Владимир Михайлов
Капитан Ульдемир. Властелин
Уве-Йорген подумал.
– Тогда заберем Питека и постараемся присоединиться к вам, – ответил он наконец. – Да и обстановка подскажет…
– Пусть будет так, – согласился я.
– И еще одно. Мы вступаем в войну. На войне иногда убивают.
– Тут, кажется, нет.
– Пока нет. Но в цель иногда попадаешь, даже не желая. Шальные пули… И если мы двое так и не сможем присоединиться к вам, не забывай при всем твоем широкодушии и любви к малым сим: время уходит, а Гибкая Рука не из тех, кто медлит выполнять приказ.
– Это как-никак мой приказ, – сказал я. – Так что не забуду.
Мы с Никодимом и Анной втроем кое-как втиснулись в малый катер, чтобы долететь до леса. Большой оставили Уве-Йоргену. На прощание я сказал ему:
– Надеюсь, ты будешь действовать как достойный представитель высокой цивилизации.
– Не беспокойся, капитан, – сказал он, – и не спрашивай.
Но я не был спокоен. Я знал, что есть вещи, которые Уве-Йорген умеет делать лучше, чем я, но всей душой надеялся, что ему не придется пустить в ход все его умение.
Глава семнадцатая
– Рука, неужели до сих пор нет никаких сообщений?
– Я и не жду их, доктор. Там, на планете, что-то создает такие помехи, что для связи катер должен выйти в космос. Думаю, у наших нет для этого времени.
– Знаете, я очень волнуюсь… Постойте, а это что? – Аверов смотрел на приборы. – Батареи стоят под зарядкой?
– Да. Я заряжаю их до полного.
– Но почему? Если не было никаких новых распоряжений…
– То выполняются старые, доктор. И время выполнения все приближается.
– То есть вы хотите сказать, что, если срок истечет и никто из наших не подаст никаких признаков жизни, вы… включите установку и начнете воздействовать на звезду?
– Нет, доктор. Этого я вовсе не хочу сказать.
– Зачем же в таком случае батареи?
– Чтобы вы, доктор, в нужный момент смогли начать воздействие. А моим делом будет лишь вывести корабль в нужную для этого точку.
Аверов сделал шаг назад, скрестил руки на груди. Рука, не вставая, спокойно смотрел на него и дымил трубкой.
– Можете быть уверены, что я этого не сделаю! – сказал ученый.
– Вот тогда это придется сделать мне, – сказал Рука.
– Ха! Хотел бы я посмотреть…
– А вот посмотреть вы уже не сможете, – сказал индеец, не сводя с ученого неподвижных глаз. Аверов понял смысл слов не сразу.
– Вы что… Вы сможете?..
– Да, доктор. Я смогу. И то и другое. Это в моих силах.
Аверов хотел еще что-то сказать, но почувствовал, что нет сил.
Шувалов полагал – и, по-видимому, справедливо, – что люди, находящиеся у руководства, могут обладать многими недостатками, в том числе (как показывала история) порой очень неприятными, но быть глупыми они просто не имеют права. И в данном случае, поскольку опасность, грозившая планете, была равной для всего ее населения, независимо от его возраста, здоровья, социального уровня и прочего, – руководство, по мнению Шувалова, не должно было пренебречь ни одной возможностью спасения и обязано было с радостью пойти навстречу любому, кто такое спасение предложит. Но сам он до сих пор никакого предложения сделать не мог – просто не мог.
Его просьбы и требования встречи с кем-либо из Хранителей Уровня оставались безрезультатными. Ему каждый раз отвечали одно и то же:
– После приговора сможешь просить о смягчении участи. Тогда Хранители рассмотрят твою просьбу. Пока же им не о чем с тобой разговаривать.
– Но простите! – возражал Шувалов. – Мне лучше знать!
– Закон не позволяет Хранителям выслушивать преступников, пока суд не вынес приговора.
С законом спорить было невозможно.
Время уходило стремительно. И когда настала пора предстать перед судом, Шувалов решил прибегнуть к последнему, видимо, средству, какое оставалось в его распоряжении.
