Владимир Москалев
Два Генриха
– Какой же вывод? – спросил брат.
– Весьма простой. То, что некогда происходило на земле, попросту подгонялось под Библию, а в Евангелиях писалось о том, чего никогда не было, то есть о вымышленных событиях, а не о действительных. Всему виной сборники проповедей, сочиненных еще во времена Ганнибала. А «биография» Иисуса Христа составлена из пророчеств; они хранятся на папирусах и датированы Вторым веком, еще до рождения Юлия Цезаря. Как видишь, брат, всё, что в этих так называемых священных книгах – сплошные выдумки, а религия, именуемая христианством и исламом, не что иное как обман, средство отнять у человека разум.
– Это чудовищно, Агнес. Мы с тобой обладаем тайнами, недоступными простым смертным, даже королям. Хорошо, что нас слышит один только Арни. – Ноэль обернулся. Оруженосец, заговорщически подмигнув, приложил палец к губам, потом руку к груди. – Узнай о наших с тобой атеистических взглядах церковники, нас немедленно сожгли бы на костре, обвинив в колдовстве и сношениях с дьяволом. Кстати, как объяснить его существование? Ведь Бог всесилен, что стоит ему удавить врага рода человеческого? Или мало он и без того пролил крови? Что говорит по этому поводу аббатиса? Вряд ли она умолчала об этом, раскрывая тебе глаза на веру.
– Дьявол – лицо значимое в небесной канцелярии, – подняла вверх палец Агнес. – Ему можно приписать все глупости и мерзости, исходящие от Бога, поэтому Бог и нуждается в нем. Что же касается нас с тобой, то не будем на людях распускать языки: никого уже не переубедить, а врагов наживем могущественных. Думаешь, все верят в Бога? Как бы не так! Добрая половина делает вид. Так надо. Нельзя быть овцой в волчьей стае. К тому же человек – существо, по сути, мерзкое. Как знать, не донесет ли на тебя твой сосед или приятель? А тогда – отлучение, и ты изгой, мусор, выброшенный за борт.
Лежа в своей келье и прощаясь со мной, мать напутствовала меня:
«Агнес, ты много знаешь, но язык хорош тогда, когда приносит пользу и не вредит жизни. Церковь стремительно набирает силу, еретиков выслеживают, отлавливают, затем пытают в подвалах замков и в застенках монастырей. Кончают они плачевно: им рубят головы и сжигают на кострах. Представь, что сделают с человеком, отрицающим веру во Христа во всех ее проявлениях? Во времена твоего деда властвовал король, лишь он мог отдать приказ о преследовании инаковерующего, и он же мог лишить епископа епархии, если тот пойдет против его воли. Нынче король слаб, его никто не слушает; это я о франкском дворе. У них теперь епископы сильны, папа дал им власть, а пойди кто против – предаст анафеме. Наш король не чета французскому: с таким же успехом отберет землю у епископа, с каким стащит с трона папу. Знатные люди королевства ищут его расположения и дружбы. Ни тем, ни другим ты не можешь похвастать. Поэтому будь осторожна. И помни: тебя охраняет мой титул и сан, но может погубить твой язык. Остерегайся святых отцов. Нет никого лживее и вероломнее церковников. Они никогда не работали, а на жизнь зарабатывают тем, что обманывают людей. Ничего другого они делать не умеют и не хотят. Ищи себе друга, но помни: единственный человек, которому ты можешь довериться, открыться во всем – твой брат. Найдешь его, знай: вернее товарища тебе не найти. Но разыскать его – нелегкая задача. Я давно потеряла следы Эда, а теперь, сидя в этом монастыре, и вовсе не имею понятия, где его новый замок и как он зовется».
