Владимир Михайлович Шулятиков
Памяти Глеба Успенского
Человеческое достоинство было так же убито в обитателях дореформенной деревни, как и в обитателях «Растеряевой улицы», точно так же обитатели деревни были людьми совершенно «обезличенными», людьми, не имевшими понятия о цели жизни, людьми, исполнявшими чужую волю, служившими чему-то «неведомому» какому-то «неизвестному» делу… И опять никаких бодрых чувств и светлой, радостной веры в жизнь и прогресс не мог вынести из своих наблюдений над деревней Глеб Успенский.
На фоне «растеряевщины», царившей как в провинциальном городе, так и в деревне, Глеб Успенский отметил фигуру, которая возвышала над «толпой», которая шла дальше бесцельной жестокости. Это – интеллигент Тяпушкин.
Воспитанный в недрах «растеряевщины», «обезличенный», как и все растеряевцы, «нищий духом», запуганный Тяпушкин отличался от всех растеряевцев тем, что сохранил в «своем зверушечьем сердце, помимо ощущения тяжести пережитого, зерно жалости». Когда веяния «нового» времени, веяния реформенной эпохи коснулись Тяпушкина, дремавшее в нем чувство громко заговорило о себе. Тяпушкин перевел тенденции новой эпохи на свой язык. Он не стал развивать вслед за корифеями шестидесятых годов теорию индивидуализма, не стал говорить о правах по самосовершенствовании «раскрепощенной» личности. Напротив, он увидел в новых тенденциях лишь средство уйти от самого себя, от своего «я», от своей забитой, запуганной, «ничтожной» личности. Лишенный способности «по-человечески» относиться к самому себе и к своим собственным страданиям и страданиям каждого из своих близких, каждого отдельного человека, оп нашел теперь себе спасение в мысли об обще м страдании. Он начал отдыхать на абстрактных размышлениях о всечеловеческом горе. Он с жадностью схватился за те книги, которые не говорили ему о каких-либо подробностях жизненных бед. «Иногда (в книге) не было даже слов, были цифры, таблицы, дроби вместо людей, – рассказывает он, – но эти-то цифры были мне понятней… Могли жечь мой мозг гораздо сильнее, чем подлинные стоны и беды, из которых цифра только экстракт. Подлинных стонов, жизненных, человеческих мелочей… я бы не выдержал, они бы меня замучили; сердце мое по незначительности своего развития… могло бы даже ожесточиться, а не размягчеть»…
