Владимир Малик
Князь Кий

Поляне и уличи

Кий и Щек осторожно подошли к густому кусту шиповника, где стоял Хорив, и глянули с вершины вниз.

На противоположной стороне ущелья, на небольшом уступе, притаились трое – мужчина и две женщины. Мужчина лежал навзничь у самой стены, и старшая женщина поправляла на его ноге окровавленную повязку. А младшая, собственно говоря, совсем ещё девушка, а не женщина, заломив руки, с ужасом смотрела, как на узкой тропе, ведущей к их убежищу, простоволосый юноша, почти подросток, прикрываясь щитом, медленно отступал вверх. Он мужественно отбивался копьём от троих гуннов, которые с оголёнными саблями наседали на него.

В траве на дне ущелья, пронзённые стрелами, умирали, судя по внешнему виду и одежде, два одноплеменника юноши. Но жизнь они отдали не зря: рядом с ними корчились в предсмертных судорогах два гунна.

– Это, наверно, уличи! Или тиверцы^[8]! – сказал Кий. – Юному воину долго не продержаться! Поможем-ка ему, братья! Спасём тех несчастных! Живее!

Братья недолго целились, резво свистнули три стрелы – и двое из нападающих, словно наткнувшись на невидимую преграду, упали и покатились вниз, на дно ущелья. А третий, стоящий ниже, вдруг выпустил из рук саблю и испуганно оглянулся. Увидев на круче трёх воинов с заведёнными на него луками, он упал на колени и стал молить о пощаде.

– Не стреляйте! – сказал Кий братьям и, прыгнув с кручи, соскользнул почти по отвесной глинистой стене вниз.

Щек и Хорив последовали за ним.

Связав пленника и забрав всё оружие гуннов, братья стали быстро взбираться вверх, где ни живы ни мертвы стояли, обнявшись и всё ещё не веря в спасение, две женщины и отрок лет четырнадцати-пятнадцати. Они недоверчиво смотрели на своих спасителей, крепко держа в руках копья.

– Не бойтесь нас! Мы поляне, из рода русов! – крикнул Кий.

– Ой ли? – подала голос старшая из женщин, не опуская копья.

– Клянусь Световидом! Меня зовут Кием, а моих братьев Щеком и Хоривом.

– Что вам от нас нужно?

– Мы избавили вас от ворогов, а теперь хотим и помочь! Кто вы?

– Это князь уличей Добромир, – указала старшая женщина на раненого, – я княгиня Искра, а это наши дети – Цветанка и Боривой.

Княгиня опустила копьё и в изнеможении села возле князя. Княжич и княжна тоже опустили оружие.

– День добрый, – поздоровались братья. – Благодарите богов, что мы вовремя подоспели!

– Доброго вам здоровья, милые отроки, – тихо произнёс раненый князь, пытаясь приподняться. – Благодарствую за всех нас! Вы спасли несчастного князя уличей и его семью…

К нему наклонилась княжна.

– Отче, тебе трудно говорить.

Но он отрицательно покачал головой.

– Ничего, доченька… ничего… Главное то, что теперь вы спасены и будете жить!

– Ты тоже, отче.

– И я… конечно…

Последнее слово прозвучало неуверенно. Кий мог поклясться, что князь уже не надеялся на то, что будет жить. Выглядел он совсем плохо. Глаза болезненно блестели, на лбу проступили мелкие росинки пота, чёрные запёкшиеся губы едва шевелились, а грудь под окровавленной повязкой вздымалась часто и тяжело. Дыхание из полуоткрытого рта вырывалось со свистом. Казалось, что души предков уже реют над ним и зовут в далёкое путешествие, из которого никто никогда не возвращался.

На вид было ему лет пятьдесят. Лицо мужественное, помеченное несколькими старыми шрамами. В растрёпанных, мокрых от пота волосах поблёскивала седина. Большие сильные руки непрерывно шарили по траве, словно искали что-то, или судорожно старались сжать рукоять меча. По всему этому было видно, что князю Добромиру очень больно и очень тяжело.

– Князь, что же случилось с племенем уличей? – спросил Кий, взволнованный всем увиденным.

