Владимир Москалев
Два Генриха
Глава 7. Перед отъездом
После того, как прибыл гонец из Гослара, которого он посылал туда, епископ приказал собираться в дорогу. Ему не терпелось указать королю на недопустимость нынешнего положения дел в церкви, к чему призывали клюнийцы и о чем без устали вещали с кафедр монах Гильдебранд[18] и его горячий сторонник Дамиани. Их проповеди и воззвания вселяли, однако, и надежду, и страх. Чего хотели клюнийцы? Создать мощную церковную организацию с высокой дисциплиной и папой во главе ее. Запретить симонию[19], подрывающую авторитет церкви. В самом деле, что ни епископ или аббат – то светское лицо, купившее эту должность или получившее как феод от короля. И озабочено это лицо отнюдь не благочестием паствы; на уме у него охота, войны, оргии и открытый грабеж соседних угодий. А монахи? В их среде царит откровенная распущенность, они по большей части невежественны, а порою и вовсе неграмотны. Чему может научить прихожан такой монах, если сам не знает слова Божия? И клюнийцы призвали: повсеместно строить монастырские школы. Главную же опасность, по их мнению, представляла инвеститура – продажа духовных должностей вместе с земельными владениями.
Сидя в кресле с высокой спинкой и глядя, как невдалеке у стены собаки дерутся из-за костей, епископ Бруно Дагсбургский размышлял. Симония была выгодна королевской власти, это ее опора. Те, кому продана или пожалована должность и земля – верные вассалы трона. Их хозяин – король, а папа – всего лишь один из них, ему они не подчиняются. Клюнийцы восстали против этого обычая, идущего от Генриха Птицелова. Никакой симонии; назначать на духовные должности имеет право только папа, ему же обязаны подчиняться все: кардиналы, епископы, аббаты. Но это с одной стороны. С другой – если смотреть на дело с этой точки зрения, королевской власти грозит удар. Еще бы, ведь король лишается всех церковных владений, а они отнюдь не малы: треть земельного фонда государства! А белое духовенство попросту становится независимым от короля, лишь от папы. Становилось неизбежным столкновение двух титанов – папства и Империи.
Бруно глядел в угол комнаты, где по-прежнему рычали друг на друга псы. Вот они – тех двое и этих тоже, а кость, за которую они грызутся – власть в империи, а потом в Европе. И снова на уме бургундские монахи из Клюни. Многие государи все же поддерживали их реформу: церковь крепнет, а значит, укрепляется и королевская власть.
Епископ тяжело вздохнул, нахмурился: как посмотрит на дело Генрих Черный, король, без пяти минут император?.. Кто даст ему эту высшую власть? Папа. Для этого король должен ехать в Рим. Но какой же из пап? Есть ли среди них законный, настоящий? Ни одного. Марионетки в руках местных феодалов. Кто из них увенчает голову сына короной отца? Ответ очевиден: ставленник самого короля. Генрих знает это и выберет папу из местной знати, которая подчинена ему. Но это значит – отказ от реформы, борьба с ней, прежний консервативный подход, в основе которого все та же инвеститура. Почему бы и нет? Разве он, король, не может продать престол апостола Петра, как это делают сами папы в Риме, пуская трон с негласных торгов? Этот папа будет умнее своих предшественников. Поддерживать и укреплять королевскую власть – вот его задача. Другая сторона медали не менее важна: монархия – гигант, способный защитить Церковь от разбойных феодалов и выступлений крестьян.
Епископ покачал головой: та же симония и снова к обоюдной выгоде. Разница в том, что покупатель не платит деньги, а получает дар. Но если раньше король дарением или продажей феода приобретал всего лишь одного вассала, то теперь его вассалом становилась вся Церковь, весь колосс! Значит, Генрих поедет в Рим. Две выгоды у него. Первая: новый папа даст ему титул императора. Вторая: папский престол перестанет быть игрушкой в руках богачей, предметом купли-продажи с аукциона. Ну, а дальше?.. Но к чему заглядывать далеко в будущее? Пока довольно и того, что прекратится постыдный торг, роняющий моральный престиж Церкви.
