Владимир Малик
Черный всадник
2
Миновав разоренные, безлюдные местечки – Лысянку, Жашков и Дашев, измученные, промерзшие, голодные путники добрались наконец до Немирова.
Непонятно, почему этот маленький, хотя и живописный городок Юрий Хмельницкий облюбовал для своей резиденции. Вероятно, потому, что здесь была вполне надежная крепость, или потому, что в городе и его окрестностях осталось больше населения, чем над Росью? А может, потому, что отсюда было недалеко и до границ Турции, и до Каменца, который стал центром Каменецкого пашалыка, на правах отдельной провинции присоединенного к империи, где в случае опасности мог найти убежище гетман-неудачник? Или так приказали ему его хозяева – султан и великий визирь?
Поселился он на Выкотке, высоком, каменистом полуострове, окруженном с трех сторон широкими прудами. Казалось, это урочище самой природой создано для того, чтобы здесь построили крепость. Правда, бывшее польское укрепление во время казачьих войн было основательно разрушено, но земляные валы с дубовым частоколом были еще крепкими и надежно защищали гетмана от внезапного нападения.
Жил Юрась в солидном деревянном доме, когда-то принадлежавшем польскому воеводе. В соседних домах расположилась его личная охрана. А неподалеку, в Шполовцах, единственном предместье, сохранившемся от пожаров и разрушения, разместилось гетманское войско – восемьсот татар, двести валахов[28], двадцать восемь сербов и восемьдесят казаков. Войско небольшое, можно сказать – мизерное, но и его нечем было кормить. Поэтому случалось, что изголодавшиеся ордынцы отправлялись в села, где еще удавалось чем-нибудь поживиться, отбирали у крестьян последнее – коровенку, овцу или мешок зерна.
Когда Юрась во главе обоза подъехал к Выкотке, на плотине показался татарский отряд. Перед собой лучники гнали небольшую отару овец. Позади на санях везли мешки с мукой и зерном, на арканах тянули несколько насмерть перепуганных мужчин.
Юрась придержал коня, подождал, пока отряд поднимется на гору.
– Что это? – спросил скуластого, изрытого оспой салтана, который, льстиво и в то же время нахально улыбаясь и кланяясь, подъехал к нему.
– Салям, ясновельможный гетман, – поздоровался салтан и, повернувшись вполоборота назад, указал на добычу: – Мало-мало брали ясак[29]. Голодный воин – плохой воин… Нужен мясо, нужен клеб… Каша нужен… Голодный конь – никудышный конь… Мало-мало нужен овес, нужен сено… А где взять?… Пан кинязь сам мало-мало понимать должен…
– Ладно, – согласился Юрась. – А это что за люди?
– А-а, этот… Богатый люди… Мало-мало будем бить – родичи деньга приносят… Казна пустой – деньга нужен…
У Юрася блеснули глаза. Он сразу оживился.
– Посадить их в яму! Я сам с ними поговорю!
– Якши, якши, – закивал островерхой шапкой салтан, оскаливая в хищной улыбке ряд острых зубов, и что-то резко крикнул своим сейменам. Те быстро потащили пленников к крепости.
Отпустив уставших воинов, возвратившихся из неудачного похода за Днепр, на отдых, Юрась проехал вдоль обоза переселенцев. Его сопровождали Азем-ага и Свирид Многогрешный. Переселенцы молча сидели на санях или понурившись стояли на утоптанном конскими копытами снегу. Все были так страшно утомлены тяжелой дорогой, что никто уже не ощущал ни тревоги за будущее, ни страха за жизнь. Даже неугомонный Иваник не раскрывал рта: дорога, усталость и голод доконали и без того слабосильного человека. Накинув на голову капюшон старой киреи[30], он, как нахохлившийся воробей, сидел на санях позади Зинки, державшей вожжи в руках, и безучастно поглядывал на чужой, незнакомый город.