Его судили в большом зале, заполненном народом. Стены и потолок зала были покрыты странной росписью, мрачные, резкие тона которой, начинаясь от пола, чем выше, тем больше переходили в мягкие, умиротворяющие. Возможно, эта роспись заменяла символы правосудия, принятые на Земле, – повязку и весы богини.
Судей было пятеро, и они находились на возвышении, однако не за столом – стола не было, они просто сидели в глубоких креслах, стоявших полукругом, а в центре полукруга находился табурет, на который и усадили Шувалова. Судьи оказались пожилыми, сдержанными в словах и жестах людьми. Зато публика проявляла эмоции открыто, и выражаемые ею чувства были – это стало понятно сразу – не в пользу Шувалова. Люди были искренне возмущены и встревожены, и написанная на их лицах тревога порой вытеснялась выражением если не ненависти, то холодного отчуждения, целиком относившегося к подсудимому.
Ритуал оказался несложным. Публике объявили, кого будут судить и за что. Потом еще раз объяснили Шувалову, что судить будут именно его, и подробно объяснили, в чем его обвиняют. Затем стали давать показания возчики, врачи, судья и пострадавший астроном. Он, говоря, то и дело поворачивался к Шувалову, хотя должен был смотреть на судей, и в глазах астронома были недоумение и сожаление.
– Итак, признаешь ли ты себя виновным в том, что хотел и пытался совершить убийство?
Кажется, настал момент. Шувалов встал.
– Высокий суд…
– Ты говори просто: судьи.
– Судьи! Я признаю себя виновным.
Легкий гул прошел по залу.
– Но это – лишь малая часть преступлений, в которых можно обвинить меня.
Зал замер.
– Я, систематически нарушая Уровень…
Снова гул.
– …нашел способ совершить воистину страшное и жестокое преступление!
И снова – мертвое безмолвие.
– Последствия преступления были бы неисчислимы. Они привели бы к тому, что Уровень рухнул, а затем и сама жизнь всех людей сделалась невозможной. Сейчас я в ваших руках, но помните: я не один! И если совершится задуманное мною – вы погибнете!
В зале кто-то слабо вскрикнул. Кто-то заплакал. Шувалов перевел дыхание.
– Я еще не знаю, какой способ мы применим. Потому что их два.
Шувалов умолк. Он сделал это намеренно.
– Говори! – чуть хриплым голосом сказал судья, сидевший в середине. Но другой, сидевший справа, перебил его:
– Но ведь ты погибнешь и сам, подсудимый! И твои товарищи тоже погибнут!
– Да, – сказал Шувалов. – В том-то и дело. Ведь каждый человек должен умереть. И мы решили: раз мы должны умереть, то пусть умрут все.
– Неужели ты так ненавидишь людей?
Шувалов ответил не сразу. «Я слишком люблю людей, – думал он, – мы все слишком любим людей, даже дураков – потому что они ведь не виноваты в том, что существует знание, слишком тяжелое для их нетренированных мозгов…»
– Да! – сказал он. – Я ненавижу людей.
– И все-таки… То, что ты сказал, звучит страшно, но как нам поверить? Нам трудно поверить в такую меру жестокости… Ведь ты человек, как и мы…
– Неужели вы не понимаете, что тот, кто спокойно и хладнокровно пытался убить человека, может убить сразу множество людей?
Судьи переговаривались вполголоса. Гул в зале нарастал.
– Подсудимый! – обратился к нему сидевший в середине. – Скажи, нет ли способа отвратить тебя от преступлений? Чего ты хочешь? Может быть, если мы предоставим тебе свободу и позволим жить, где ты пожелаешь…
Шувалов покачал головой.
– Я должен сообщить вам, судьи, – сказал он, – что уже начал раскаиваться в задуманном и подготовленном великом преступлении. Я скажу вам почему. Я хотел прославиться, совершив его; но потом понял, что если не останется людей, то некому будет и помнить, и говорить обо мне…
Судьи утвердительно кивнули.