Решив, наконец, для себя этот вопрос, Бруно поднялся с места, сделал несколько шагов к двери и вдруг остановился, пораженный неожиданной мыслью. Что сделал бы он сам, став папой? На миг ему даже стало трудно дышать. Воображение бросало его из одной крайности в другую, глаза возбужденно бегали с предмета на предмет; картина мирового господства заставила его выпятить грудь и высоко поднять голову. А с губ слетело волнующее, рвущее душу, затаенное в мечтах:
– Духовная власть выше светской! Папа, как наместник Бога – судья императоров и королей! Выборы папы – без вмешательства Германии и феодалов Папской области; совет кардиналов – вот высший орган избрания! Но для этого – морально уничтожить императора, сделать его слабым, лишить всего!..
Постояв еще немного в раздумье, словно упиваясь этой минутой торжества Церкви и всей его жизни, епископ сразу осунулся и, опустив голову, вновь побрел к дверям. Шагая, думал: не просто будет стать папой, даже несмотря на то, что он оказал когда-то важные услуги королю Конраду и его сыну Генриху. Для последнего он всего лишь двоюродный дядя. А на место папы найдется кандидат: среди епископов у короля много друзей, его ленников.
Он уже взялся за ручку двери, собираясь потянуть ее на себя, и вдруг снова замер, уставившись на эту ручку, словно прочел на ней что-то очень важное. Странно, отчего это все мысли крутятся вокруг папского трона, ни одна не вильнет в сторону? Поинтересоваться бы, к примеру, где дочь… Но епископ стоял, будто его приковали к двери, и читал, как пророк Даниил, начертанное на ручке Валтасарово пророчество. Хорошо, что не его изберут папой. Он даже будет всячески противиться, если об этом зайдет речь. Хитрость невелика: новому понтифику не прожить и полгода. Отравят, убьют или задушат. Кто? Те авантюристы, что роем вьются вокруг его трона. Им стоит лишь дождаться, когда король уедет домой. Вряд ли он снова вернется, получив скорбное известие. Пройти всю страну и перевалить через Альпы – не по тропинке прошагать к ближайшему колодцу. А новый папа не скоро найдется: святые отцы не глупы, задумаются. За это время убийца может многое успеть. А потом докажи – он или кто иной? А на трон сел, так потому, что тот оказался свободен.
Подумав так, Бруно облегченно вздохнул, улыбнулся и вышел из кабинета.
* * *
Сборы были недолгими; охрана – двадцать всадников. Они в кожаных куртках с медными бляхами, на головах шлемы с пластиной, защищающей нос, на ногах у некоторых металлические чулки, руки в перчатках. Те, кто познатнее, надевали под куртку кольчугу. Каждый вооружен мечом, копьем и топором.
Епископ восседал верхом на муле, его вооружение составляла лишь палица – необходимый атрибут. По статусу лицам духовного звания запрещалось проливать кровь, поэтому они не брали с собой ни меча, ни даже кинжала. Палицу – из дерева, обитую железом – можно и даже нужно.
Место епископа – позади повозки, в которой еда, шатер, теплая одежда, постель: путь неблизкий, как знать, доведется ли заночевать в монастыре или в городе. Что, если в дороге застанет дождь? На этот случай везли палатки.
Впереди повозки четверо всадников попарно, друг за другом, а за епископом – монахи, клирики, викарий, остальные воины, за ними конюхи в желтых колетах и перевитой ремнями обуви и еще кое-кто из прислуги.
Бруно пожелал по левую руку видеть Ноэля, по правую – Агнес. Она одета как рыцарь, не подумаешь, что женщина.
Оруженосец с копьями и шлемами, тяжело вздыхая, тащился позади хозяина. Благодарил Пресвятую Деву, что брат с сестрой избавили его от щитов; те были огромных размеров, защищали все тело.