– Всех разместить на Шполовцах! – распорядился гетман. – Пускай каждый выбирает себе жилище по душе – свободных у нас предостаточно!
– Слушаюсь, – поклонился Многогрешный.
– У кого есть золото, серебро или драгоценные вещи – отобрать!
– Будет сделано!
– А тех, – повернулся Юрась к Азем-аге и показал на Ненко, Младена, Якуба и семью Арсена, – поместить отдельно! На Выкотке… И тайно стеречь!.. Завтра я поговорю с ними… Ты понял меня, ага?
– Понял.
– Девчата те, кажется, хорошенькие?
– У тебя есть вкус, гетман, – сдержанно усмехнулся Азем-ага.
– Не хуже, чем у полковника… Ха-ха-ха!.. Ишь, хотел затащить таких пташек в свое гнездо! Ну и наглец!.. А они вдруг выпорхнули… Ха-ха-ха!.. Вот, должно быть, злится пан Иван!..
– Еще бы, – снова ощерился немногословный, всегда мрачный турок, которому было поручено не только охранять гетмана, но и следить за каждым его шагом, за каждым словом и обо всем доносить в Каменец и Стамбул.
– Ты, Свирид, распорядись получше натопить покои, что-то я замерз. – Юрась обернулся к Многогрешному: – Да пускай Мелашка сготовит ужин – заморим червячка… И на отдых! Делами займемся завтра…
3
Опустевших дворов в Немирове, как и по всей Украине в то время, было много. Поэтому Многогрешный быстро распихал переселенцев по пустующим хатам, а Азем-ага, выполняя волю гетмана, семью Звенигоры поселил на Выкотке, в большом деревянном доме с крышей из гонта, как раз напротив янычарского гарнизона. По его приказу татары привезли фуру дров, воз сена для лошадей и освежеванную тушу барана.
На другой день утром он зашел в дом к Звенигорам.
– Салям, правоверные!
– Салям, ага.
Его пригласили в чистую комнату, где уже было натоплено. Дед Оноприй и женщины вышли. Четверо мужчин сели – не по турецкому, а по украинскому обычаю – на лавки возле стола и некоторое время молчали. Младен и Якуб, как было условлено раньше, поручили переговоры Ненко. А Ненко ждал, пока гость и старший по чину начнет разговор первым.
Однако Азем-ага не торопился. Внимательно рассмотрев лица своих, как он думал, единоверцев, разгладил пятерней черную бороду, скрывавшую тяжелую нижнюю челюсть, и только после этого многозначительно сказал:
– Волею Аллаха эти бесконечные заснеженные просторы Сарматии от Днестра до Днепра и от Тясмина до Карпатских гор отныне принадлежат высочайшей блистательной Порте. Князь и гетман Юрий Хмельницкий выполняет здесь волю падишаха, а я с ортой янычар и сейменов приставлен великим визирем охранять его особу от преступников, которые захотели бы посягнуть на его жизнь, а также, – ага иронически улыбнулся, – уберечь от возможного в его положении намерения изменить падишаху и переметнуться на сторону урусов, как это сделал когда-то гетман Дорошенко.
– Мы это хорошо понимаем, ага, – почтительно ответил Ненко. – Но сегодня нас беспокоит судьба не этого человека, а наша собственная. Мы счастливы, что Аллах помог нам вырваться из рук неверных. Однако нам хотелось бы знать, когда мы сможем вернуться на родину.
– Я и пришел сейчас к вам, чтобы уяснить это дело, – склонил голову Азем-ага и проницательно посмотрел своими узкими цепкими глазами на Ненко. – Из наших разговоров в дороге мне известно, что ты, ага, и твои друзья служили в янычарском корпусе и два года воевали под Чигирином, где и я воевал. Стало быть, я вижу перед собой бывалых воинов, готовых отдать жизнь за ислам и величие падишаха! Так почему бы вам всем не послужить под моим началом в охранном отряде гетмана? У меня большая нужда в людях. Думаю, каменецкий паша Галиль, которому я подчиняюсь, не станет возражать… К тому же в этом году великий визирь Мустафа пойдет в новый поход против неверных. В этот раз, возможно, на Киев… Значит, через несколько месяцев мы все вместе в войске падишаха будем воевать с неверными. Поэтому я не вижу для вас нужды ехать сейчас на родину, чтобы через какой-нибудь месяц или два снова возвращаться сюда.