– То, что я задумал и начал, еще можно предотвратить.
Средний судья встал.
– Мы требуем, чтобы ты сказал нам – как! Сказав, ты во многом искупишь свою вину.
– Да! Да! – кричали в зале.
– Я согласен, судьи!
– Говори! Говори же!
Шувалов снова сделал паузу.
«Смешно, – думал он, – как же несложно было все это придумать! Начни я им говорить о грозящей вспышке Сверхновой – ни один не поверил бы, хотя то была бы святая истина. А вот поверить в сверхпреступление – вы в состоянии, вы готовы. Милые, простодушные, необразованные люди…»
– Я скажу, судья. Но не тебе и никому из вас.
– Почему же?
– Потому что дело ведь касается всех людей и всего Уровня, не так ли? И будет справедливо, если я скажу все тем, кто хранит Уровень.
Судьи снова негромко перемолвились. Потом сидевший справа объявил:
– Обо всем, что сказал подсудимый, мы сообщим Хранителям, и они вынесут свое решение. Да пребудет Уровень!
По залу прошелестел вздох облегчения. Искреннее всех вздохнул Шувалов. Вот и сделано дело, подумал он. Наконец-то можно будет начать работать, спасать людей… Он снова обвел глазами собравшихся в зале. И они тоже, не спеша расходиться, смотрели на него – кто со страхом, кто с интересом, некоторые – спокойно, иные со злобой. А один смотрел с веселой улыбкой. Шувалов удивился: уж очень неуместно было здесь выражение симпатии. Он поднял брови. Тот человек, встретив его взгляд, улыбнулся еще шире и прищурил глаз – и тогда Шувалов узнал Питека, на душе у него стало совсем хорошо, и захотелось петь.
– …Впрочем, – сказал старший Хранитель Уровня, – у вас и не было возможности составить о нас правильное представление. Так уж глупо получилось… но согласитесь – ваш визит был для нас по меньшей мере неожиданным. Кто мог подумать, что вы – с Земли?
Шувалов охотно кивнул. Наконец-то он разговаривал с человеком – сразу ощущалось – своего круга. С поправкой, разумеется, на уровень знаний – и все же с человеком, мыслящим, видимо, достаточно широко и масштабно.
Хранитель устало потер лоб.
– Да, неверное представление… Вам, видимо, многое показалось произвольным, непонятным… неприемлемым. Наверное, так. Мне трудно судить об уровне вашей сегодняшней цивилизации, однако я понимаю, что все эти столетия она не стояла на месте и развивалась, как я теперь понимаю, не совсем в тех направлениях, что до экспедиции наших предков… впрочем, нашими предками они как раз не были.
– В общем, – согласился Шувалов, – Земля несколько изменила цели и методы.
– Ну а у нас выбора не было: характер нашего развития был предопределен заранее… На Земле еще помнят о нашей экспедиции?
– Мм… Специалисты и историки – безусловно. Помним, что было несколько экспедиций. Но о результатах нам ничего не известно.
– Один из результатов – перед вами. Попытайтесь представить себе, как все это происходило, – и поймете, что ничем иным дело не могло окончиться.
Представьте себе, что крайне ограниченное количество людей – не более двухсот – покидает Землю, чтобы никогда более на нее не вернуться. Чтобы осесть на одной из планет, существование которых в данной звездной системе было установлено, но об условиях на которых можно было лишь предполагать. Люди летят, по сути дела, наугад. На карту поставлена жизнь. Потому что, если им не повезет и годных для обитания планет не окажется, они, возможно, и сумеют вернуться, но прилетят уже глубокими стариками – и неизвестно в какую эпоху.
– Потому-то люди потом и отказались… – пробормотал Шувалов.
– Вы, конечно, понимаете: летевшие были энтузиастами, людьми в какой-то степени не от мира сего – хотя, разумеется, упорными, выносливыми и умелыми. Такие сочетания встречаются. Ну и безусловно, с авантюристической жилкой. Они летели, надеясь. И, как вы видите, надежда оправдалась.
Шувалов кивнул.
