Владимир Минеев
Река времени
Герасим Матвеевич Элиашберг (Сима)
Горьков и Элиашберг были первыми сотрудниками нашего института. Они уже жили и работали в Черноголовке в Институте химической физики до создания Института теорфизики в 1965 году. Горьков уехал из Москвы не в последнюю очередь потому, что после развода с женой ему надо было где-то жить, а Капица не включил его в список на получение жилья после истории с термоядом. К тому времени Николай Николаевич Семенов создал в Черноголовке филиал своего Института химической физики и пригласил Льва Горькова возглавить теоротдел этого института. Горьков пригласил присоединиться к нему Элиашберга, работавшего в Ленинградском физтехе. Вспоминается рассказ Элиашберга, как они пришли на заседание ученого совета института, где исполненный энтузиазма Семенов обрисовал круг задач для вновь созданного теоротдела. Горьков тут же отреагировал:
– Николай Николаевич, неужели вы думаете, что мы будем заниматься этим дерьмом?
Семенов не обиделся и оставил теоретиков в покое.
В это время Горьков и Элиашберг работали над статьей о статистике энергетических уровней в мелких металлических частицах. По словам Симы, рабочий процесс был организован следующим образом. Они с Горьковым лежали на животах на полу. Перед ними были листы бумаги, исписанные формулами, пара рюмок и бутылка водки. После каждого продвижения в вычислениях они выпивали по рюмке и работали дальше. Не знаю, как на это смотрела жена Горькова Ляля. Нынче эта работа признана классической.
Также в лежачем положении проходили первые семинары нашего института в одной из квартир на девятом этаже недавно построенного дома. Стульев не было, и, как моржи, все лежали на полу и слушали докладчика, стоявшего у доски. И место, и процедура носили название «лежбище». Позже семинары института проходили в так называемом Дубовом зале рядом с директорским кабинетом в Институте химфизики. Как-то перед началом семинара все уже вошли в зал, но еще рассаживались и, как водится, что-то живо обсуждали между собой. Тут в дверь заглянул Семенов, улыбнулся и сказал:
– А-а-а, бандерлоги…
Так Киплинг в сказке «Маугли» называл обезьян, всегда сбивавшихся в шумную стаю.
Жили тогда весело. Сима и Дзялошинский вспоминали, что как-то они шли по Первой и единственной тогда улице и увидели молодых женщин, выглядывавших на улицу через балконную дверь на втором этаже. Кто-то из них игриво крикнул:
– Девушки, покажите ваши профиля!
Женщины что-то кокетливо ответили, но тут из подъезда выскочили несколько мужчин и принялись бить наших теоретиков со словами:
– Мы вам покажем портфеля… Уж мы-то знаем, какие такие у них портфеля…
Как-то раз наши теоретики допоздна засиделись в гостях у Халата. Время было позднее, и хозяева оставили всех у себя ночевать. Ночью Сима проснулся и в чем мать родила отправился в туалет. Пробираясь по коридору в незнакомой квартире, он столкнулся с женой Халата Валентиной Николаевной. Раздался гневный шепот:
– Сима, немедленно иди в постель! Ты представляешь, что будет, если нас увидит Халат?!
Сима защитил кандидатскую диссертацию в Ленинграде. С докторской защитой он не спешил. Однажды, в году этак 1970-первом, перед началом регулярного четвергового теорсеминара я стоял в коридоре Института физических проблем. Рядом стояли Сергей Иорданский и Элиашберг. Вдруг появился наш директор Халат. Он подошел к Элиашбергу и сказал:
– Сима, если ты в течение месяца не напишешь докторскую диссертацию, я тебя уволю.
Сима был несколько обескуражен, но текст диссертации через месяц был представлен.