Весь путь поделили надвое: первую половину предстояло плыть вниз по течению Мозели, для этого у пристани стояло наготове судно. От Кобленца до Гослара – уже на лошадях: здесь нет водных путей; единственная речка, впадающая в Рейн в этом месте, несудоходна, мелка.
Рано утром выехали из ворот де Мец и направились к набережной. Здесь, на глубоком месте, стоял корабль с перекинутыми на берег длинными сходнями. По ним и стали переправляться на судно путешественники, ведя коней в поводу.
Близ портовой таверны, в тени вяза стоял какой-то человек и неотрывно наблюдал за посадкой. Глаза его возбужденно бегали по сторонам, точно пытаясь кого-то отыскать в людской толчее. Наконец, они остановились на двух фигурах, самых крупных из всех, да так и застыли на них до того момента, пока обе эти фигуры не исчезли с глаз на борту корабля. Когда подняли якорь и, отдав швартовы, отчалили от берега, тот, кто стоял у вяза, поднес к глазам платок. И не отнимал его от лица до тех пор, пока судно не скрылось из виду на излучине.
Рядом с таверной двухэтажный дом. У дверей стояли двое мужчин и глядели на женщину с платком в руке.
– Гляди, кум, – сказал один другому, – опять эта старуха. Сама не знает, что ищет. Бродит из города в город, спрашивает о каком-то Эде, сыне герцога Германа. А о таком тут и не слыхивал никто. Наверное, она не там ищет. Да и зачем он ей? Ведь сын герцога! А кто она? Какая-то побирушка, вся в лохмотьях.
– Не скажи, кум, – возразил на это другой горожанин. – Не простая это старуха, слухи о ней ползут отовсюду. Уж не знаю, чего она ищет в этих землях, только говорят люди, руки у нее золотые, а сердце доброе. Многих из могилы подняла, страшными недугами мучились.
– Что же за недуги такие?
– Лихорадка, к примеру. Жар у человека, болит тело, мечется на ложе, а сам в бреду, сознанием не владеет. А она подходит, поит его какими-то настоями, читает молитвы или заклинания, уж не знаю что, только человек, глядишь, к утру уже здоров. Девицы к ней обращаются, как правило, поутру, после веселой ночи. Она дает им какие-то отвары – и нежелательного плода след простыл. Кроме того, гадает по руке, легко читает книги и пишет. Так говорят люди из других городов, где ее видели.
– Верно, знахарка, к тому же умна.
– А однажды она спасла мальчишку лет шести. Мать полоскала белье в реке, а он отошел от нее, да, как на грех, далеко. Стал взбираться на кручу, земля под ним и съехала, да прямо в воду вместе с этим малышом. Глубоко там было, он успел только крикнуть «мама-а…», побарахтался чуть, да и пошел камнем ко дну. И только это случилось, как кто-то прыгнул с моста в реку. Оказалось, эта женщина. Стояла на мосту и глядела себе вдаль. Чистая случайность, что она там оказалась. Вытащила мальчонку, а тут подбежала мать. Волосы на себе рвет: сынок-то ее без признаков жизни. А эта старуха взяла да и перевернула его на живот. Вода с него так и хлынула. А потом она заставила его дышать. Когда ребенок открыл глаза, мать бросилась целовать ноги этой женщине. А та с горькой улыбкой ответила ей:
«Не меня благодари».
«Кого же»? – не поняла мать.
И тогда старуха сказала ей, да так, что та ничего и не поняла:
«Одного нормандского рыцаря, который пришел однажды на землю франков»[20].
Повернулась и ушла.
– Ты-то откуда знаешь? Уж не сам ли там был?
– Эта мать сама и рассказывала. Много людей слушало ее. Они знали, о ком она говорит.
– Похоже, кум, у этой женщины нет дома. Отчего тогда она странствует?
– Должно быть, так и есть, – вздохнул собеседник. – Мало ли горя на земле.
– А как ее зовут, не знаешь ли?
– Вия.
Глава 8. Гослар
Через несколько дней прибыли в Кобленц, что стоит у слияния Мозели и Рейна. Сошли на берег, заняли каждый свое место и, благословясь, отправились дальше. Путь неблизкий, больше тысячи стадий.
