на службе у Плантагенета! Меньше чем предательством интересов Франции это не назовешь.
– Успокойтесь, мадам! Что это вам взбрело в голову считать меня предателем? Разве был для этого повод?
– Приказываю всем замолчать! – властным голосом воскликнул Филипп Строптивый. – Наше собрание превратилось в балаган. Мы здесь не для того, чтобы выяснять отношения друг с другом. Мы все объединены одним желанием – отомстить короне за наши унижения, которым мы подверглись при Филиппе и Людовике, за наши земли, которые оба этих монарха прибрали к своим рукам. Надлежит немедленно собирать войско. Возглавив его, мы пойдем на Париж! Если удастся, захватим юного короля. Нам поможет граф Тулузский; он за нас: слишком много крови пролито Севером на Юге. Все это надлежит исполнить как можно скорее, пока еще не поздно и власть не оправилась от потрясения, вызванного междуцарствием. Повторяю: пока еще не поздно!..
– Кажется, уже поздно, – упавшим голосом проговорил Лузиньян, указывая рукой на дверь.
В коридоре слышался шум: торопливый топот ног, возбужденные голоса. Кто-то бежал по коридору, приближаясь к Тронному залу. Остановился. Двери широко раскрылись. На пороге стоял, возбужденный, рыцарь из свиты графа Булонского. Филипп, привстав со скамьи, удивленно воззрился на него.
– В чем дело, Гастон? Отчего в замке шум? Что происходит?
– Королевское войско, монсеньор! – с трудом отдышавшись, вымолвил графский конюший.
– Как!.. Где?.. Откуда? – вскричал Строптивый.
– Оно окружило замок. Сотни, тысячи рыцарей! Катапульты, таран… Они требуют открыть ворота замка, иначе пойдут на приступ.
– Кто требует?!
– Королева-мать Бланка Кастильская.
Все, как по команде, бросились к окнам. Растворив их, уставились вниз, застывшие, онемевшие, пораженные. У стен замка стояла королевская рать. Перед воротами – осадные орудия, в руках у пехоты – штурмовые лестницы, за пехотой – лучники, за ними – несметное число рыцарей; передние держат в руках развевающиеся на ветру штандарты с желтыми лилиями на синем фоне. Перед воротами, за осадными орудиями – королева-мать в окружении маршалов. На ней корона, поверх одежды кольчуга. Своей свите она указывает рукой в сторону ворот. Маршалы дают знак. Ко рву подтягиваются новые силы. Воины под прикрытием больших деревянных щитов – стрелы осажденных не смогут причинить людям вреда.
– Досиделись! Дождались! – выкрикивал герцог Бретонский, бегая по залу и размахивая руками. – Еще на прошлой неделе надо было выступать! Всему виной вы, Тибо! Где вас черти носили, ведь целых полмесяца прошло, как к вам прибыл гонец!
– Я задержался в пути. Ударили страшные морозы. Мне пришлось переждать в Орлеане.
– А испанка в это время уже отправилась за вами следом. Кто-то ее предупредил, что вы направляетесь в Шинон. Это был предатель. Кто он? Один из ваших слуг?
– Это исключено. В комнате не было никого, кроме меня и посланца. Он прибыл вечером. Утром мы с ним выехали из замка.
– Как же она узнала?..
– Не хотите ли вы сказать, что это я предупредил королеву, а заодно посоветовал ей поторопиться, дабы застать мятежников тепленьким в их постелях?
– Перестаньте! – воскликнула Алиса де Вержи. – Ни к чему злословить. Дело проиграно, еще не начавшись. Мы в лапах у иностранки. И лучше сдаться добровольно, нежели бесславно погибнуть.
– Погибнуть? – не поверил своим ушам де Куси. – Вы считаете, она способна посягнуть на жизнь знатных людей королевства, больше половины которых занимают определенное место в генеалогическом древе Капетингов?
– Будет битва. В замке всего двести воинов, из них сорок рыцарей. Шансов на победу никаких. Она не станет брать пленных, она просто убьет нас.
– Она не посмеет, матушка. Бургундия – крупное герцогство, один из сильнейших вассалов короны.
– Вот почему и не стоит нам ссориться с королевской властью, мой мальчик. Герцог Бретонский прав: корона не посягает на наши земли. А потому самым правильным будет нам с тобой удалиться отсюда: ни к чему мозолить глаза опекунше. Мы укроемся в подвале.