– Они летели, чтобы обосноваться и жить. Но еще до старта вступили в силу те закономерности, с которыми раньше, при освоении территорий Солнечной системы, люди не встречались.
Люди понимали, что им придется рассчитывать только на самих себя. Заранее было ясно, что сообщение и связь между человечеством и его новыми поселениями в космосе будут практически невозможны: слишком много сил требовало снаряжение такой экспедиции, и о регулярных рейсах хотя бы раз в столетие нельзя было и думать всерьез.
– Это стало возможным лишь недавно, – сказал Шувалов. – Но…
– Одним словом, тем, кто летел, рассчитывать на чью-то опеку не приходилось. И предстоящая оторванность от материнской цивилизации заставила задуматься: какую же часть ее можно взять с собой и что из взятого можно будет сохранить и укоренить на новом месте?
– Понимаю.
– Всякая техническая цивилизация, как вы знаете, является сложнейшим комплексом взаимосвязанных явлений. И чтобы захватить с собой, скажем, такое примитивное достижение техники, как… как электрическая бритва, надо было взять и все необходимое для постройки на новом месте электростанции, пусть простейшей, урановой, то есть материалы, генераторы, строительную технику, транспорт, топливо, запасные части – и так далее.
– Да, в наше время этими проблемами начали серьезно интересоваться: все-таки от вопроса о диаспоре никуда не уйти.
– А тогда только начинали соображать. Итак, взять с собой нельзя, изготовить на месте – практически едва ли не голыми руками – тоже. Не знаю, каков по размерам ваш корабль…
– О, вы сможете детально ознакомиться с ним…
– Заранее благодарю. Но, во всяком случае, вы вряд ли представляете, как мало можно было взять с собой в то время. Учитывался каждый грамм массы и каждый кубический сантиметр объема.
– Не хотел бы я быть на их месте.
– Да и я тоже. Итак, им предстояло решить: что является важнейшим при создании колонии на пустом месте и без притока сил извне. Что является жизненно важным.
– Судя по тому, что колония прижилась, решение удалось найти?
– Да. Это были люди.
– Люди?
– Вот именно. Было известно, что, для того чтобы не вымереть, не захиреть, не выродиться, наконец, такая колония должна прежде всего обладать определенным количеством людей – не ниже критического уровня, который тогда оценивался приблизительно в несколько тысяч человек. Но выполнить такое условие было невозможно: корабль вмещал двести человек – и самое необходимое для них. Не более того.
– Воистину, задача не из самых простых.
– И все понимали, что если начинать от первичного количества в двести человек, – предположим, сто пар, – то, по естественным условиям, население колонии смогло бы достичь нужной величины слишком поздно. Вернее, оно не успело бы ее достичь – колония угасла бы значительно раньше: счет ведь шел на поколения!
– Сложно, сложно.
– Тем не менее выход был найден. Та аппаратура, которую улетавшие взяли с собой, то немногое, что они смогли увезти, предназначалось не для производства энергии, не для обработки земли или резания металлов, но для производства… людей. Клоны! Миллионы клеток! Установка, взятая экспедицией с собой, обладала достаточной мощностью, чтобы в первый же год произвести на свет тысячу младенцев, на второй – столько же, а при желании производство можно было и расширить. Этим устранялась и опасность вырождения людей, которая непременно возникла бы в столь узкой популяции.
– Люди от Сосуда! – пробормотал Шувалов. – Вот оно что…
В его голосе звучала неприязнь.
Хранитель посмотрел на него.
– Это претит вам?
– Н-ну… я даже не уверен, что это люди – те, о ком вы говорите. Может быть, честнее назвать их биологическими роботами?
– Можете называть меня так, – с улыбкой согласился Хранитель Уровня, – если такой термин кажется вам более приятным.
– И вы тоже?..
– Как и все остальные. Возможно, и не все – иногда люди рождаются у нас и обычным порядком, – но, вообще-то, роды у нас под запретом.
– А это еще почему?
– Мы считаем, что еще не достигли численности, при которой опасность вырождения исчезла бы.