Первый большой город, где намечено было остановиться на ночлег – Вецлар. Но до него не доехали, решили заночевать в аббатстве. Не успели сгуститься сумерки, как сюда, неведомо как прознав о тульском епископе, стали стекаться желающие получить благословение – богомольцы, странники и крестьяне. Епископа уважали. Даже здесь, во Франконии, знали, что граф Бруно Дагсбургский родственник короля. Событие послужило причиной толков: гадали, что заставило его преосвященство покинуть свою епархию и оказаться так далеко. Наконец дознались: прелат направляется в Гослар, где пребывает королевский двор в только что отстроенном дворце. И снова на лицах читалось недоумение: какова цель путешествия? Не начинается ли война? Не пойдет ли речь о каких-нибудь важных переменах? Не восстали ли жители Туля, выгнав главу города, отчего тот и помчался искать помощи у своего племянника?
Так ничего и не решив, жители окрестных деревень, поутру проводив глазами епископский поезд, вернулись к повседневным делам. И два рыцаря, с наступлением темноты попросившие приюта в аббатстве, простившись, тоже отправились куда-то на северо-запад, к Кёльну, гонимые нуждой и безысходностью. Долго глядели им вслед брат с сестрой. Бросив на них взгляд, Бруно, покачиваясь в седле, проговорил:
– Много странствующих рыцарей бродят по дорогам Европы. А ведь когда-то они жили в замках и были вассалами своего сеньора. Но, по-видимому, многие обязательства ими не выполнялись. Например, кто-то из них отказался оказать сеньору денежную помощь, когда тот попал в затруднение. Другой не стал держать гарнизон сюзерена в своем замке. Третий не пошел на войну по зову сеньора или не захотел выкупать его из плена. Таких вассалов вызывают на суд пэров и лишают феода, а договор о вассальном подчинении объявляют расторгнутым. Но виновный, как правило, не желает уходить с земли, и тогда сеньор идет на него войной, срывает его замок, а самого выгоняет. Да вот, смотрите, – епископ указал рукой вправо на вершину холма, где виднелись развалины, – разрушенный замок. Так местный граф расправляется с нарушившим присягу. Может быть, правда, здесь побывал сам герцог или король.
– А вокруг разоренные и сожженные деревни, голые поля, которые некому засеять, – подхватила дочь аббатисы, оглядывая местность окрест. – Жаль крестьян, бедняги. Бароны воюют, а страдают они. Но куда же они подевались? Ведь им надо на что-то жить.
– Ушли к другому господину или подались в леса, – ответил Ноэль. – Отец рассказывал, в их среде немало ремесленников; иные странствуют, но многие идут в город и остаются там. Тачают обувь, изготовляют оружие и предметы домашней утвари, ткут ковры, выделывают шкуры, шьют одежду. Их охотно принимают, и они объединяются в цеха. Живут такие люди в одном месте, и улицы, вдоль которых они расселяются, называются согласно их ремеслу: Ткацкая, Бочарная, Столярная и другие. Такие улицы мы встречали в Страсбурге, Меце и Туле.
– Однако их немного, основную массу трудового населения составляют крестьяне, – вновь продолжал Бруно. – Часто они бегут со своей земли не потому, что соседний барон, отчаявшись захватить замок, сжег их деревню и увел скот. Тяжелые условия жизни и нещадная эксплуатация господами доводят их до этого. Ведь они крепостные, а значит, в отличие от свободных, несут бесконечные повинности. Чем больше ртов в семье крестьянина, тем большим налогом он облагается. Вступая в брак, он вновь платит пошлину, причем немалую. При наследовании земли надо снова платить. Но все это не так часто. Страшнее другое. Сеньор облагает крестьянина в любое время и каким угодно налогом, называемым произвольной тальей. Что перед этим плата за вступление в брак или обязанность держателя земли идти со своим сеньором на войну!
– Бедный крестьянин, – вздохнула Агнес. – И ведь никому не пожалуешься. Наверное, истово молятся Богу, чтобы покарал ненавистных господ.
