Владимир Михайлович Шулятиков
Вместо введения. Помянем прошлое
Они стоят на полдороге. До конца дороги дошла интеллигенция лишь на закате сороковых годов. Тогда романтизм предается проклятию, как болезненный продукт крепостнического строя. Тогда получает полное гражданство теория естественного развития. Тогда осмеиваются титанические натуры и «аристократический» индивидуализм романтиков. Тогда «обыкновенный» человек[27] признается единственным героем литературы. Тогда интеллигенция находит новые положительные идеалы: она возлагает свои надежды на творческие способности и созидательную работу всех классов, развивающихся по мере упадка крепостнического строя. Она преклоняется перед крестьянством. Она идеализирует бюрократию, находя ее труд в высшей степени полезным. Она на страницах своих лучших журналов доказывает, что петербургские купцы обладают неоспоримыми человеческими достоинствами. Она верит в благодетельную миссию заводчиков и фабрикантов.
Она приветствует рождающуюся буржуазию как класс, который не похож на класс крепостников, как класс, от которого можно ожидать светлой и богатой подвигами будущности. На заре новых общественных отношений она видит в буржуазии союзника.
Новая заря взошла. Наступила «эпоха великих реформ»[28]. Пало крепостное право[29]. Ряды интеллигенции пополнились, как никогда прежде, лицами, вышедшими из непривилегированных классов. Разночинец в первый раз в русской истории почувствовал себя совершенно полноправным членом общества. Теперь он был вожаком интеллигенции. Теперь интеллигенция всецело явилась выразительницей его дум, стремлений, настроений и надежд. Правда, рядом с ним продолжал стоять интеллигент-дворянин, но это был дворянин, отрекающийся решительно от всех привилегий, которыми его наградили века крепостного права, от всякого «наследства», завещанного ему предками: это был «кающийся» дворянин.
Интеллигенту-разночинцу шестидесятых годов недаром досталась победа. «Он рос среди терний», он купил себе право на существование ценой величайших усилий, тяжелых страданий, упорного труда; он устоял в борьбе за существование лишь благодаря постоянному личному самоусовершенствованию, интенсивной умственной работе. Поэтому он уверовал в спасительную силу труда и разума, во всемогущество «критически мыслящей личности»[30]. И чтобы вернее сохранить цельность своей личности, чтобы в совершенстве закалить себя для борьбы за существование, он решил сделать свой душевный мир недоступным для всех тех чувств и наклонностей, которыми жили мало энергичные, пассивно покоряющиеся судьбе, не умеющие за себя постоять питомцы помещичьих усадеб: он убил в себе фантазию; он отверг чистую поэзию и эстетику, он не допустил инстинктам и чувству бесконтрольно властвовать над собой.