Имя князя Добромира было ему давно и хорошо известно. Да и кто не слышал о смелом князе уличей, которые жили в степи? Слава о нём далеко летела, опережая быстрые стрелы уличских воинов. Копыта коня Добромира не раз торили путь на Дон против кочевников, что огненными смерчами налетали на мирные поселения уличей, да и на Дунай – против гуннов, которые после смерти Аттилы распались на отдельные племена и разбрелись по разным краям.

Что же стряслось теперь с уличами? Почему князь Добромир оказался здесь, далеко от своей земли, без воинов, только с женой да детьми, тяжело раненный, почти при смерти?

Подобные мысли, судя по лицам Щека и Хорива, обуревали и младших братьев Кия.

Князь через силу улыбнулся и, превозмогая слабость, сказал:

– Не удивляйтесь, отроки… Как и всё на свете, слава людская имеет своё начало и свой конец… Вот пришёл и мой день. Разом кончились слава и могущество моего племени… Насланная, видимо, нам за грехи из-за Днестра ворвалась на наши земли орда Эрнака… Гунны на своём пути сжигали селения, вытаптывали посевы… убивали мужчин, а жён и отроковиц забирали… чтобы продать ромеям в рабство… Едва я успел собрать горстку воинов, как Эрнак напал на нас около Кремневой горы… До вечера мы стойко оборонялись… Ни на шаг не удалось им нас потеснить. Но… гунны покрыли всё поле, как вороньё. Окружили нас со всех сторон… Боги отвернулись от нас… Мои воины все полегли мёртвыми… И вольные, гордые уличи стали рабами гуннов, как при кровавом Аттиле…

Князь Добромир умолк и в изнеможении закрыл глаза. На губах у него показалась кровь. Цветанка вытерла её рукавом своей сорочки.

– Ему нельзя так много говорить, – взглянула с осуждением на Кия, словно тот был виновен в том, что князь потерял столько сил.

– Я молчу, – ответил Кий и только теперь внимательно посмотрел на девушку.

Их взгляды встретились.

Встретились на какое-то мгновение. Но оно показалось им обоим долгим-долгим, как вечность. И вместе с тем нежданно тревожным и радостным, волнующим и счастливым… На это мгновение для них внезапно исчезло всё, что их окружало, – и раненый князь-отец, и обессиленная княгиня-мать, и братья, и пленный гунн, и оставленные на произвол кони, и весь белый свет.

Один лишь Световид своим золотым взором проникал в их молодые сердца и как бы звал, манил в незнакомые, неизведанные дали.

«Какая она необыкновенная, – подумал Кий. – Измученная тяжёлой опасной дорогой, напуганная преследованием смертельных врагов, с загоревшим на знойном солнце и обветренном на степном воздухе лицом, с потрескавшимися губами и шершавыми руками, в разорванной и окровавленной одежде – так неожиданно хороша!.. Глаза – как чистые плёсы Роси, когда в них отражается бездонная голубизна небес! Косы – густые и мягкие, цвета спелой пшеницы. А стан её – гибок и строен, и вся она – как молодая берёзка… Найдётся ли такая среди наших полянок?»

Тем временем Цветанка думала почти то же самое:

«Вот мой спаситель! Если бы не он с братьями, отец и Боривой лежали бы сейчас мёртвыми на дне этого чужого ущелья, а меня с матерью гунны тянули бы на аркане в страшную ненавистную неволю… Какой он сильный, мужественный и красивый! Какой нежный, ласковый у него взгляд!..О бессмертные боги, покарайте меня за то, что я думаю сейчас не об умирающем отце, погибших в бою братьях и родичах, не о несчастной матери, а об этом чужом красавце-воине!»

Они ещё не перекинулись между собой ни единым словом, но чудесный язык взглядов сказал им больше, чем все слова на свете. Они оба поняли, что с этой поры не будет им покоя, не будет счастья-радости, если не смогут глядеть друг другу в очи, ласкать друг друга влюблёнными взглядами. Поняв это, Цветанка покраснела и отвела взгляд.

А Кий, поначалу смущённо, сказал:

– Не надо мешкать – нужно поскорее добраться к нам, на Рось… Там волхвы заговорят раненому кровь, смажут раны своей чудодейственной мазью, перевяжут – и боги помогут князю выздороветь… И также не последнее дело – предупредить наших родичей-полян об опасности. Если гунны одолели уличей, то захотят напасть и на другие племена. Заберётся волк в кошару – всех ягнят перетаскает! – И обратился к братьям: – Помогите поднять князя!