Я спросила ее про отца. Она ответила:
«Он добрый, хороший человек, но не особо привечает своих родственников. Любит одиночество. Должно быть, поэтому и не ищет тебя. Но времена не стоят на месте; возможно, он переменился. Люби своего брата, если найдешь его; вместе вас, внуков графа Можера, не одолеет никакая сила. Он штурмовал монастыри; вам двоим, полагаю, удастся взять в плен самого папу вместе с его Латераном.
А брата, коли найдешь, привези ко мне. Хочу крепко обнять и поцеловать его. Я никогда не видела его, тем не менее, люблю. Почему? Да очень просто: от Можера Нормандского не может быть худого потомства. А сказала я тебе это потому, что уже стара, ведь мне пятьдесят девять лет. Как знать, доведется ли увидеть племянника, если не могу встретиться с Эдом. С этим и поезжай, дочь моя. Поклонись низко праху графини Аделаиды и начинай поиски брата. Верю, что найдешь его: фигура заметная. Знаю, такой же гигант, как его дед и отец».
Агнес замолчала, задумчиво глядя меж ушей лошади. Потом внезапно вскинула голову, спешилась и взяла под уздцы другую лошадь.
– Иди в мои объятия, брат мой! Мы с тобой столько говорим, а ведь я даже не поцеловала тебя от души!
Ноэль соскочил с лошади и бросился в объятия сестры. Они ни о чем не говорили, просто стояли на тропинке меж двух холмов, тесно прижавшись друг к другу, и Агнес без устали целовала брата.
Арни, глядя на них, вздыхал, качая головой и улыбаясь. Он думал о том, как сказать этим двум сумасшедшим, что пора бы отдохнуть и основательно подкрепиться на дальнейшую дорогу. Черт его знает, где этот Туль, скоро ли покажется?
Глава 5. Бруно, граф Дагсбург, тульский епископ
Туль – город столь же древний, что и Мец; римляне построили его как крепость. В 612 году здесь произошла битва сыновей короля Хильдебера за область Эльзас. Теодебер отнял у Тьерри эти наследственные земли; тот пошел войной на брата и от самого Туля погнал его до Кёльна, где и взял в плен, а потом приказал удавить.
С тех пор город разросся совсем незначительно и ныне стал центром тульского епископства. Весьма любопытно местоположение Туля: он стоит там, где река Мозель поворачивает влево, а Маас – вправо[13].
Путешественники подъехали к городу на другой день, после полудня. На мосту через Мозель, ведущему к городским воротам, они остановились, глядя на реку и ее берега. Здесь на якорях стояли торговые корабли из Нижней Лотарингии, Фрисландии, датского королевства. Это был конечный пункт их маршрута; отсюда они отправлялись обратно – на Рейн и в Северное море; иные уходили в Англию.
На набережной кипела работа: с кораблей выносили по трапам какие-то короба, обратно катили бочки, несли корзины, мешки. Потом из трюмов стали выводить животных: коров, коз, свиней; они переходили из рук в руки, и новые владельцы тотчас уводили скот в свои хозяйства. А из города по трапам вновь тащили какие-то тяжелые тюки и поднимались на борт корабля новые люди – странники, послы, господа в дорогих одеждах и со штатом слуг. Среди пассажиров и вольнонаемные рабочие, направляющиеся в поисках заработка в другие города: Трир, Кобленц, Кёльн.
Словом, здесь наблюдалась та же картина, что и в любом городе, стоящем на реке. Река Маас же, в отличие от Мозели, в этом месте была не судоходна, по ней могли плыть только лодки; корабли шли по Маасу лишь до границ Верхней Лотарингии.
У ворот города странники спросили дорогу к дворцу епископа.
– Дворец? – вскинул брови горожанин, к которому они обратились с этим вопросом. – Дом, хотите вы сказать? Наш епископ не любит роскоши, не то, что другие. Он у нас простой, нос не задирает, и люди с ним запросто беседуют. А живет он близ базилики Святого Гангульта, эта улица выведет вас почти что к его жилищу. Словом, доедете до базилики, а там вам любой скажет.