– Какой же численности вы хотели достигнуть?
– Порядка десяти миллионов. А сейчас нас несколько более миллиона.
– Так много? – хмуро удивился Шувалов.
– Мы считаем, что очень мало.
– Зависит, конечно, от точки зрения. Миллион… Немало.
– Может быть, оставим эмоциональные оценки?..
– Да, извините… Но постойте, ведь для всего, что я тут вижу, – Шувалов развел руками, словно обнимая все, что находилось в помещении – в длинной комнате без окон, отделанной пластиком, который и через столько лет все еще оставался белым. Скрытые светильники давали рассеянный, мягкий свет. Вдоль стен стояли стеллажи, уставленные одинаковыми аппаратами, к которым тянулись жгуты проводов. – Ведь для всего этого нужна энергия – и обойтись без нее вы никак не могли!
– Она нужна и сейчас. Поэтому небольшую силовую установку – ядерную, прямого преобразования – и топливо для нее экспедиция взяла с собой. Однако энергии могло хватить на производство людей и еще на некоторые нужды – но никак не для того, чтобы развивать промышленность.
– Понимаю. Но неужели эта станция…
– Да, действует и сейчас. Впрочем… Но не стоит о деталях.
– Что же еще взяла с собой экспедиция?
– Разумеется, достаточно мощный компьютер. Прежде всего для управления производством: оно требует строжайшего программирования и точнейших режимов, если вы хотите, чтобы рождались люди, а не монстры.
– Рождались, вы говорите?
– А как мне еще сказать? Человек рождается, иного пути у него нет. Его не собирают из деталей. Среда, в которой он развивается, – вопрос достаточно важный, но не принципиальный.
– Н-ну хорошо, не станем спорить…
– Я тоже так думаю. Таким образом, первая задача – создание численности – была решена. Но мало родить людей: их ведь еще нужно кормить, и вообще – жить надо!
– Безусловно.
– И вот тут начинать приходилось действительно с самого начала. Хорошо, что психологически люди были подготовлены.
– К жизни в каменном веке?
– Не совсем так, конечно, но, во всяком случае, к тому, что землю придется вспахивать плугами, да и то не сразу: первые два-три года, пока подрастет тягловый скот, – лопатами…
– Вы и скот тоже… запасли подобным образом?
– Нельзя же было всерьез ожидать, что природа случайно подбросит на планету лошадей и быков! Конечно, все было привезено с собой и вызвано к жизни таким же способом – тут же, в другой части здания. Правда, теми установками мы уже давно не пользуемся.
– Доверяете скоту больше, чем людям?
– Просто мы больше заботимся о людях… Итак, люди еще на Земле научились выполнять все необходимые работы, владеть всем первобытным инструментарием. И тут им пришлось сразу взяться за дело.
– И вот минули столетия – а уровень вашей техники остался, похоже, неизменным – и вы не очень-то стремитесь повышать его.
– Вы правы: не очень стараемся.
– И даже противитесь, не так ли?
– Вряд ли есть смысл скрывать это.
– А почему?
– Видите ли, еще до старта было ясно, какой технический уровень будет иметь новая колония. Но оставалось неясным – какие психологические и социальные изменения вызовет переход к такой жизни.
– Вы опасались регресса?
– «Мы» – не совсем по адресу: не забудьте, что я-то если и прилетел на том корабле, то лишь в виде законсервированной клетки.
– Простите, я все время забываю об этом. Ну, не вы, а «они».
– Они предполагали, что некоторый регресс неотвратим, но не принципиален. Ведь можно лишить человека техники – но уровень знаний и мышления у него останется прежним, и он не только не одичает, но сможет удержаться от социального отступления вообще – в принципе, разумеется.
– И это удалось?
– Безусловно. У нас не было и нет частной собственности. Это понятие отсутствует в нашем обществе.
– Однако вы вот его знаете…
– Мы – те, кого называют Хранителями Уровня, – в процессе подготовки весьма тщательно изучаем нашу историю. Вплоть до мелочей. Иначе я не мог бы рассказать вам все так обстоятельно.