Они снесли Добромира вниз, и, пока младшие укладывали его на послужившую уже добрую службу и крепко привязанную между сёдел попону, Кий подошёл к пленнику-гунну, развязал ему ноги.

Тот исподлобья глянул на юношу угольно-чёрными глазами, медленно встал.

– Как тебя звать? – спросил Кий.

Гунн молчал.

Кий ткнул себя в грудь пальцем:

– Я – Кий… Кий… А ты? – кивнул ему.

Гунн, кажется, понял, о чём его спрашивает великан-славянин, и коротко крякнул, словно ворон:

– Крек.

– Крек?.. Вот и ладно, что ты начал меня понимать, – удовлетворённо сказал Кий. – Тогда, может, откроешь нам, что задумал каган Эрнак? Вернётся ли он в свои становища или будет нападать после уличей ещё на кого-нибудь?

Крек насупился и молчал. Его тёмное, густо усеянное оспинами лицо было неподвижно и непроницаемо. Он походил сейчас на каменную бабу на степном кургане.

– Сколько у Эрнака войска? Он пришёл сюда только со своим или ещё и с другими племенами?

Подошли Щек и Хорив, стали прислушиваться.

Крек бесстрастно смотрел на молодого воина, но в его узких чёрных глазах появилась тревога, которую ему не удавалось скрыть.

Щек схватил его за грудь – начал трясти.

– Да отвечай же, степной шакал, когда тебя спрашивают!

Тот что-то буркнул на своём языке и вновь застыл.

– Не понимает по-нашему, – решил Кий.

– Да что с ним морочиться! Прикончить – и всё! – Щек решительно взмахнул рукой.

Но Кий рассудил иначе:

– Прикончить никогда не поздно… Посадите его на коня – заберём с собой! Отец кое-что помнит, как они говорят, – расспросит как следует.

* * *

Солнце стояло в зените и пекло немилосердно. Все были очень утомлены, хотели есть и пить. Но Кий не давал ни минуты отдыха: опасался, что гунны, обнаружив исчезновение своих воинов, пошлют по их следу погоню. Выведя семью князя Добромира из ущелья и забрав своих коней, он выбрал кратчайший путь к Роси через Высокий курган и Чёрный лес.

И хотя все понимали, что нужно торопиться, ехали медленно. Смертельная усталость и жара отняли и у людей, и у коней последние силы.

Над безлюдной степью нависла сонная тишина. Ни облачка в небе, ни дуновения ветерка. Слышно только, как лениво пересвистывались сурки да шелестит под копытами коней сизый ковыль.

Дорогу прокладывал Щек, а Кий и Хорив держались позади, внимательно осматривая далёкий горизонт: не покажется ли где островерхий колпак гунна.

Но всюду спокойно. Дрожит белёсое марево, съедая синеву вдали, парит в высоте тёмный орёл, монотонно гудят над красными головками чертополоха важные пушистые шмели.

Так ехали до вечера. А когда приблизились к Высокому кургану, Кий велел останавливаться на ночлег.

– Высокий курган… Здесь будем ночевать…

Князь Добромир, дремавший всю дорогу в полузабытьи, услыхав это название, вдруг встрепенулся, открыл глаза, начал ворочаться в попоне, стараясь приподнять голову.

– Высокий курган?.. Покажите мне его!.. Поднимите так, чтобы я мог увидеть…

Выбрали место над ручейком, неподалёку от тенистого зелёного гая. Коней стреножили и пустили пастись. Для Добромира намостили из травы и ветвей мягкое ложе на бугре, чтобы виден был ему Высокий курган.

Напоив князя холодной ключевой водой, положили отдыхать. Такое же ложе приготовили для женщин. Гунна, чтобы не сбежал, привязали к дереву. И только после этого братья начали готовить еду.