– Так и обстоит дело, – подтвердил епископ, – ведь к старым повинностям сеньор без конца добавляет новые. Он не ограничивается тем, что умножает поборы с вина, скота, птицы, покоса, зерна, а вводит новые подати, например, на выжимание сока из винограда, что растет на участке крестьянина. Я уже не говорю, сколько вытягивает господин из своего крепостного за помол зерна и выпечку хлеба.
– От такой жизни уйдешь, куда глаза глядят, – резюмировал сын Эда. – Наверное, так и происходит? – обратился он к епископу.
– Именно так, – кивнул тот. – Потом они останавливаются в каком-либо месте, желательно ближе к городу, и начинают выкорчевывать леса. Получается большое поле. Они засевают его. Но у каждой земли есть свой хозяин. Узнав о новом поселении на землях, которые не приносили раньше никакого дохода, бароны берут под свою опеку беглых крестьян. Оброк, правда, они тоже устанавливают, но совсем небольшой, как правило, продуктами. Франки называют таких крестьян госпитами. Эти госпиты нередко прибывают в окрестности Туля как со стороны франков, так и с германских земель. Я охотно принимаю их, и они безумно рады невысокому налогу и тому, что находятся под защитой городских стен. Каждое утро они везут в город продукты, которые обменивают или продают. Возвращаются в свои дома с новой одеждой, обувью или другими товарами, которые покупают у ремесленников. Таким образом, друзья мои, – широко улыбнулся епископ, – город Туль процветает, и его окружает столь большое число деревень, что им не видно конца с самой высокой сторожевой башни, где висят набатные колокола. Отсюда делаю для себя важный вывод: хочешь жить богато – не скупись, дай и людям, окружающим тебя, жить хорошо, они воздадут тебе за твою доброту сторицей.
На этом разговор закончился. Солнце палило немилосердно, и решено было переждать жару у Лана, правого притока Рейна. Заночевали в Вецларе, потом у самой границы Саксонии переправились на пароме через Везер. Здесь путешественникам повстречался странствующий монах в темной рясе. За плечами у него висела котомка с носильными вещами, в руке он держал посох. Увидев епископа, подошел, низко склонился, поцеловал руку.
– Издалека идешь? – спросил Бруно.
– Хожу по городам, проповедую слово Божие, – смиренно ответил монах.
– Не боишься лихих людей? Немало их бродит окрест в поисках добычи.
– Кто посмеет напасть на бедного инока, слугу Господа? А случись так – посох в руке у меня, что ни говори – оружие. Святые апостолы, спутники Христа, ходили по земле с посохом, а ведь мы, монахи, суть те же апостолы, коли проповедуем слово Христово.
– И будете вознаграждены за это в жизни вечной, – осенил инока крестом епископ. Затем спросил: – Далеко ли направляешься нынче? Вижу, нам по пути.
– В Гослар, ваше преподобие. Там моя обитель.
– А ну, приятель, расскажи об этом городе, – подъехав ближе, вмешалась в беседу Агнес. – Говорят, король нынче там?
Епископ бросил укоризненный взгляд на дочь и покачал головой. Потом, поймав взгляд случайного попутчика, милостиво кивнул:
– Говори. Вот мул, садись в седло. Негоже нам, верховым, слушать тебя пешего.
Путник ответил на это:
– Монах привык странствовать пешком, мул не для него. Но коли предлагают, ему дозволено сесть на осла. Сам Иисус въехал на осле в Иерусалим.
Бруно, улыбнувшись, велел подвести к нему одного из ослов, которых вели в поводу его слуги.
– Город совсем мал, – начал монах, устремив взор в сторону гор, куда они направлялись, – лежит у подножья массива, он называется Харц. С гор течет речка, русло ее прямо посреди города. Вода ее прозрачна, как янтарь, и сладка, как виноградный сок. Немногие, однако, посещают эти места. Здесь не увидишь ни одной повозки купцов и редко когда встретишь жителя одной из деревень: южнее города нет торговых путей, да и рек других тоже, кроме этой, которая несет свои воды на север, к морю.