Поблагодарив горожанина, путешественники отправились указанным маршрутом и вскоре подъехали к дому, где жил епископ Бруно. Дом, правда, оказался двухэтажным, с башенками по бокам, мансардой, высокой крышей и воротами, у которых прогуливался стражник. Не дворец, конечно, но никто и не стал бы утверждать, что здесь живет простой горожанин или купец. Здание дышало монументальностью.
Ноэль поинтересовался, дома ли хозяин и попросил доложить, что его желают видеть и беседовать с ним два рыцаря. Они приехали издалека, и у них есть к епископу важное дело.
Привратник ушел, но вскоре вернулся и попросил гостей войти. Клирик, пришедший с ним, повел их к дверям. Они вошли и, прежде чем подняться по лестнице на второй этаж, огляделись. Ничто не указывало на то, что хозяин этого дома – духовное лицо: ни одной иконы на стенах, ни одного распятия, даже подсвечников не было; три факела освещали пространство поздним вечером – два у лестницы, один у дверей. Два окна против ступеней – слева и справа. Низкий потолок, две приземистые массивные колонны с капителями, тяжелый дубовый стол в углу, темные стены, угрюмая тишина, окутывающая прихожую и прячущаяся за балюстрадой второго этажа – все говорило о громоздкости, неуклюжести, тяжеловесности. Наверху, на последней ступени лестницы, которая выдержала бы, пожалуй, огромного слона, стоял викарий – маленький, невзрачный человечек с кривым носом и тонкими губами. Он поздоровался с гостями и пригласил их следовать за собой.
Брат с сестрой переступили порог кабинета епископа и, поклонившись, застыли: их пригвоздил к месту острый, властный взгляд человека, стоящего напротив них, у камина. Лицо его обрамляла густая, окладистая борода; прямой, чересчур длинный нос опускался на верхнюю губу, деля ее пополам; губы не выражали ничего – ни надменности, ни радости, ни удивления. Лишь в глазах читался немой вопрос.
Одет был епископ в фиолетовую мантию, на голове – шапочка того же цвета. Он стоял, опираясь одной рукой о спинку кресла.
– Странствующие рыцари – довольно редкое явление в моем доме, – мягким голосом уроженца Эльзаса проговорил хозяин. – Полагаю, они посланы некой особой, желающей передать мне какое-то поручение. Не исключаю, однако, что странники попросту ищут крова. Но есть и еще причины. Например, они прибыли с жалобой. Наконец, они ищут покровительства церкви в вопросах, касающихся наследства одной из уважаемых семей.
Епископ улыбнулся, пошел навстречу гостям и остановился от них в двух шагах, перебегая глазами с одного лица на другое.
– Церковь всегда поможет тому, кто нуждается в ней, – продолжал он, – пусть даже он и не послан своим господином, а прибыл сюда как вассал церкви, ее верный почитатель, радетель ее устоев и борец за веру в Господа нашего. Но довольно болтовни, сеньоры, я вижу, вам не терпится изложить мне суть дела. Давайте начнем с того, кто из вас старше. Мне кажется, это вы, – остановил он взгляд на молодом графе. – Начинайте первым.
– Ваше преосвященство, меня зовут Ноэль, я сын графа Эда фон Готенштайн, в прошлом фон Верль. Я разъясню, если вам сразу же не удается припомнить: граф Эд – шурин покойного короля Конрада Второго, вашего двоюродного брата.
– Я помню Эда, – еще шире улыбнулся глава тульской епархии и подошел ближе, глядя снизу в глаза рыцарю. – Я хорошо его помню, ведь мы были когда-то дружны, несмотря на разницу в возрасте. Бог мой, ему сейчас, вероятно, уже…
– В следующем году ему будет шестьдесят.
– Значит, он жив? – искренне обрадовался епископ. – И, надеюсь, здоров? Я от души рад этому. Хотелось бы встретиться, нам есть о чем поговорить. Мы вспомнили бы наши приключения во время правления покойного короля Роберта, ведь мы с Эдом одно время бродяжничали, скитаясь по дорогам Франции и Германии, занимались разбоем.