Вскоре после защиты Элиашберг вместе с Юрой Бычковым и Ильей Привороцким начали преподавать на Физтехе. Добраться из Черноголовки в Долгопрудный к девяти утра, к началу занятий, – настоящая проблема. И наши профессора решали ее, делая промежуточный шаг. Занятия на Физтехе были по субботам, и они проводили ночь с пятницы на субботу в гостинице «Москва», расположенной в центре столицы. В те времена это был самый престижный отель, где останавливались в основном крупные партийные работники, секретари обкомов, члены ЦК, приезжавшие в Москву из провинций. В пятницу вечером они разъезжались по своим городам и весям, в гостинице освобождалось много комнат и падали цены. Элиашберг с друзьями обычно останавливались в трехкомнатных номерах люкс. Одна из комнат представляла собой кабинет с огромным письменным столом, на котором стояло несколько телефонных аппаратов разного цвета. Проверка показывала, что все телефоны были на один номер. Администрация отеля заботилась о том, чтобы их постоянные клиенты чувствовали себя в привычной обстановке. Наши друзья проводили там веселые вечера.
Сима был удивительно светлым и добрым человеком. Общение с ним оставляло какое-то чувство мудрой благожелательности и в то же время достоинства, к которому невольно приобщались собеседники. Тут не надо было настраивать душу на любовь, как пел Окуджава, она сама на нее настраивалась. Помнится, однажды он рассказывал нам о тех временах, когда после окончания университета его направили работать на завод «Красный химик». Он в общем-то не очень был там и нужен, это была своего рода «ссылка», типичная для шедшей полным ходом в начале 50-х кампании гонений на «космополитов». В какой-то момент на производстве возникли некие технологические трудности, и Сима, пораскинув умом, понял, что нужно сделать. Он пошел в радиомагазин, купил на свои деньги необходимые детали и сделал своими руками нужный узел, после чего все в цеху пошло как по маслу. Услышав эту историю, Симина жена Лида удивленно спросила:
– Симочка, как же так, почему же ты затрудняешься, когда надо включить мобильный телефон, компьютер или проигрыватель??
В ответ прозвучало:
– Я специалист не в этом…
Не избежал подобной «ссылки» и младший брат Герасима Матвеевича Яков Элиашберг. Его по окончании Ленинградского университета направили работать в Сыктывкар. По возвращении он работал в Ленинградской Стекловке. Сима рассказывал, что, когда Якова пригласили сделать доклад на международном математическом конгрессе и директор института Людвиг Фаддеев не выпустил его за границу, разразился скандал. Все участники конгресса ходили с пришпиленными на груди листочками бумаги с надписью «Выпустите Якова Элиашберга». Через некоторое время он уехал, а позднее стал лауреатом премии Крафорда Шведской королевской академии – одной из высших премий по математике. Братья Элиашберги напоминают мне двух других братьев, Яна и Ника Тинбергенов, один из которых нобелевский лауреат по экономике, другой – нобелевский лауреат по физиологии и медицине. Когда кого-то из них спросили, что это, наверное, гены, он ответил:
– Ну что вы! Это простое совпадение…
Сима бережно и заботливо относился к окружающим и в то же время был довольно беспечен в отношении собственной персоны. Каждое 8 Марта он покупал много цветов, складывал их в корзину и навещал знакомых женщин, создавая радость и хорошее настроение.
Когда он приходил к нам домой, наш пес Джим всегда радостно встречал его и даже делился своими горестями, протягивал Симе свои больные лапы, явно понимая, что найдет у него сочувствие. К иным приходящим к нам людям Джим относился индифферентно, а некоторых даже сопровождал, грозно рыча, не давая прикоснуться ни к одному предмету в квартире.
В человеке уживается многое, в Симе уживалось только хорошее.
С его уходом в нашем мире стало заметно меньше доброты.
Осколки памяти
Хорошие воспоминания – точно река, в которую хочется и можно входить и дважды, и трижды, и многажды. Только – чуть выше по течению.
Из писем брата Сашки
Гагарин
12 апреля 1961 года Юрий Гагарин полетел в космос и благополучно вернулся на Землю, а через пару дней была объявлена торжественная встреча в Москве.