– Но вы все же не ответили на мой вопрос: почему ваш уровень не растет, напротив – объявлен постоянным?
– Мне кажется, понять это нетрудно. Вам и самому ясно, что уровень производства – при условии, что не будет чрезмерной перегрузки людей на работе, – требовал весьма, весьма и весьма рационального ведения хозяйства. В каждую вещь, в каждую горсть зерна у нас вложено очень много труда…
– Естественно.
– И с самого начала не представлялось иной возможности, как все руководство и производством, и распределением поручить тому же компьютеру. Людям оставалось снабжать его актуальной информацией и в случае крайней необходимости, в основном морального характера, вносить в его рекомендации небольшие коррективы. Но это приходилось делать крайне редко.
– И машина справлялась?
– Безусловно. Только так наше общество и могло не только существовать, но и развиваться. Однако… – Хранитель Уровня вздохнул и развел руками, – возможности компьютера не являлись неограниченными. И в один прекрасный день стало ясно: всякие изменения – в характере ли производительных сил или в характере потребления, да чего бы то ни было – приведут к тому, что машина перестанет справляться с задачей.
– И вы решили…
– Можно было, конечно, пойти на риск: выключить машину и взять дело в свои руки.
– Но вы не пошли на это.
– Для того чтобы не допустить при такой перемене ошибок и путаницы, нужно было иметь множество специалистов. А у нас их не было. И, кроме того…
– Почему же вы их не подготовили?
– Вы не дали мне договорить: и, кроме того, при такой производительности труда мы не смогли бы прокормить большой аппарат. Прокормить, одевать, обувать, содержать. Вы ведь могли заметить: люди у нас – на девяносто девять процентов производители. Один судья на город с прилегающим районом – вот и вся власть. Тут, в столице, больше, но ненамного. Армии нет. Специальных сил по охране порядка – нет. Обходимся – благодаря тому, что нравственный уровень тогдашней Земли нам удалось удержать, и еще, вероятно, по той причине, что у нас нет неравенства. Кстати, способ увеличения или поддержания численности населения, каким мы пользуемся, тоже дает нам возможность строго дозировать и даже консервировать прирост – а с другой стороны, спасет нас от потерь рабочего времени, неизбежных, когда людей рождают люди, и, что очень важно, избавляет людей от стремления получить побольше, чтобы лучше обеспечить своих детей.
– Логика в этом, конечно, есть, хотя мне лично… Да, итак – вы дошли до уровня, который при данной системе является оптимальным?
– Да, если вы имеете в виду уровень потребления. Но если говорить о развитии вообще, то оно вовсе не прекратилось, просто для него нам нужно время.
– Интересно, как же вам представляется дальнейшее развитие?
– Оно запрограммировано заранее. Прежде всего население планеты должно все же достичь определенного уровня. Затем начнется подготовка специалистов, необходимых на следующей ступени развития. Мы движемся постепенно, но без срывов, равномерно, не желая забегать вперед.
– Пусть так. Но надолго ли хватит топлива для вашей силовой установки? И что вы предпримете, когда оно кончится и компьютер остановится?
– Топлива хватит ненадолго. Но это не страшит нас, и компьютер не остановится. У нас есть другой источник энергии: солнечные батареи. Источник практически вечный. Во всяком случае, его хватит до тех пор, пока мы не создадим свою энергетику.
– Батареи вы привезли с собой? Почему же не использовали их с самого начала?
– Мы не могли селиться в пустынях: нам нужны были оптимальные климатические условия. А у батарей другие вкусы. Как я уже говорил, лишних людей у нас нет. И не сразу можно было отправить группы на поиски удобных мест в экваториальных пустынях. Но даже когда место нашли, требовалось построить линии передачи, разместить батареи надлежащим образом… Над этим мы сейчас и работаем. И закончим прежде, чем наша станция остановится.
– Ах, вот что означают те Горячие пески, которыми мне грозили, – усмехнулся Шувалов. – Да, интересная перспектива, и было бы интересно посмотреть… Очень жаль, что она не осуществится.