– Отец часто вспоминает те времена. Говорит, лучшего товарища у него не было. Однако ваши похождения не всегда ограничивались поисками хлеба насущного, нередко они заводили вас в монастырские кельи и альковы прекрасных дам.
– Да, да, – соглашался пастырь Туля, кивая в знак согласия, – приключений у нас хватало, это ты верно заметил, мой мальчик. Так ты, Ноэль, стало быть, его сын и внук Генриха Первого? – Епископ ласково обнял за плечи молодого человека. – Я рад, что ты приехал ко мне. В последний раз я видел тебя совсем мальчишкой, в тридцатом году. Ты и тогда был высоким, крепким, самым сильным среди сверстников. Наверное, ты помнишь, как в те времена начался голод, церковь помогала людям. Я заезжал в поместье к графу, твоему отцу. Мы ходили с тобой ловить рыбу, ставили капканы на зайцев и били стрелами птицу.
– Я тоже рад нашей встрече, монсеньор, и помню ваш приезд к нам. Жаль, что мы тогда так надолго расстались.
– Да, я ведь уже был епископом Туля, и меня, как ты сам понимаешь, призывали дела епархии. Но какими судьбами, Ноэль? Что заставило тебя покинуть замок? Впрочем, догадываюсь: ты отправился путешествовать по свету вместе с товарищем. – И граф Дагсбург поглядел на Агнес, несколько удивляясь ее также высокому росту и крепкому телосложению.
– Не совсем так, ваше преосвященство…
– Без титулов! – выразительно поднял ладонь епископ Бруно. – Без титулов, Ноэль. Ты мне как сын, и я позволяю тебе обращаться ко мне, как к отцу. Мне это тем более будет приятно, что своих детей у меня, к несчастью, нет. Так что ты хотел сказать?
– Дело в том, что я отправился странствовать не только в поисках приключений, но еще и своей матери. Увы, я даже не знаю, жива ли она еще. Проезжая по городам, я опрашиваю людей, но они ничего не слышали о женщине по имени Вия.
– Да, да, – проговорил епископ, качая головой, – темная история. Эд рассказывал мне. Все случилось так неожиданно. Впрочем, в те времена этому не удивлялись. Из-за войн многие дети оставались без отцов и матерей, а те – без детей, которых либо крали, либо они умирали от голода. Да-а, голод… Хорошо, что твой отец оказался сыном графа Германа, а потому вас долгое время спасал ваш замок, в подвалах которого хранились припасы.
– Монсеньор, я прибыл к вам с открытой душой как к честному, доброму и справедливому человеку, к тому же другу моего отца, а потому хочу, чтобы между нами все было предельно ясно. Я не приемлю лжи, а здесь не допускаю ее вдвойне. И я признаюсь вам как духовному отцу на исповеди в том, о чем до сих пор в нашей семье хранили молчание. Объявлено, что отцом графа Эда является Герман Первый, граф фон Верль, умерший незадолго до того, как его супруга Герберга повстречала сына герцога Ричарда Нормандского. Его звали Можер. Встреча эта не прошла бесследно: вскоре у Герберги родился сын – мой отец. Так что в его жилах, как и в моих, кровь норманнов.
– Вот оно что, – поглаживая подбородок, проговорил епископ. И продолжал: – Я знаю этого нормандца, мы встречались с ним. В то время Генрих Французский воевал с братом за корону, и мне приходилось выступать в качестве миротворца, переезжая из одного лагеря в другой. Можер был сотником в войске короля, и тот прислушивался к его и моим советам. На этой войне и сложил голову твой дед.
– Отец рассказывал, Можер дня не мог прожить, чтобы куда-нибудь не уехать и где-нибудь не воевать. Что поделаешь, он родился воином. Неудачно вышла замуж Изабелла де Бовэ. Редко видела мужа, вести о нем доходили до нее только от гонцов.