– Еще хуже будет, если вас там найдут, – отрывисто бросил де Куси.
– Ей достаточно будет и всех вас. Поиски она устраивать не станет, если, конечно, у кого-то не развяжется язык и если вы благоразумно не покинете этого зала. Идем, Гуго, кастелян замка укроет нас с тобой. Вам же всем советую не испытывать терпение вдовствующей королевы и приказать открыть ворота. Чем скорее это будет сделано, тем милостивее окажется победитель к побежденному. Но помните: наше время еще придет.
С этими словами мать с сыном удалились.
– Пусть откроют ворота, – махнул Филипп Строптивый Гастону и прибавил угасающим голосом, уже ни к кому, в частности, не обращаясь: – Это и в самом деле будет наилучшим, что нам остается сделать, если мы хотим вымолить себе прощение.
И оглядел собравшихся. Ни один не проронил ни слова.
Глава 9. Бескровная победа
Бланка вошла в Тронный зал – стремительно, раздувая ноздри – и бросила пронзительный взгляд на столпившуюся у окна мятежную знать. Вот они, бунтари! Они никогда не смогут примириться с королевской властью. Им невозможно угодить. У них всегда найдутся претензии. Смотрят с удивлением, некоторые с ненавистью и со страхом. Они знают, что она простит их на первый раз, – нельзя иначе, все же вассалы короны, – но запомнит всех по именам. Отныне она будет относиться к ним с опаской, не доверяя, но все же полагаясь на верность каждого из них в борьбе с Англией.
Взгляд Бланки, скользнув по лицам, остановился на Тибо. Она слегка вздрогнула, хотя и знала, что увидит его. Ее воздыхатель! Поэт и певец, тот, кого в Шампани называют «принцем труверов». Тот, кто в нее влюблен. Да, был… Сейчас стоит и смотрит на нее пока что бесстрастно, не отводя глаз, в которых читается укор. С ним потом. Он последний. А сейчас суд, скорый и справедливый, в присутствии ее маршалов и членов совета.
– Граф Булонский Филипп! – Бланка бросила строгий взгляд на дядю юного Людовика. – Вы, насколько я понимаю, претендуете на трон. Предъявите ваши основания. Я хочу их слышать.
Обвинение было серьезным, положение – щекотливым. Королевская власть – это нечто святое, ее признавали все. Она от Бога. Строптивому предстояло как-то выкрутиться.
– Возведение на трон вашего отпрыска незаконно! – громко объявил он. – Я такой же сын Филиппа Августа, как и ваш покойный супруг. Папа Иннокентий узаконил брак моего отца…
– Это мне известно, – нетерпеливо перебила Бланка.
– Случилось это в одна тысяча двухсотом году, когда вы, мадам, двенадцатилетней девочкой прибыли на землю Франции из Кастилии. Поэтому престол по закону должен был достаться другому сыну короля Филиппа, то есть мне.
В общем-то, Филипп Юрпель был прав, Бланка понимала это. Он такой же кандидат в монархи, как и ее Людовик, которому, несмотря на то что он старший среди детей, еще не гарантировано право на престол. Избрание монарха происходило на собрании всех знатных людей королевства. Ошибка Людовика VIII была в том, что он, следуя примеру отца, при жизни не короновал сына. Лишь после XIII столетия королем автоматически становился старший сын почившего государя. Ныне же время это еще не пришло. Граф Булонский был прав: королева-мать обманула их всех. Мигом став вместо обвинителя обвиняемой, она теперь думала, что ей ответить. Любые ее доводы и отговорки были бы тотчас же отметены. Ей предстояло из ответчицы стать судьей, ибо она королева, и не след вассалу указывать ей на правильность ее решений. Именно с этих позиций предстояло ей перейти в наступление. Несколько мгновений понадобилось ей для того, чтобы понять, чтó она должна сказать, как заткнуть рот этому и в самом деле строптивому сыну Филиппа Августа. У нее были два козыря. Всего два, но сильных. Их не побить ни одной карте. Пусть в дальнейшем в жилах этого мятежного графа вновь закипит царственная кровь, но в этот раз она нанесет ему сокрушительный удар обоими козырями сразу. Тот и другой – в руках Церкви. Этот гигант поможет ей свалить зарвавшегося и непокорного бретонского графа.