Я учился в девятом классе, и мы, понятное дело, сбежали с уроков. Как это так, все будут встречать героя, а мы будем сидеть за партами? И дружно пошли в центр. На Красную площадь нас, разумеется, не пустили, и мы оказались на Манежной, постепенно заполнявшейся прибывающими радостными москвичами. Это был какой-то пик народного ликования, всеобщей радости, гордости за страну, за нас самих…
Но все пошло не совсем так, как нам представлялось. Появившаяся конная милиция и отряды солдат стали постепенно выжимать людей с площади на улицу Герцена (ныне Большая Никитская). У нас ведь не может быть стихийной народной радости, все должно быть заорганизовано, ведь чем черт не шутит, в ликующую толпу может затесаться вооруженный преступник, который потом на Красной площади откроет стрельбу… Да, и кроме этого, неорганизованная толпа, поддавшись внезапному порыву, может создать толкучку, что приведет к гибели людей. Все это при спокойном размышлении выглядит разумно, но людьми, полными энтузиазма, по зову души пришедшими встречать Гагарина, это было воспринято как неоправданное насилие. Никто не хотел уходить с Манежа. Люди взяли друг друга под руки и образовали цепи, упорно сопротивлявшиеся наступавшим солдатам. Через некоторое время безуспешной толкотни наступавшие сменили тактику, стараясь вырвать отдельных людей из сомкнутых цепей, чтобы ослабить сопротивление. В какой-то момент схватили меня, и я повис в воздухе, растянутый между наступающими и упирающимися. Наша взяла, и я был спасен.
Но все-таки через некоторое время кони победили людей, все с площади были вжаты в улицу Герцена и вливающиеся в нее переулки.
А от Никитских ворот уже подходили организованные колонны с московских предприятий. По краям шли дружинники с красными повязками и не пускали посторонних влиться в ряды. Но в колоннах шли такие же люди, как мы, они были полны теми же чувствами, той же радостью, что привела нас сюда. Несколько мужиков из колонны оттеснили в сторону дружинников и, подхватив меня, спрятали в глубину колонны.
Так я в этот день все-таки прошел по Красной площади и видел Гагарина.
Вы в какой стране живете?
На Физтехе учились самые разнообразные мальчики. Одни были из кончивших физматшколы в разных городах страны, другие из обычных школ, из техникумов и после службы в армии. В общем, такая вот смесь, вроде футбольной команды, где часть игроков пришла из спортшкол, а другая часть со дворов и пустырей.
Лешка Андреев был родом из башкирской деревни. Учился сам и поступил в Уфимский университет. Пока учился на первом курсе, узнал, что есть такой легендарный Физтех, куда поступить очень трудно. Трудно, но зато там преподают ведущие ученые страны, и решил, что если учиться, то надо учиться именно там.
После отличного окончания первого курса физмат факультета в Уфе и успешно пройдя собеседования по физике и математике, Лешка был принят на первый курс Физтеха и оказался в нашей группе. Жил в общежитии, ни с кем особенно не дружил, учился на одни пятерки. Случались и конфликтные ситуации, да и не могло быть иначе – слишком разный бэкграунд был у городских мальчиков и юноши из деревенской глубинки.
На третьем курсе часть нашей группы с кафедры при Институте Капицы была переведена на другие специальности. Надо было делать свой выбор. Так, Серега Метельский ушел в биологию, Колька Сперанский перевелся на географический факультет МГУ, я решил поступать в теоргруппу… С Лешкой творились странные вещи. Он почти забросил учебу, целыми днями где-то пропадал, много читал, стал брать у меня разные книги из библиотеки моего деда, не издававшиеся у нас с 20-х годов… Затем он исчез.
Через некоторое время получаю предписание явиться в КГБ для дачи свидетельских показаний с обычной припиской, что неявка наказуема согласно закону и т. д. Прихожу на Малую Лубянку. Иду длинными коридорами, стены которых много чего повидали на своем веку. Следователь, молодой человек в штатском, начинает интересоваться, что за человек Алексей Андреев, какие у него были интересы, что он читал, с кем общался… Спрашиваю, в чем дело. Отвечает: ваш друг был арестован при попытке перехода государственной границы с Китаем. Даю показания, что-де был обычный студент, хорошо учился, был несколько замкнут, ну, в общем ничего особенного…
Через год я получил от Лешки письмо из лагеря строгого режима где-то в районе Комсомольска-на-Амуре. Некоторое время мы переписывались, что-то, помнится, я ему посылал. Потом, еще через год, открываю дверь, и на пороге в телогрейке, стриженный наголо, но слегка обросший, стоит Леха. Бежал из лагеря. Помыли, одели, покормили, положили спать. Спал он почти двое суток, и когда проснулся, то никак не мог поверить, что на дворе не завтра, а уже послезавтра.