– Хорошо, что ты рассказал мне об этом, мой мальчик. Ты честен, и я рад этому. Твой дед тоже был таким, хотя и слыл порядочным ветреником и бесшабашным человеком. Однако ты не много потерял: его род знатнее, нежели род графа Генриха.
– Я не все еще рассказал вам, монсеньор, – продолжал Ноэль. – Герберга имела от Можера сына, а ее сводная сестра Гизела – дочь, которая родила девочку. Догадываетесь, кем приходится мне эта девочка?
– Она твоя троюродная сестра, Ноэль! Тебе что-нибудь известно о ней?
– Я нашел ее! Никогда не видел, даже не знал о ее существовании, и вот, отправившись странствовать, разыскал. Как – об этом я расскажу позднее.
– Хорошо. Так значит, – спросил епископ, слегка нахмурившись, что служило признаком размышления, – ее мать была дочерью нормандца? Теперь мне понятно: она двоюродная сестра твоего отца, кузина. Но кто же отец твоей сестры и кто мать? Назови их имена. И кто она сама?
– Имя ее матери – Бригитта, она аббатиса регенбургского монастыря. Дочь зовут Агнес, а ее отец…
– Да, кто же отец? – живо заинтересовался епископ, ни о чем не подозревая. – И где она сама?
– Ему было восемнадцать лет, когда его назначили каноником собора святого Стефана в Туле. Как-то в одном из замков он увидел прекрасную женщину, вернее было бы сказать, она первая увидела его. Она была много старше этого каноника, однако это не помешало ей отдаться ему в первую же ночь. На другой день он уехал, а эта женщина по истечении известного времени родила дочь, которую назвала Агнес. Звали эту женщину…
– Бригитта! – воскликнул епископ, впившись глазами в Ноэля. – Ее звали Бригиттой, теперь я вспомнил! Но ты говоришь… ты сказал мне… – епископ задыхался от волнения, руки его тряслись, он с трудом подбирал слова, – … сказал, что нашел Агнес… свою сестру! Где же она? Покажи мне ее, Ноэль!
– Нет ничего проще, монсеньор, – улыбаясь, ответил сын графа Эда. – Она стоит рядом со мной. Взгляните, вот она! Неужели вы до сих пор не заметили, как слезы застилают ей глаза? Ведь она никогда не видела своего отца.
Епископ рывком подошел к Агнес. В глазах его читалось удивление и недоверие, переходящее в испуг. В самом деле, может ли такое быть? Уж не разыгрывают ли его? Но не похоже. Да и кто посмел бы?..
– Как… – пробормотал он, бледнея и отступая на шаг. – Вот этот рыцарь… этот великан… Ноэль, признайся, ты хочешь сыграть со мной дурную шутку…
Он снова приблизился и стал пытливо вглядываться в лицо своей дочери, ища в нем черты, которые, быть может, еще сохранились у него в памяти, хотя прошло уже двадцать шесть лет. Он все еще не мог поверить, это читалось по его глазам и лицу, пока что не выражавшему бурной радости. Но вот Агнес заговорила… Услышав ее голос, Бруно вздрогнул. Глаза его расширились, рука легла на грудь, словно стараясь унять биение сердца, и он шагнул навстречу… Тут он увидел, как она подняла свои руки, готовая броситься к нему и обнять его.
– Это я, отец, твоя дочь… – произнесла Агнес, несколько смущенно улыбаясь. – Мать так мечтала, чтобы мы встретились… Она мне все рассказала, даже описала шрам над твоей левой бровью, которого уже не видно. И еще она сказала, что я одна у нее на всем свете, и у тебя тоже нет других детей, кроме меня, твоей единственной дочери. Живя в неизвестности, я, тем не менее, люблю тебя всей душой, как любит до сих пор моя бедная мать аббатиса. Не смотри, что я в облике рыцаря, и обними скорее свою дочь, дорогой отец…
И она бросилась в объятия епископа Бруно.