Бланка бросила быстрый и выразительный взгляд на легата, кардинала Сент-Анжа. Он послан Папой, чтобы помогать ей. Поймав ее взгляд, кардинал сразу же все понял. Женщина, которую он обожал, попала в беду. Но он выручит ее. С Церковью шутки плохи. Святой престол придет на помощь вдовствующей королеве Франции. И он прикрыл глаза, едва заметно кивнув при этом. Бланка поняла, что спасена. Однако начать все же следовало ей. Удар должен быть нанесен с двух сторон.
И она бросила свой первый козырь, тот, что дал ей в руки архиепископ Санса.
– Такова была воля короля, – твердо и решительно ответила она. – Он пожелал, чтобы его сын был тотчас же коронован, все слышали это и вы тоже. Я повторяю: тотчас же! Опеку над несовершеннолетним Людовиком умирающий монарх доверил его матери, королеве Франции Бланке Кастильской. Документ, подтверждающий это, огласил его преосвященство архиепископ Санса в присутствии всех знатных людей королевства. Воля умирающего монарха священна! Для вас это новость, граф Булонский? Устами помазанника Божьего глаголет сам Господь Бог с высоты небес! Не собираетесь ли вы оспаривать решение Вседержителя? Если так, то не богохульство ли это?
Удар был нанесен. Филипп Строптивый почувствовал его. О, испанка умеет бить. Уроки правления, усвоенные ею при свекре и муже, не прошли бесследно. Проклятый документ! Откуда он взялся? Но теперь надо как-то ответить, причем не с позиций бунтаря. Она все предусмотрела, его голос возмущения уже ничего не даст. Кажется, придется смириться. Испанка же, помня о его высоком происхождении и во избежание дальнейшей смуты, должна пожаловать ему замки, земли. Коли так, он по достоинству оценит ее гибкий ум и – не лучшим ли это будет решением? – изъявит покорность короне. А сейчас – только бы не вмешался легат. Стоит, хмуро глядит на него. Если он напишет Папе, тот обрушит громы и молнии на непокорное Булонское графство.
Кардинал не забыл просящего взгляда вдовствующей королевы и изрек с высоты господствующего положения Святой церкви:
– Волю миропомазанного государя не в силах ни отменить, ни изменить ни один смертный. Она священна! Король избран Богом, и горе тому, кто смеет выказывать непокорность, ибо монарх – это щит государства, заслоняющий свой народ от пришествия дьявола и его сатанинского окружения! Король – посредник между Богом и человеком, ибо помазан священным миром! Восставший против власти короля восстает против Бога! Коли он не раскается в своих прегрешениях, то душа его, невзирая на исповедь, минуя чистилище попадет в ад и примет там муки неслыханные, варясь живьем в котле адовом. Покайся тотчас же в своих грехах, граф Булонский, не то, клянусь распятием на груди Пречистой Девы, дьявол придет за тобой и унесет твою душу в пекло под ликующие завывания всех чертей преисподней!
Это был второй удар. Другого уже не требуется. Церковь вознамерилась покарать его! Есть ли наказание ужаснее?! Последний шаг остался Строптивому – повиниться. Не сделает этого – легат подвергнет его отлучению. Вот когда воистину наступит конец всем честолюбивым планам, мало того, отвернутся родственники, друзья, его подданные! Булонь поднимется против него!
Не раздумывая больше, правитель Булони пал перед легатом на колени.
– Ваше преосвященство, прошу простить мне мои прегрешения перед Церковью и властью монарха.
Он взял протянутый ему требник с выгравированным на нем распятием, поцеловал и трепетно прижал к груди.
– Пусть кара небесная обрушится на мою голову, коли посмею впредь выступить с оружием в руках или по-иному против власти государя, дарованной ему Богом!
– Принесите клятву!
– Клянусь! – И граф, вытянув вперед требник, который держал обеими руками, низко склонил перед ним голову.
Легат, милостиво кивнув, осенил крестом раскаявшегося грешника.
– Встаньте с колен, сын мой. Церковь милостива к своим послушным детям, но непримирима к тем, кто посмеет нарушить данное ей слово.
Граф поднялся. Но легат не собирался так просто отпускать его и продолжал:
– Перед тобой королева, милостью Божьей призванная управлять государством по достижении своим сыном совершеннолетия. Злой умысел таил ты в душе, граф, против той, кто в деле опекунства над избранником Божьим сродни Святой Деве. Признаешь ли ты в этом свою вину?
