«Новое общество», таким образом, в глазах Добролюбова представляло из себя вообще нечто малоутешительное. Блестящий внешний вид аудитории, перед которой ему приходилось говорить, скрывал за собою зрелище глубоких язв и преждевременного увяданья «молодых побегов».
Но среди увядающих «молодых побегов», среди общей массы инертных, «слабых духом», обезличенных интеллигентов вырисовывался образ человека, обещающего олицетворить собою настоящего «человека».
Этот образ вырисовывался не вполне определенно и законченно. Добролюбов дополнил недостававшие ему в действительности черты, вложил в его душевный мир свое содержание и провозгласил учение о «настоящем» новом человеке – об интеллигенте» реалисте».
Интеллигент-»реалист» (или как Добролюбов называл его, «реальный человек»[3], в противоположность «слабым» интеллигентам, является носителем душевной силы. В противоположность бездеятельным интеллигентам, он – человек активной энергии. Он вдохновляется далеко не платонической любовью к добру и человечеству: он знает «смелость добра».
Над ним не имеют власти «старые» настроения, старые чувства и привычки. Он не опутан сетью традиций и преданий. Он действует не во имя извне навязанных «принципов», а повинуясь исключительно голосу «естественного влечения натуре». Внутреннее убеждение – вот высшая для него моральная санкция. Он очень низко ценит веления «предписанного» долга. Истинный человек творит добро не потому, что он должен следовать правилам установленной морали, а потому что «делание добра» есть органическая потребность его внутреннего мира.
У нас очень часто превозносят добродетельного человека тем восторженнее, чем более он принуждает себя к добродетели; исполняющие предписание долга только потому, что это предписано, а не потому, чтобы чувствовали любовь к добру, такие люди не совсем достойны пламенных восхвалений. Эти люди жалки сами по себе. Их чувства постоянно представляют им счастие не в исполнении долга, а в его нарушении; но они жертвуют своим благом, как они его понимают, отвлеченному принципу, который принимают без внутреннего, сердечного участия… В нравственном отношении они стоят на очень низкой ступени»…[4]