Ноэль, опустив взгляд, отошел в сторону. Наткнулся на стул. Присел, решив, что на это теперь уже не требуется позволение хозяина. Стул предостерегающе заскрипел всеми своими перекладинами. Ноэль поторопился подняться с него, но опоздал. Стул развалился, будто сам Антей, устав держать небо, уселся на него.
Отец и дочь ничего не услышали и не увидели. Мало того, они, кажется, даже забыли о присутствии третьего лица, всецело занятые друг другом, глядя неотрывно глаза в глаза и что-то говоря при этом, должно быть, касающееся аббатисы. Ноэль не слушал их; сложив руки за спиной, он принялся разглядывать развешанные по стенам полотна со сценами из библейских сюжетов. Потом его внимание привлекли бюсты Цезаря и Карла Великого верхом на коне, рядом – Генриха Птицелова[14], тут же – фигура распятого Христа. Наконец он оглянулся на неожиданно встретившихся родственников. Пожалуй, стоит прийти на выручку одному из них в силу некоторого вполне естественного смущения.
Не обращая на него ни малейшего внимания, отец с дочерью сидели на диване и, взявшись за руки, вели оживленную, но прерывистую беседу.
– Так ты, значит, приняла образ рыцаря? – спрашивал епископ Бруно, не сводя глаз с дочери. – Но зачем? Гоже ли это для женщины?
– Для меня – да! – убежденно ответила Агнес. – Я здоровая, сильная, одной рукой могу поднять человека. К чему быть женщиной, если я рождена стать воином? Я не желаю шить, вязать, перебирать струны на лютне и петь песни; моя рука не может держать ничего, кроме меча, топора, лука и копья, которым я поражаю цель с тридцати шагов. Такой уж я рождена, отец. Никто не хочет жениться на мне, – неожиданно добавила она.
– Не хочет? – улыбаясь, переспросил Бруно. – Но отчего же? Красива, умна, крепка. Чего же еще надо мужчинам?
– Они не желают спать с рыцарем, им нужна женщина – мягкая, кроткая, с голосом, подобным журчанию ручья, с белыми руками и лебединой шеей. Ничего этого у меня нет. Однажды некто вздумал посмеяться надо мной, сказав, что мне никогда не стать матерью, потому что кладбище не родит детей. Я выбросила наглеца в окно, и он упал в грязь, рядом со свиньей. Другой пожалел, что у него дома нет лестницы, которую надо подставлять всякий раз, когда ему захочется поцеловаться со мной. Я подняла его и повесила на бычий рог, что торчал в стене. «Теперь не нужно искать лестницу, – сказала я ему, – тебе стоит только позвать меня, если только мне придет охота подойти». Так он и провисел до тех пор, пока рог не обломился. Больше желающих не нашлось. Да и что за мужчины, если я тащу двух подмышками, как гусят. Мне подошел бы такой, как Ноэль. Но он мой брат, и в этом вся беда.
– Увы, папский указ запрещает браки до пятого колена, – кивнул епископ, загадочно усмехнувшись при этом. – Однако пап много, любой из них может отменить такой вердикт, во всяком случае, сделать исключение.
– Для этого, отец, надо снискать благорасположение папы. Между тем, то, что творится нынче у святого престола, скорее вызывает желание дать первосвященнику хорошего пинка под зад.
– Увы, Агнес, дочь моя, ты права. До меня доходят слухи о беззакониях, творимых папами: о грабежах народа, бесчисленных оргиях с потаскухами, которых каждый вечер приводят к ним во дворец. Особенно этим прославился нынешний, Бенедикт. Вообрази, он стал папой в двенадцать лет! Понятно, всеми делами Латерана заправляют вельможи, которые чувствуют себя хозяевами, ибо это их ставленник.