– Признаю, святой отец.
– Коли так, проси прощения коленопреклоненно у той, что в глазах людей подобна Святой Деве Марии, ибо молодого короля опекает, сына своего, посланника Божьего!
Филипп сделал шаг, другой, встал напротив Бланки и смело посмотрел ей в глаза. Нет, он не пал низко, ибо перед любой женщиной низко пасть не может ничто. Он просто понял, что проиграл, и с достоинством принял поражение. Но как знать, думалось ему при этом, не лучше ли так, нежели томиться в тюрьме, как Рено, или кончить жизнь на плахе по обвинению в государственной измене?
Он ждал, зная, что Бланка, женщина умная, непременно что-нибудь скажет ему. Он не хотел раскрывать рта раньше ее. Ему хотелось только ответить на ее слова. И он услышал:
– Я готова забыть, граф, это маленькое недоразумение и поверить в то, что некие безрассудные головы попросту принудили вас выказать неповиновение королевской власти. Похоже, вы забыли, что она от Бога. Коли вы клянетесь не поступать впредь подобным образом и принесете присягу верности молодому королю, то власть сумеет словом и делом дать понять графу Булонскому, что она высоко чтит его и помнит о его принадлежности к правящему дому Капетингов. Правительство выражает уверенность, что в будущем оно не будет иметь повода уличить Филиппа Булонского в измене. Напротив, оно вправе надеяться, что наш дражайший родственник немедленно же придет ему на помощь, коли королевству станет угрожать враг. В подтверждение того, что король прощает графу его временные заблуждения, он дарит ему замки Мортен и Лильбонн – бывшие владения своего покойного отца.
– Отныне я весь и всё, что в моей власти, – к вашим услугам, государыня! – с поклоном ответил Филипп и, склонившись, припал губами к руке королевы.
– Сытая собака гавкает тихо, – прошептал один мятежник на ухо другому.
– Умерла щука, но остались ее зубы, – так же тихо ответил тот.
А Тибо… Несчастный поэт! Все это время он не сводил глаз с дамы своего сердца. Он наблюдал за движениями ее рук, поворотом головы, за ее манерой говорить, за ее губами, глазами, прекрасным лицом! Он упивался всем этим, глядя на женщину, которую не переставал любить, и чувствовал, – чем больше он любуется ею, тем сильнее его любовь. Он знал, что не полюбит так страстно уже никого, потому что не было для него прекраснее женщины на свете. Но он не мог простить ей Реймса. Почему она так с ним? За что? Этого он не понимал и теперь мучился, терзаемый своей любовью и вопросом, на который не мог найти ответа. Одно он знал твердо: если она признает свою вину за тот случай в Реймсе, он упадет к ее ногам и не встанет, пока она не протянет к нему свои прекрасные, божественные руки.
Тем временем остальные участники неудавшегося мятежа, наблюдая разительную метаморфозу с графом Булонским, не стали утруждать себя предъявлением каких бы то ни было обвинений в адрес вдовствующей королевы. Ее оберегала Церковь, Святой престол! Шутить с этим не следовало. Да и понятно стало всем, что правительство вверило бразды правления ей. Воспрепятствовать этому было уже невозможно.
Бланка называла каждого по имени, просила сказать, в чем ее обвиняют. Но никто уже не хотел вступать в конфронтацию с королевской властью и, главное, со Святым престолом. Рядом с испанкой кардинал. Они приехали вместе. Он теперь всегда подле нее. Бильжо охранял Бланку своим мечом, кардинал – словом Божьим. Вот он стоит и внимательно смотрит на них всех и на каждого в отдельности. Никому не хотелось вызывать на себя гнев легата. Выставить себя явным врагом королевства – себе же во вред. И все торопливо, елейными голосками, будто и не существовало никакого заговора, стали уверять вдовствующую королеву в том, что не замышляли ничего худого ни против юного короля, ни, тем более, против матери-Церкви.
Настала очередь Тибо. Он оставался последним. Волновались оба, но она – сама не зная почему. Вероятно, вспоминалось, как, полулежа близ ее ног, он пел ей свои песни. И вот теперь вместо влюбленного трувера, он – мятежник. И где? В Шиноне. В обществе тех, кто ее оклеветал.