– Как же так вышло, что король поселился в этом богом забытом краю? – поинтересовалась Агнес.
– Потерпи, сеньор рыцарь, скоро ты все узнаешь, – бросил на нее благосклонный взгляд монах. И продолжал: – Этот городок, который ты называешь забытым краем, по правде, богаче любого из тех городов, где ты, вероятно, уже побывал. История Гослара началась не так давно. Немногим больше века тому назад при Генрихе Птицелове здесь поселились крепостные крестьяне, бежавшие от своих господ. Сюда никто не захаживал, и жили они себе мирно до той поры, пока однажды волею случая здесь не проехал император Оттон со своими придворными. Увидев деревню, он остановился, а один из его слуг отправился по окрестностям в поисках пищи. И вот, подъехав к горам с луком в руке, он увидел горную лань. Она стояла на выступе скалы и гордо глядела на всадника, недоумевая, что ему здесь надо. Но едва он натянул тетиву лука, как лань бросилась наутек. Всадник дал шпоры скакуну, но конь его неожиданно заупрямился. Сколько рыцарь ни бился – конь ни с места; стоит себе и копытом бьет землю. Только звук какой-то странный при этом, будто не земля внизу, а металл. Подивился всадник, опустился на колени, да и поднял с земли кусок тяжелого белого камня, что конь выбил копытом. С этим камнем и вернулся обратно. Товарищи его вместе с императором накинулись на него, вопрошая, где же добыча, а он, опустив голову, рассказал им о своей неудачной охоте и о том, как его конь не пожелал преследовать лань. А потом показал тот камень, что подобрал. Император подозвал казначея, которого повсюду возил с собой, и спросил его, не знает ли он, что это за порода. Тот взял этот камень в руки, тотчас изменился в лице, затрясся весь и обратился к всаднику:
«Есть ли там еще такие камни? Много ли их?»
«Вся земля горит серебром в этом месте» – ответил ему тот.
«Это и есть серебро! – вскричал казначей. – Быть здесь городу, государь, и потекут отсюда деньги рекой в казну государства!»
И повелел император построить здесь имперский город, который стал самым богатым, богаче даже Ахена и Кёльна, поскольку кроме огромной серебряной жилы, здесь обнаружили залежи медной, железной и других руд.
Надо сказать, германские императоры часто объезжали территории для утверждения своей власти над подданными, и имели резиденции, где останавливались со свитой. Генриху Святому для этой цели служил Верл, но, видя, что Гослар на глазах превращается в процветающий и зажиточный город, государь перенес свою резиденцию туда. Еще бы, жить рядом с серебряными рудниками! С тех пор преемники Генриха подолгу живут здесь, бывает, что и годами. Отец нашего короля Конрад велел выстроить в городе самые красивые дома, какие и вообразить себе невозможно. Генрих Черный продолжает его дело, возводя новые здания, церкви и часовни. По красоте и величию с сими храмами божьими не сравнится ни один. Берусь смело утверждать это, поскольку побывал во многих городах. Сообщение же с Госларом происходит только через северные, западные и восточные ворота. Именно отсюда идут дороги, и здесь всегда людно.
– Где же обитает сам король? – спросил Ноэль. – Ведь ему подобает жить во дворце. А его двор? Дворец должен быть огромным, как в Ахене.
– Так оно и есть, рыцарь, – ответил на это монах, – только дворец в Госларе шире и красивее. Сам король велел возвести его, для этого позвал лучших мастеров. Его начали строить тому уже пять лет, и ныне он готов к приему гостей. Король переехал туда со всем двором, а строители начали добавлять пристройки – павильон, часовню и казармы для солдат. Скоро вы увидите этот дворец – чудо творения рук человеческих, свершенное волею небес. Уста немеют при взгляде на диво дивное, одобренное государем и освященное святыми отцами города. И, едва возвели это чудо, как город стали называть «домашним очагом» немецких королей.