– Щенка, кажется, устраивает такое положение дел?
– Еще бы! Пиры и веселье не утихают во дворце, а каждую ночь в постель папе кладут новую шлюху.
– И это глава христианства! – в сердцах воскликнула Агнес, вскочив с места. – Что же это за религия такая, если наместником Христа является желторотый птенец! Клянусь, я лично стащу его с трона, чего бы мне это ни стоило! И ты еще спрашиваешь, отец, отчего я стала воином? Я отвечу тебе. Во-первых, чтобы однажды ворваться в папский дворец на плечах солдат, которых я буду вести за собой. Во-вторых, я готова убить любого, если увижу, что он причиняет зло тому, кто не может защитить себя. Всё кипит во мне, если я вижу вора, что крадет у нищего последнюю монету. Кто же заступится за обиженных, кроме рыцаря? И могу ли я быть кем-то другим, если не воином с копьем, мечом и железной рукой, творящей правосудие! Таким был мой дед, и такой родила меня моя мать!
– Будь иначе, мы никогда бы не встретились с сестрой, – подошел ближе Ноэль и рассказал епископу, что произошло близ Страсбурга.
– Как вы не убили друг друга, диву даюсь, – покачал головой граф Дагсбург. – Ведь стоило вам обоим метнуть копье, и…
Ноэль засмеялся и, поймав удивленный взгляд епископа, пояснил:
– Рыцарь поступает так лишь в том случае, когда уверен, что перед ним враг, например, на поле битвы. При встрече с соперником, как произошло у нас, он не бросает копье, а ломает его в поединке. Потом вынимает меч. Таковы законы рыцарства в Германии. Похоже, монсеньор, во времена вашей молодости было по-иному.
– Понимаю и рад, что на месте одного из вас не оказался сарацин. Тому не знакомо понятие чести, он мог пустить стрелу или бросить пику.
– Исчадья ада, грязные приспешники сатаны! – заскрипела зубами Агнес, сжимая кулаки. – Наш дед всю жизнь боролся с магометанами, врезался на коне в их стадо и рубил до тех пор, пока не уставала рука, а такого с ним не случалось.
– Жаль, что лет двадцать тому назад ему не довелось побывать в Ахене, где случилось тогда омерзительное по своей сути событие, – подхватил Бруно. – Я расскажу о нем. Только что умер глава города, долгое время ему не могли найти замену. Наконец на собрании городских старейшин епископ выдвинул кандидатуру и утвердил ее. Главой города оказался… мусульманин.
– Святая Матерь Божья! – вскричал Ноэль. – Почему епископа не посадили на кол?!
– Некому было это сделать. Король Конрад к тому времени отправился в Рим, где папе Иоанну Девятнадцатому предстояло возложить на его голову корону императора.
– Но ведь епископ Ахена христианин! Как мог он позволить такое? Святой город, столица Карла Великого, колыбель Восточно-Франкского королевства! Ведь Карл воздвиг там монумент в честь павших в кровавых битвах воинов! Туда стекаются паломники, чтобы помолиться праху умерших христиан!
– Этот мусульманин, оказалось, приходился родней епископу по материнской линии, к тому же он, как уверяли, принял христианство. Но вот что из всего этого вышло. В город неожиданно, под видом рабочей силы, стали стекаться сарацины. С каждым днем их становилось все больше, им отдали все рабочие и даже торговые места, отовсюду слышалась их ужасная, дьявольская речь, куда ни глянь, мелькали их черные головы. К тому же они начали заниматься разбоем. Епископу подали жалобу, но он стал доказывать, что некому строить дороги, мосты, распахивать новые земли. Однако в городе и его окрестностях своей рабочей силы было хоть отбавляй.