Пока Щек, Хорив и Боривой собирали сухой хворост и раскладывали костёр, Кий ощипал и выпотрошил стрепета, разрубил его мечом на куски. Затем нарвал каких-то пахучих трав и накопал съедобных кореньев. Всё это сложил в закопчённый бронзовый казанок, который возил с собою у седла, и наполнил его водой. Вскоре в казанке, подвешенном над огнём, забулькало, заклокотало – и из него пошёл заманчиво-вкусный ароматный запах.

Не прошло и часа, как еда была готова.

Кий вынул из торбы ковригу хлеба – разрезал на ломти, достал несколько деревянных ложек.

– Князь, княгиня, угощайтесь… Цветанка, Боривой, братья, – к трапезе!

Сначала он поставил казанок поближе к ложу князя. Но тот, похлебав немножко юшки, почти сразу отложил ложку.

– Благодарствую… Больше не хочу… А вы подкрепляйтесь!

Снедь была вкусная. Нежное мясо так и таяло во рту.

Изголодавшиеся княгиня, княжна и княжич, не смущаясь присутствием братьев-полян, которые взяли себе по ломтю хлеба и по куску мяса, уплетали все совсем не по-княжески.

Казанок быстро опустел. Цветанка с благодарностью подняла глаза на Кия. Опять не сказала ни слова. Только взглядом приголубила – словно коснулась нежно рукой… И от этого взгляда, как и там, в ущелье, у него в груди поднялась сладостно-волнующая и одновременно тревожная волна. С чего бы это?

Княгиня за всех своих поблагодарила, а Кий сказал:

– Теперь всем – почивать! Отдыхайте, а то, как только займётся десница, я вас разбужу, и мы снова двинемся в путь…

Княгиня Искра с Цветанкой легли рядом с князем на душистое ложе и сразу же заснули. Щек, Хорив и Боривой улеглись прямо на земле, а Кий пригасил костёр и сел на небольшом бугре, поблизости от князя, решил сам оберегать сон своего усталого отряда…

Князь долго не мог заснуть. Ворочался, стонал, что-то тихо шептал и не отрывал взгляда от Высокого кургана, виднеющегося в синей мгле.

Кий склонился над ним и тихо спросил:

– Что, неможется тебе, князь? Раны болят?

Добромир чуть шевельнул рукой.

– Болят… Даже очень… Но ещё больше горит душа!..

– Почему?

– Видишь Высокий курган?

– Вижу.

Кий взглянул на гору, закрывающую собою полнеба.

– Там, на самой вершине, сто лет назад был распят мой прадед…

– Твой прадед?

– Да, король венетов, или, по-ромейски, – антов^[9] – Бож… Видимо, боги привели меня сюда, чтобы и я тут сегодня сложил голову от ран, нанесённых врагами.

Князь говорил через силу.

– Король Бож! – воскликнул безмерно удивлённый Кий. Сколько песен, преданий и сказок слышал он о славном короле венетов – не счесть! И – вдруг такое узнать… Даже не верится! – Он и вправду твой прадед, кряже?

– Да… Я Божич… Правнук его бесталанный…

Кий вскочил на ноги. Сразу отлетела усталость, сон – как рукой сняло!

Невероятно! Подумать только! Далёкое прошлое, о котором столько было бесед долгими зимними вечерами в тёплых хижинах при мигающем огне лучины или очага, вдруг приблизилось, дохнуло на тебя гомоном давно отшумевшей жизни и встало перед глазами словно наяву. Оказывается, сказочный король Бож – вовсе не сказочный. Нить жизни от него тянется прямо к князю Добромиру, а потом – и к Цветанке. Цветанка – праправнучка самого Божа!

Кий почувствовал, что не может отличить – где сказка, а где явь. И ему стало немножко страшновато, как будто души умерших вдруг вернулись в этот мир, в котором он живёт, и громко заговорили, задвигались вокруг. А потом стали что-то нашёптывать, звать его к себе.

Всё смешалось…

Гунны, король Бож, князь Добромир с женой и детьми, множество каких-то других людей или скорее их тени, что теснились вокруг него… Степная лунная ночь с таинственными звуками и запахами, крик совы в лесу под горой, древние предания, дошедшие из глубин прошлого… Всё перепуталось в его растревоженном воображении, всё стучалось в сердце…

Кий долго стоял на берегу ручья, журчащего внизу, между каменистыми скалами, вслушивался в шорохи ночи, взволнованный, окутанный тревожными мыслями.