– Она осуществится.
– Увы, нет. Солнце, которое должно помочь вам, на самом деле ваш враг. Грозит страшная беда. Вспышка, взрыв…
Хранитель выставил ладонь, как бы загораживаясь:
– Не надо, нам передали все, что вы говорили. Нет, солнце не грозит нам, нам ничто не грозит.
– Но послушайте! По данным науки…
– Наука есть и у нас.
Шувалов не то засмеялся, не то застонал.
– Да неужели после всего, что вы о нас узнали, – сказал он, – вы можете всерьез сравнивать уровни вашей и нашей науки!
– Мы не собираемся сравнивать, но уверен, что наши ученые могли бы объяснить вам…
– Пустая трата времени! Позвольте лучше мне объяснить вам всю глубину опасности…
– Вот это действительно будет потерей времени.
– Ну неужели мне не удастся убедить вас… Подумайте о вашем народе!
– Ему не грозит ничего. Наше солнце и столетия, и тысячелетия спустя останется таким, каким вы видите его сегодня.
– Хорошо, – сказал Шувалов после паузы и махнул рукой. – Тогда позвольте сказать о другом. Пусть ваше солнце… пусть. Но подумайте: не лучше ли, не подвергая испытаниям ни наши выводы, ни ваш народ, сразу поднять его уровень на неизмеримую высоту?
– Что вы имеете в виду?
– Я предлагаю вам возвратиться туда, откуда стартовали основатели вашей цивилизации. Миллион с небольшим человек… Мы там даже не почувствуем увеличения: нас ведь миллиарды! Зато насколько увереннее почувствуете себя вы! Совершенно другой уровень! Комфорт! Изобилие! Высокая культура! Широта мысли! Представьте, какая жизнь для вас начнется!
Хранитель слушал его, глядя в сторону. Ответил он не сразу.
– Чтобы люди, пришедшие их архаичного, тихого, неторопливого, простого, размеренного – из ясного мира, вдруг почувствовали себя как дома в вашей сложной, многоплановой, спешащей, орущей, громыхающей, самой себя не понимающей цивилизации? Возможно ли такое?
– Простите, ваше представление о земной цивилизации…
– Мне она представляется именно такой – после того, что вы рассказали… да и в нашей памяти сохранилось кое-что о той цивилизации, которую покинули основатели нашего мира. Так вот: зачем она нам?
– Вы знаете, право же, сама постановка вопроса…
– Я чувствую, что она вас смущает.
– Не скрою. Потому что наша цивилизация, хороша она или нет, есть закономерное явление, результат определенного развития, прогресса – и исходная позиция для дальнейшего развития и прогресса. Да, она закономерна; такой и надо принимать ее. А ваш мир в этом плане – досадная аномалия, боковая, бесперспективная ветвь, тупик.
– А нам какое дело до того, что, с вашей точки зрения, мы является аномалией? Это наша жизнь, и нас она устраивает! Вам она не нравится – но никто ведь не принуждает вас принять ее… Что же касается нас… Скажите откровенно: много ли счастья принесла вам ваша цивилизация? Вся техника, весь комфорт, все то, чем вы так гордитесь?
– Счастья? Простите, но я не знаю, можно ли оперировать такими понятиями. Отсутствие точной терминологии, невозможность выразить на языке математики…
– Счастье, почтенный наш гость, счастье – категория, которой можно и нужно оперировать везде, даже если она не описывается уравнениями. Скажите: живя в потоке информации, на небывалых скоростях, в самых необычных средах, на иных планетах и так далее, – живя во всем этом, стали ли вы душевно упорядоченнее? Может быть, вы живете богаче, слов нет; и что же? Вы съедаете больше нас – но и мы не голодны; у нас меньше информации – но и меньше поводов для стрессов и для духовного пресыщения и отупения… У вас искусство – но и у нас тоже, посмотрите наши скульптуры, наши полотна, – возможно, они покажутся вам устарелыми, а может быть – наоборот… Ваши ткани тоньше – но и наши греют в стужу; ваши дома выше – но и в наших уютно и тепло. Мы не столь многогранны – но тем больше остается у нас времени, чтобы думать о жизни и друг о друге, и видеть то, что вокруг нас, и наслаждаться цветением яблонь весной и золотом осенней листвы… Вы считаете, что мы должны завидовать вам, но подумайте – не обстоит ли дело как раз наоборот?