Прошло какое-то время, и пришельцы стали плодить детей, таких же грязных и нахальных, как они сами. Число их угрожающе росло. Мусульмане стали строить для себя дома, появились улицы и целые кварталы, где не увидишь христианина и не услышишь родной речи. Дальше – хуже. Этим неверным понадобилось место для молитвы, и епископ приказал возвести мечеть. Но где?! У самой статуи Карла Великого, который нещадно истреблял этих вонючих псов, у монумента погибшим христианам!!!
– Кровь Христова! Смерть ахенскому епископу! – зарычала Агнес, хватаясь за рукоять кинжала у пояса. – Они что же, отец, все еще там, эти тюрбаны? И им воздвигли мечеть?!
– Да, дочь моя, но, благодарение Богу, весть эта дошла до императора Конрада, когда он вернулся в Гослар. А дальше… Боже, упокой душу нашего славного императора и храни жизнь его сыну! – осенил себя крестом епископ. Потом продолжал: – Конрад с войском ворвался в Ахен и первым же делом приказал повесить епископа. Узнав об этом, его ставленник пытался бежать, но его поймали и тут же, на месте, срубили голову. Мечеть сровняли с землей, а всем мусульманам император приказал убираться вон из города, дав им два дня. Срок истек, и город очистился от скверны, расцвел, заблистал, вновь явив жителям свой христианский облик и дух. Кое-кто из сарацин, тем не менее, не покинул город. Рассчитывал, видимо, остаться незамеченным. Их ловили и тут же убивали. Так Ахен избавился от неверных, исконных врагов христианства, а императора по всему городу носили на руках, женщины падали перед ним в пыль и плакали, а потом целовали ему руки. И целую неделю в Ахене не умолкал перезвон колоколов всех христианских церквей в память избавления от засилья мусульман.
– До какой же степени надо не любить свой народ, чтобы допустить такое осквернение его святыни! – воскликнул Ноэль. – Это я о епископе, монсеньор. Да и как можно было выдвигать иноземца на место главы города! Разве это не прямое оскорбление самих горожан? А мечеть? Возвести в христианском городе мусульманский храм! За такое преступление следует выкалывать глаза, обрезать уши и носы, отрубать кисти рук и ног, а потом сажать на кол!
– Наш император воздал по заслугам вероотступникам, – ответил Бруно. – Их пример показал иным нерадивым градоначальникам, как следует беречь христианские святыни. Отныне народ будет решать, кому править их городом. Так постановил император, и в этом я вижу указующую длань Христа.
– Слава императору Конраду! – И Агнес, вытащив кинжал, поцеловала у него перекладину, символизирующую крест.
– Долгие лета королю Генриху – его сыну и моему брату! – подхватил молодой граф, вытащив свой кинжал.
– Как, Ноэль! – округлил глаза епископ Бруно. – Наш король Генрих твой брат? Как же это? Объясни-ка мне, я должен понять… Но, дети мои, – неожиданно заулыбался он, поднимаясь с дивана, – надо признаться, я допустил оплошность. Вам следует вначале переодеться, умыться с дороги, принять трапезу, а уж потом вести разговоры. С этого и следовало мне начинать. Ну не старый ли я осёл, совсем выжил из ума.
– Этому есть объяснение, монсеньор, – встал на его защиту сын Эда, – ведь вы встретили свою дочь. Какой же нормальный человек после такого потрясения не потеряет рассудок?
– Ты прав, мой мальчик, – обнял его за плечи епископ, – известие и в самом деле ошеломило меня. Но мы тотчас исправим это.
Он схватил со стола колокольчик и позвонил.
Вошел служка, за ним еще один.
– Поручаю вам этих двух благородных рыцарей. Они с дороги. Займитесь ими и делайте все, как они вам прикажут. Их желания – мои желания.
Служки молча поклонились.
– Ступайте, – жестом руки отпустил гостей хозяин дома, – и, как только отдохнете, поднимайтесь ко мне. Полагаю, нам еще о многом надо переговорить.
И оба рыцаря, отвесив легкий поклон, вышли.