Медленно погружался в сон лагерь беглецов, хрумкали сочную траву стреноженные лошади, впал в забытьё князь Добромир, похрапывал во сне привязанный к вербе Крек…

А Кий стоял и смотрел, как вдалеке за ручьём тёмным привидением вздымается гора, названная Высоким курганом, как луна льёт на него призрачно-серебристый свет… И ему вдруг показалось, что на вершине зашевелились какие-то неясные тени, зашумели далёкие глухие голоса, заколыхались, как белые лебеди, чьи-то неестественно длинные, протянутые вдаль руки…

Неужели это король Бож?

Сказ про короля Божа

Славяне издавна жили по Днестру и Бугу, по Роси и по Днепру, по Десне и по Припяти до самых Карпат и Вислы. И ещё далее вокруг. И никто не ведает, когда они осели на этих землях и откуда пришли. Ибо Мир велик, и всегда кто-то откуда-то приходил.

И сеяли славяне, как и сейчас, пшеницу, жито, просо и ещё – коноплю и лен. Сажали чеснок, лук, репу и капусту. В степи и на лесных полянах пасли табуны коней, отары овец, гурты коров, а в реках ловили мерёжами щук, судаков, и стерлядей, и окуней, и линей, а неповоротливых усатых сомов били ночью острогами при свете факелов… В лесах, в дуплах старых вековых деревьев, гнездилось множество пчёл, и кто не боялся отведать их острые ядовитые жала, тот всегда был с мёдом.

Чтобы защититься зимою от стужи, летом – от непогоды, а по ночам от хищного зверя, строили себе из деревьев и глины большие хижины и покрывали их соломой или очеретом^[10], а для скотины ставили повети – навесы.

Длинными зимними вечерами женщины при свете лучин пряли из конопли и льна пряжу, сучили шерсть и ткали полотно и сукно. Мужчины шили из кожи сапоги и постолы, из лыка плели лёгкие лапти, а из овчины, волчьих и медвежьих шкур шили кожухи. А ещё делали оружие: луки и стрелы к ним, копья, щиты, секиры. Умельцы плели мерёжи и вентери.

И было у них много родов и племён – поляне и древляне, северяне и вятичи, венеты, тиверцы и дулебы-волыняне, дреговичи, радимичи и кривичи. Всех и не перечесть… И самым многочисленным, самым сильным к тому времени было племя венетов… А в каждом роду – старейшина, которого, собираясь на вече, выбирали из самых сильных и мудрых мужей. А те уже выбирали князя, достойнейшего из старейшин.

И жили таким образом при самоуправлении, поклоняясь богам и принося им, как и ныне, требы – жертвы. И Световиду-Даждьбогу, и Перуну, и Сварогу, и Велесу, и Роду, и лесовикам, и водяникам, и домовикам, и русалкам, и берегиням… А ещё – рекам и озёрам, горам и лесам, полям и пущам…

И был у них общий стародавний покон^[11] и язык единый.

Но вот как-то давным-давно через славянскую землю, прокладывая себе путь мечами, от холодного северного моря, зовущегося у тамошних жителей Балтом, или Болотом, по-над Припятью и Днепром, к тёплому Ромейскому морю прорвалось воинственное племя готов и осело по берегам тёплого моря. И начали они творить зло племенам и родам славянским, неожиданно налетая на веси и убивая мужей, а табуны и имущество их забирая себе.

И веселились по этому случаю, распевая песни, красивые жёны и девы готов, а славянские – шли по миру в нищете и горе, оплакивая погибших.

И тогда собрались князья и мужи-старейшины всех племён славянских на вече и решили: Божа, князя венетов, – которые соседствовали с пришлыми готами, – выбрать своим королём. А несведущие ромеи и готы всех славян вместе прозвали в ту пору венетами, или, на своём языке, антами, так они зовутся и доныне.

И стал Бож править венетами.