Монах не обманул. Едва кавалькада миновала южные ворота города, обнесенного каменной стеной, как взорам путников предстали в большинстве своем двухэтажные дома – ровные, однотипные, с украшенными фасадами, сверкающие на солнце, будто жемчужины на нитке. Повсюду, куда ни кинь взгляд, – башни, колокольни. Шпилей почти нет. Гослар, как и все города в XI столетии, строился в романском стиле. Однако готика, пока еще робко, но уже шла в наступление.
Вскоре показалась речка, о которой говорил монах, через нее были перекинуты мосты. Вот церковь святого Якоба – приземистая, с коротким нефом, расписанная красочными узорами. По фасаду стоят рядами фигуры святых, над порталом – Богоматерь с младенцем в обрамлении из дубовых листьев. Дальше высокий дом с выступающими один над другим этажами, за ним особняк с башенками и ряд домов, упирающийся в рыночную площадь с фонтаном. За этой площадью, в конце Мельничной улицы, кавалькада остановилась. Но не у монастыря, он остался левее, и монах, простившись, давно уже ушел туда. Перед путниками раскинулся вширь королевский дворец, подобно которому никому из них не приходилось видеть.
Здание поражало своей массивностью и великолепием. С первого взгляда на него казалось, будто в середине – тело грозного орла; портал – его голова с клювом, а по бокам – огромные крылья, которые он опустил навсегда, не в силах больше их поднять. По всему фасаду дворца тянулась галерея с арочными дугами, опирающимися на резные капители колонн с каннелюрами, что придавало зданию, наравне с орлом, вид аббатства. Главный вход был оформлен в виде двух далеко выступающих вперед каменных стен, между которыми в глубине чернели ворота. Над ними портал из двух рядов колонн с арками, друг над другом. Отсюда в обе стороны идут два крыла: левое – в сторону церкви с колокольней и арочным проходом, и правое, ведущее к парковому ансамблю.
Епископ послал доложить о себе. Ожидая ответа, обернулся к Агнес:
– Как тебе это чудо у подножья Харца, дочь?
– Похож на орла. Вылитый царь птиц.
– Скоро этот орел взлетит. Добыча далеко, но я укажу ему направление. Эти когти вырвут скверну из тела Церкви, тем самым исцелив его.
– Полетим и мы вместе с орлом, – прибавил Ноэль.
– Непременно, брат!
– Как! Вы оба отправитесь в Рим вместе с королем?
– Помощь никогда не бывает лишней, тем более, от своего брата. Полагаю, король будет только рад этому.
– Но ведь вы даже не знакомы! Как можно быть столь уверенным?
– Надеюсь, монсеньор, вы дадите государю добрую рекомендацию. Успеху дела послужит и то, что Генрих одинок, если не считать супруги и ребенка. Обе его сестры умерли, так что из всех родственников у него остались я, Агнес и его дядя. И хотя в жилах хозяина этого дворца нет нормандской крови, думаю, он окажет нам радушный прием и не сочтет нас узурпаторами. Я говорю это, прекрасно зная, что король вспыльчив и у него крутой нрав.
– Бывает, – согласился епископ, – если стать ему поперек дороги или ослушаться его приказаний. Но, в общем, он неплохой человек и даже веселый. Вы не раз убедитесь в этом. При общении с ним избегайте трех вещей, которых король не терпит. Впрочем, узнав вас обоих, могу с уверенностью сказать, что вам это не грозит.
– Что же это за три вещи, отец?
– Король не любит, когда ему или кому-либо в его присутствии льстят, лукавят и угождают.
– Тактика вонючих псов! – воскликнула Агнес, поднимая лошадь на дыбы. – Наш дед таких презирал, и мне нравится, что хотя бы в этом Генрих Черный похож на него.
– А что ты скажешь ему про свой пол? – обеспокоенно спросил епископ. – Не следует лгать королю, а ведь ни один смертный не скажет, что перед ним женщина. Придется тебе выдать себя, да еще и в присутствии придворных, которые будут на приеме.
Агнес не успела ответить: ворота раскрылись, и епископа со свитой пригласили во дворец.
