Правда, он преувеличивал ценность теории «разумного эгоизма»; правда, он, воспитанный среди другой обстановки, чем та, в которой воспитывались поколения интеллигентов-разночинцев, несколько оторвал эту теорию от ее реальной подпочвы, придал ей слишком общий характер.
Он взял от теории разночинцев-интеллигентов лишь догмат «сильной» личности и личного саморазвития, оставив в тени идею борьбы за существование, которой так дорожили творцы этой теории. В его мировоззрении борьба за существование начала превращаться в «борьбу за индивидуальность». Кроме того, он окрасил теорию «разумного эгоизма» в чуждый ей сенсуалистический оттенок.
Но основные посылки его теории были те же, что и теории Добролюбова.
Так же, как Добролюбов, он учил, что в жизни «новых» людей не должно существовать разногласия между влечением натуры и моральным чувством; так же, как Добролюбов, он доказывал, что высшие альтруистические порывы, высшее человеколюбие есть не что иное, как облагороженный эгоизм; так же, как Добролюбов, он считал «настоящим» человеком того, кто в состоянии установить в своем душевном мире полную гармонию: «здоровые люди не должны раздваивать своего существа».
Таким образом и Писарев и Добролюбов работали над развитием несомненно одной и той же теории и были, при всех указанных несколько выше различиях в выводах, не так далеки, как кажется с первого взгляда.[9]
Но в оценке той роли, которую может играть «мыслящий реалист» в общем ходе исторического развития, оба публициста-критика коренным образом разошлись. В то время как Писарев склонен был приписывать интеллигенту-реалисту самую видную роль в ходе исторического процесса, Добролюбов не увлекался интеллигенцией, не преувеличивал ее удельного веса в общей экономии общественного развития.