Рассказывают, был он муж мудрый и многоопытный. Руки у него сильные и ловкие, а глаза, несмотря на старость, как у орла. Из лука птицу на лету сбивал, а копьём мог пронзить тарпана или сайгака насквозь. Одевался просто, как и все, – ходил в белой полотняной рубахе и таких же полотняных штанах, заправленных в мягкие сапоги из кожи жеребёнка. Седые волосы буйной гривой спадали с головы на плечи, а густая, тоже белая борода закрывала половину груди. Большой нос и высокий, испещрённый морщинами лоб придавали ему сходство с владыкой птичьего царства – орлом.

Таким был король Бож.

Начав править венетами, он, прежде всего, послал королю Германариху дань – не обоз зерна, не табун коней или отару овец, не бочку мёда или мешок дорогих мехов, добываемых в наших лесах. А послал он ему меч!

Получив такую дань, Германарих очень разгневался, потому что понял – не желают венеты жить под властью готов. И, собрав великую силу, пошёл на них.

Бились они день, бились второй… А на третий день заплакали, заголосили красивые жёны и девы готов от страха великого. И их воины кинулись бежать без оглядки до самого моря.

И стали венеты вольными.

И готам пришлось жить тяжко – в тесноте и голоде. И разделились они пополам. Одно племя, с Германарихом, осталось на старых местах – возле Днепра да Днестра вдоль моря. И начали эти готы прозываться остготами, так как сидели они на восходе солнца… А другие откочевали на закат солнца, к Дунаю, а там и за Карпатские горы, – и потому прозвались вестготами…

Горд и спесив был король Германарих – поражение жгло ему сердце огнём. И начал он собирать силы готов, чтобы победить венетов, чтобы снова, как и раньше, платили они дань и хлебом, и мёдом, и скотом, и мехами, и полотном.

Но было ему сто и десять лет, и не дано было богами осуществить задуманное.

Из-за моря, из краёв дальних и неведомых, внезапно, как вихрь, налетело племя дикое и жестокое – гунны. И никто не знал, откуда оно взялось. Одни сказывали – из краёв северных, суровых, где никогда не показывается солнце, где владычествуют ветры, мрак и холод, снег и туманы… Другие же говорили – примчались они на своих косматых выносливых конях из-за гор высоких, из пустынь широких, морей глубоких, и страшною карой свалились на осёдлые племена за их многие грехи, и согнали их с насиженных мест, и развеяли по миру…

Низкорослые, тёмные лицом, с маленькими узкими глазами, к тому же кривоногие, ибо сызмала привыкли ездить верхом, гунны, тем не менее, были широки в плечах, сильны, сметливы. У мужчин – ни усов, ни бороды, а если и росли у кого-то, то редкие и жалкие. Зато волос они никогда не подстригали, а заплетали, как женщины, в длинные косички… Летом одевались в рубахи из шкурок мелких зверей, а зимой – в овечьи кожухи шерстью внутрь и шерстью наружу. Такие кожухи не только хорошо оберегали от мороза и ветра, но и защищали от стрел, копий и мечей. Главное же – наводили ужас на тех, на кого нападали, потому что казалось – это не люди, а какие-то звери взобрались на коней и дико мчатся, осыпая противника тучами стрел с белым лебединым оперением и костяными наконечниками.

И дрогнули готы за Днепром. В первом же бою гунны разгромили их, выгнали со становищ, пригнули, как ветер пригибает ковыль. А Германариху всадили копьё в правый бок, и погиб бы он в том кровавом бою, если б молодые готы не подхватили его на руки и не вынесли из кровавого омута.

Собрались разгромленные вожди готов на вече. Задумался старый Германарих. Что делать? Где искать спасения? Кто может остановить гуннов? Идти за помощью к венетам? Просить Божа, чтобы кинул клич по бесчисленным племенам и родам своим и встал вместе с готами супротив общего врага?

Крепко задумался Германарих. Мучит его и жжёт рана от копья гунна.

– Что будем делать, мудрые мужи? – спросил вождей готов. – Есть у нас три возможности: первая – биться до последнего и со славою погибнуть, так как победить гуннов мы не сможем; вторая – пойти к гуннам на поклон и стать навечно их рабами; есть, наконец, и третья возможность – объединиться с венетами и получить надежду на победу!

Заволновалось, забурлило вече:

– Нет, нет, только не с венетами! Только не с Божем! – зашумели вожди, задетые за живое отказом венетов платить дань.