– Знаете, такой способ ведения дискуссии…
– Да о чем и зачем нам дискутировать? Вы сказали то, что хотели, я ответил то, что думал, и все.
– В конце концов то, что говорите вы, один из десятка диктаторов, вовсе не обязательно…
– Диктаторов?
Хранитель невесело улыбнулся.
– Нет, гость мой, мы не диктаторы, мы просто люди, обслуживающие компьютер, – всего лишь. Что можем мы диктовать? Только то, что появляется на выходе машины; какие же мы диктаторы? Скорее уж компьютер – но и он не диктатор: бессмысленно давать такие определения комбинации кристаллов и плат… Нет, здесь нет ни диктаторов, ни угнетателей, ни самодержцев, ни даже особо привилегированных граждан… Есть не очень высоко, с вашей точки зрения, но логично организованное общество, в котором нет богатства, но нет и излишеств, в котором немного благ – но распределяются они справедливо. Это было бы невозможно в обществе с менее высокими моральными устоями, но ведь наше – запомните: наше никогда не знало и не представляет другой возможности! Мы происходим не от дикарей, а от людей, рискнувших выйти к звездам куда раньше вас. Скажу откровенно: вы ушли намного дальше, но и потеряли, мне кажется, неизмеримо больше… Не верите мне – поговорите с остальными Хранителями, с любым прохожим по улице, послушайте, что ответят они…
– Мне достаточно будет сказать: я предлагаю жизнь взамен смерти – и вопрос будет решен сразу же.
– Жизнь, какой мы не хотим, – взамен смерти, в которую мы не верим. Вопрос решен, но не в вашу пользу.
Шувалов сидел опустив голову. Дипломатия оказалась бессильной. Увы. Но если обезумевший отказывается покинуть горящий дом, разве его не вытаскивают насильно?
– Что же. – Он поднял голову. – Пеняйте на себя. Вижу, что мне придется покинуть вас, не добившись успеха.
– Видимо, вы правы.
– Я передам моим товарищам…
– Вы им ничего не передадите, – сухо сказал Хранитель. – Вы совершили преступление и будете наказаны согласно закону. Думаю, вам самому придется убедиться в том, что прокладка линий от солнечных батарей идет успешно… Безусловно, так обращаться с гостем – крайняя мера; но, во-первых, закон у нас одинаков для всех, а во-вторых, мы не можем допустить, чтобы люди начали сомневаться в правильности нашего пути. А ведь вы не угомонитесь и попытаетесь распространять ваши необоснованные страхи и разбрасывать ваши приманки, которые кому-то могут показаться соблазнительными. Все это заставляет меня идти на крайние меры. Во всяком случае, на какое-то время. Потом… Когда-нибудь потом мы встретимся снова и поговорим. А сейчас я должен извиниться: мне пора. Не бойтесь: мы не хотим вам зла, и с вами не случится ничего плохого.
Уже в дверях он обернулся:
– И с нами тоже.
Питеку не пришло в голову нарвать цветов, чтобы с ними встретить Шувалова: в его эпоху такие знаки внимания не ценились – цветов повсюду росло множество, но их не ели. Он проявил всю свою ловкость и достал все-таки немалый кусок жареного мяса, – по его мнению, это как раз подходило к случаю. Потом он занял наблюдательную позицию напротив дома Хранителей и стал ждать, держа мясо так, чтобы его выразительный запах не щекотал ноздри. Питек не сомневался о том, что Шувалов выйдет из дома свободным и торжествующим, а если и не выйдет, принявшись сразу за дело, то непременно вышлет кого-нибудь за Питеком, чтобы через него передать экипажу указания: вряд ли Шувалов сомневается в том, что Питек находится поблизости.