Сидел он в лагере для психически больных, куда был направлен после того, как, испугавшись высшей меры, прикинулся больным. Сидел в одной камере с людоедом и бывшим палачом, приводившим в исполнение смертные приговоры.
В ночь побега Лешка сумел преодолеть ограждения с колючей проволокой и ушел босиком по растаявшим с поверхности замерзшим болотам так, что собаки не могли взять его след. Вышел к людям. Люди у нас добрые. Дали хлеба, какую-то обувь и телогрейку. После добирался две недели до Москвы в товарных вагонах по Транссибирской магистрали. Первую ночь в Москве, чтобы не арестовали на вокзале, провел в электричках на Савеловской дороге. Потом пришел ко мне…
Когда он проснулся, а было это 9 мая, мы немного поговорили, и я пошел в магазин купить продукты и чего-нибудь спиртного. В нашем районе все магазины были закрыты, и я поехал в центр. Когда вернулся, Лешки уже не было, пришли двое в штатском и забрали его. На наивный вопрос Татьяны «Как вы нас нашли?» один из них усмехнулся и ответил вопросом на вопрос:
– В какой стране вы живете?
По моей телеграмме из Питера приехал Лешкин старший брат, капитан второго ранга, бывший штурман атомной подводной лодки. Он собирался пойти в отдел прокуратуры по надзору за следствием в органах государственной безопасности с целью добиться пересмотра Лешкиного дела. Рассказывал, что был на даче, а когда вернулся и вошел в свою квартиру, у него на кухне сидели лица в штатском и пили чай…
Прокуроры уважили подводника. Лешка был переведен в лагерь общего режима в Смоленской области, а через некоторое время выпущен под опеку старшего брата. Затем закончил какой-то инженерный вуз, уехал на Урал, где работал инженером, а потом главным инженером на теплоэлектростанции. По прошествии лет связь с ним была потеряна.
Правильно понимаете…
Демократия уравняла в правах ложь и правду, ликвидировала монополию правящей партии на ложь. Теперь заливисто врут все.
Леонид Шебаршин
Дело было в старые времена при советской власти. Это теперь так называемая «свободная пресса» пишет о чем угодно, от крупных событий до происшествий в соседнем дворе, а через пару дней уже забывает об этом, принимаясь за набежавшие новые новости. Эдакая птица сорока. Раньше было не так. Советскому человеку отпускалась строго отмеренная и четко сформулированная информация о главных событиях в нашей стране и за рубежом. Главным рупором служил орган ЦК КПСС газета «Правда», излагавшая официальную точку зрения на происходящее в мире.
Другие газеты, как правило, повторяли эту информацию, иногда своими словами, но не уклоняясь от «линии партии».
Желающие знать больше слушали зарубежные радиостанции, так называемые «голоса» из-за бугра, освещавшие события в ином свете. Зачастую, однако, в этом не было нужды. Помогало умение читать между строк, воспитанное годами вдумчивого чтения советской прессы. Понять, как на самом деле обстоит то или иное событие, разобраться в подоплеке происходящего до известной степени оказывалось возможным и без дополнительных источников. До известной степени, но не до конца и не все. А иной раз хотелось.
Мой брат Сашка, физик, впоследствии переключившийся на журналистику и консультации власть предержащим, рассказал такую историю. После ужина они вели с отцом неспешную беседу. Отец работал на Старой площади, и, конечно, ему было известно, как и что обстоит на самом деле, но он никогда не делился с нами своими знаниями. Как, впрочем, никогда не подталкивал нас к вступлению в партию, об этом просто не было речи.
Так вот, Сашка говорит, что-де он прочел сегодня в газете, что некое событие, произошедшее на днях, трактуется так-то и так-то, а он думает, что «Правда» наводит тень на плетень и понимать это надо иначе. Отец с интересом смотрит на него и говорит:
– Правильно понимаете…
Затем Сашка приводит другой пример и предлагает свою интерпретацию. Вновь слышно:
– Правильно понимаете…
Еще один пример.