Поднялся молодой Винитар, внук Германариха по его брату.

– Если мы не можем победить гуннов, то поддадимся им и с их помощью разгромим венетов! – воскликнул он, горячась. – А потом, подчинив себе их силу, побьём и гуннов! Ведь горько и нестерпимо будет вольным готам жить под их властью.

– Правильно! Правильно! – закричали вожди. – Пускай Винитар едет к гуннам!

Ещё ниже опустил голову старый Германарих и долго сидел молча. А потом сказал:

– Мне так много лет, что кажется, прожил не одну жизнь, а две. И прожил их в славе и величии. Потому и не хочу остаток дней своих провести в рабстве. Делайте, как знаете… А я умру вольным человеком!

С этими словами достал меч и пронзил себе сердце.

Долго стояли потрясённые вожди над мёртвым владыкой. Потом, похоронив его, избрали королём Винитара, а он, чтобы ещё более утвердиться во власти, тут же взял себе в жены правнучку Германариха Вадамерку, прекраснейшую из прекрасных златокудрых дев.

Но не принесла им счастья женитьба. Не были они счастливы, став королём и королевой готов.

Отправился Винитар с вождями и молодой женой к кагану гуннов Баламберу и сказал:

– О великий каган, силы твои неисчислимы! Разбил ты могучих аланов, погромил их союзников, победил и деда моего Германариха, которому не было равных среди королей! Разве может теперь кто соперничать с тобой? Никто!.. Я признаю твоё превосходство и согласен вместе с подвластными мне готами войти в твою державу!.. Прими нас под свою могучую руку, каган!

Пока Винитар говорил, Баламбер не сводил глаз с ясного красивого лица юной королевы готов.

Когда Винитар закончил, каган сказал:

– Мудро ты мыслишь, рикс^[12], мудрее, чем твой дед Германарих, осмелившийся поднять меч на меня… Я принимаю твоё племя под свою руку, и с этих пор оно должно платить гуннам ежегодную дань скотом, лошадьми, рабами и золотом, а мне, помимо этого, – ещё и вашими прекрасными девами… Такими, как твоя жена, – добавил медленно и вновь прикипел взглядом к красавице Вадамерке.

Как от удара вздрогнул Винитар. Страшная тревога сжала ему сердце и наполнила его такой лютой ненавистью, что вот-вот готова была вырваться из него, как кипящая вода из казана.

Вожди побледнели. Что сделает король? Одно неосторожное движение, одно запальчивое слово – и гунны посекут их, как глупых баранов!

Зловещая тишина повисла в шатре кагана.

Но вспомнил король готов, зачем он сюда приехал, и склонил гордую голову в низком поклоне.

– Я согласен, мой властелин, – тихо произнёс, словно выдавливая эти слова из себя.

Королева и вожди тоже поспешили поклониться.

С тех пор и утратили готы свою свободу.

Гунны же пошли дальше на запад покорять другие племена и добывать себе пищу и одежду, так как считали для себя недостойным пахать землю и сеять злаки, собирать их, молотить и молоть, а также выращивать коров, свиней, овец. «Копаться в земле да в навозе – это удел никчёмных рабов и других племён, а не свободных и гордых гуннов», – надменно говорили они.

А Винитар, узнав, что гунны ушли далеко, решил сделать то, что прежде задумал Германарих. Втайне от гуннов собрал свои силы и пошёл на земли венетов.

Навстречу ему выступил Бож с сыновьями и князьями и со всей ратью венетов.

В первом же бою венеты, дружно ударив, потеснили готов и заставили их бежать. Во втором бою Винитар тоже не смог победить и решил применить хитрость. Он понимал, что объединённые венетские племена ему не одолеть. Но как их разобщить?

Он сделал вид, что отступает. Снялись готы со своих стойбищ и пошли на юг. Оставили на ближайшем стойбище одного старого больного гота Вурма, с которым Винитар перед уходом долго о чём-то говорил.

Пришли венеты и нашли Вурма. Привели его к Божу и князьям. И стали те его спрашивать:

– Почему король готов отступил, старче?

– Он не отступил, а бежал, как последний трус, – ответил наученный Винитаром Вурма. – Он сказал своим вождям: «Сила венетов безмерна. Нам никогда не победить их. Дважды они одолели нас, и потому испытывать судьбу в третий раз – настоящее безумство!» Поднял всех своих воинов и пошёл назад, к себе в степи у моря…

Обрадовались вожди венетов и, вопреки воле Божа, считая войну оконченной, каждый со своим войском потянулся домой. Король Бож остался один со своей дружиной, так как его земли соседствовали с землёю готов.

И тогда, проведав об этом от своих тайных лазутчиков, хитрый и коварный Винитар повернул назад и в третий раз напал на венетов.

Сошлись два войска в поле и бились два дня, покрывая землю мёртвыми телами. Звенели мечи, разили копья, свистели стрелы, ржали кони и, умирая под их копытами, хрипели раненые воины.

Но венетов было теперь значительно меньше, и на третий день Винитар поднял чашу кроваво-красного вина за свою победу. Падали и падали храбрые мужи венетов, прихватывая на тот свет и врагов своих. А король Бож с сынами бились наравне со всеми, и не раз его меч обагрялся кровью готов.

Увидел это Винитар и, охваченный ненавистью и слепой местью, приказал свите своей и дружине, которые были при нём, пробиться к королю венетов и взять в полон. Ринулись те, как стая чёрных воронов, окружили раненных стрелами, посечённых мечами, но ещё живых воинов-венетов, вырвали у них оружие, связали верёвками руки, привели к Винитару – поставили перед ним.

И стояли они так: с одной стороны поредевшее войско готов со своим королём, а с другой – окровавленный король Бож с сынами и семьюдесятью князьями и воинами.

Выехал вперёд Винитар и, не слезая с коня, сказал:

– Зачем бился со мною, Бож? Почему не поддался сразу? Погляди, сколько воинов-готов погубил! А это была вся моя опора и надежда! С ними хотел разбить гуннов и снова стать вольным властителем степей! А теперь что?

Взглянул старый Бож сквозь пелену кровавых слёз на трупы венетов и готов, что лежали в обнимку, как братья, и так ответил:

– Глупый же и неразумный, рикс! Коли ты задумал сделать готов опять вольными, то должен был не с мечом идти к нам, а со словами мира и дружбы, как добрый сосед. Вот тогда вместе выступили бы супротив кочевников!.. А теперь – поздно: не пойдёт народ венетов за тобой! И сам погибнешь от руки гунна, и племя твоё рассеется среди других племён, как пыль придорожная по стерне – без следа. И сгинет злая слава твоя… И никто не пожалеет, не вспомнит тебя!.. Жаль только, что и нашу силу подсёк на корню, обрёк на страшное лихолетье. Покорили гунны твоё племя, покорят теперь и нас!..

Умолк Бож и, залитый кровью, поддерживаемый сынами, стоял прямо и гордо, будто вовсе не он побеждённый. Степной ветер остужал его раны и играл седыми волосами, – и они звенели, как серебро. И сыны его смотрели смело на победителя, и другие венеты тоже, и ни у кого из них не было в глазах страха.

Сжалось от страшных пророчеств сердце Винитара.

Он побледнел от гнева и злобы – закричал:

– Вот как заговорил ты, король!.. Не пощады просишь, не умоляешь жизнь тебе и твоим сохранить, а смеешь ещё и угрожать!.. Так знай же – не бывать по-твоему! Победил я венетов – пересилю и гуннов! Но тебе уже не видать этого, ты умрёшь лютой смертью! – И приказал своим дружинникам: – Распять короля вместе с сыновьями и князьями его! Распять на высоких крестах и поставить на горе, чтобы видели все и ужасались!

Схватили воины короля Божа, его сынов и князей – распяли на крестах, поставили на Высоком кургане, откуда видна была земля венетов, и скончались они в страшных, нечеловеческих муках…

А Винитар?

Недолго тешился он неразумной и подлой победой. Узнал каган Баламбер, что готы без его позволения напали на венетов и победили их. Встревожился усилением своего ненадёжного союзника и велел передать ему: «Ты возжелал для готов победы, а для себя – славы. Сегодня ты напал на венетов, а завтра, обуреваемый гордыней, нападёшь на меня!.. Но этому не бывать! Иду на тебя – проучу возомнившего о себе!»