– Правильно понимаете…
И тут Сашка рассказывает то, о чем он на самом деле хотел узнать, и предлагает свою интерпретацию. Следует мгновенный взрыв:
– Неправильно понимаете!!! – а затем рассказ, как с этим обстоит на самом деле.
Будущему политологу только того и надо было.
Мы не церковь
Вреводами, кто репетиторством, кто разгрузкой ваго-мои юные годы все подрабатывали кто чем – кто пе-нов. Летом многие ездили на шабашку, так называлась возможность подработать на стройках в сельской местности. Были и совершенно необычные источники заработка. Так, Серега Метельский устроился сопровождающим грузов на самолеты по маршруту Москва – Певек на Чукотке.
Валера Коростелев был культурист. Он регулярно качал мышцы, поднимая разные тяжелые железяки. Под стать этому занятию он и подрабатывал, раскатывая большие листы теста в мацепекарне Московской синагоги. Естественно никакого писаного договора об оплате этих работ не было, просто по окончании работы ему была обещана довольно крупная сумма. Валера даже засомневался получит ли он столько денег. Ответ раввина был полон достоинства:
– Мы не церковь, у нас денег хватит.
Когда нужное количество мацы было изготовлено, Валеру попросили прийти с какой-нибудь емкостью. Он удивился, но захватил с собой хозяйственную сумку и вышел из синагоги с сумкой, полной медных денег. Справедливости ради нужно заметить, что там попадались и никелевые монеты.
Дело сделано, и надо отметить успешное завершение. Валера пошел в ресторан. Отдыхал, ел, пил, а когда пришло время уходить, попросил принести суповую тарелку. Официант удивился, но тарелку принес. Валера зачерпнул из сумки мелочи и наполнил тарелку…
Кого ты к нам привел?
Внаш директор Халатников попросил помочь ему с пе-стародавние времена, я еще тогда был аспирантом, реездом. Жил он в «доме на набережной», и для тех, кто не читал роман Юрия Трифонова, поясню, что речь идет о доме на Болотной площади, во время оно известной как улица Серафимовича. Построен он был в конце 20-х – начале 30-х годов по проекту архитектора Иофана, которого наш тогдашний председатель совнаркома Рыков вывез из Италии.
– История повторяется, – говорил Халат, – Екатерина привезла в Россию Растрелли и Кваренги, а большевики – Иофана.
В том доме жили старые большевики, крупные партийные работники, военачальники. Во времена Большого террора дом опустел, затем покрылся мемориальными досками безвинно погибших и реабилитированных. Халат жил там, так как он был женат на дочери легендарного героя Гражданской войны Валентине Николаевне Щорс.
Мы пришли с Лешей Бялко, и первым делом хозяйка нас усадила за стол и налила нам борща. Борщ был великолепен, я выразил свой восторг и тут же получил:
– Халат, кого ты к нам привел?! Эти люди называют борщ супом!!
За борщом последовали котлеты того же превосходного качества. Ну и наконец мы приступили к тому, зачем пришли. На мою долю выпало отвинтить люстру, которая висела под потолком в туалете. А потолки в этом доме были на пятиметровой высоте, и когда я спустился с огромной высоченной стремянки с люстрой в руках, пальцы у меня еще дрожали от напряжения, я выпустил люстру, она брякнулась на кафельный пол, и одна из лапок из металлокерамики отвалилась. Халат был очень расстроен – сломали его любимую люстру. Валентина же Николаевна просто ликовала:
– Наконец этой уродине пришел конец!
Но Халат не был готов расстаться с антиквариатом.
– Я поеду в Физпроблемы, и Шура Шальников все склеит.
Академик Александр Иосифович Шальников был величайший рукодел.
С этими словами Халат взял люстру и пошел вниз, где у подъезда, как обычно, стояла «Волга» и в ней его шофер Слава Гусев. Только он вышел, и мы слышим:
– Пока этот идиот будет ехать, я позвоню Шуре и скажу, чтобы он ничего не клеил!
Проходит час, и торжествующий Халат возвращается. В руках его люстра, лапка на месте.
– Я же говорил, Шура все склеит!
В этот момент пальцы у него разжимаются, люстра падает и разлетается на мелкие кусочки…
Изучение осколков показало, что лапка, склеенная Шальниковым, осталась целой.