Ненко собрался было что-то ответить, но тут в разговор вмешался Младен, взглядом давая понять сыну, чтобы молчал.
– Высокочтимый Азем-ага, действительно, у нас были другие намерения, – начал седовласый воевода. – Мы хотели ехать домой… Но то, что ты сказал, заставляет нас, в частности меня, по-новому взглянуть на обстоятельства, складывающиеся помимо нашей воли. Если уже весною доблестное войско падишаха вновь тронется сюда, то нам и вправду незачем предпринимать такую утомительную поездку… Поэтому я останусь служить в твоем отряде, если ты предложишь достойное моим заслугам и званию место. Думаю, что и друзья мои поступят так же.
Ненко и Якуб удивленно переглянулись, но, услыхав последние слова Младена, расценили их как приказ и поспешили высказать свое согласие.
– Я рад иметь начальником такого доблестного воина, как ты, Азем-ага, – поклонился Ненко, который теперь вновь должен был стать Сафар-беем.
– Если в твоем отряде нужен лекарь, то я тоже могу предложить свои услуги, ага, – сказал Якуб, прикрыв веки, чтобы пригасить иронические искорки в глазах.
– Я очень рад. Итак, будем считать, что с этой минуты вы снова несете службу в войске падишаха… Вам выдадут оружие и все, что необходимо для жизни. Хотя должен вас немного разочаровать: с харчами в этом нищенском варварском краю достаточно туго. Большинство жителей разбежалось, а оставшиеся так обнищали, что у них порою действительно нечего взять… Но для нас с вами хватит!
Азем-ага встал. Начал прощаться. Новоявленные подчиненные вскочили, вытянулись в струнку. А когда Азем-ага ушел, обступили Младена.
– Не понимаю, отец, твоего решения, – сказал Ненко. – Главная наша задача сейчас – освободить Златку и семью Арсена. Ты сам так рвался в Болгарию, к своим гайдукам… И вдруг мы остаемся здесь!
Младен нахмурился.
– Вы слыхали, что говорил Азем-ага?… Султан не ограничился двумя походами на Украину. Теперь он бросит, вероятно, еще большее войско, чтобы окончательно завоевать казачий край. Руснаки не знают об этом, и турецкое нападение может застать их врасплох… Мы обязаны сообщить им. Как хотите, это мой долг! Таким образом я помогу – и не в малой мере! – моим друзьям гайдукам, моей любимой Болгарии. Потому что наша судьба решается здесь, в степях Украины… Кроме того, подумайте сами, для освобождения Златки и родных Арсена тоже нужно время. За день или за два мы ничего не сделаем. К тому же – куда мы их повезем сейчас? В Болгарию? Это исключено, так как они захотят вернуться к себе, встретиться с Арсеном. А везти за Днепр – не довезем: у нас нет припасов для такой дальней дороги, а главное, нас очень быстро настигнет погоня. Нет, надо ждать весны! Уже недолго… Мы будем при Азем-аге, пока нам это выгодно. А что касается тебя, дорогой сын, то возникла у меня неожиданная мысль: не остаться ли тебе вообще в янычарском войске?
– Ну, я тебя совсем не понимаю, – удивился Ненко.
– Ты смог бы оказать Болгарии и ее друзьям неоценимую услугу: мы знали бы тогда самые тайные замыслы Стамбула, указы султана, приказы и распоряжения военных властей…
– Вот как?! Стоит подумать!
– Пусть извинит меня Якуб, что я так откровенно говорю. – Воевода положил руку на плечо своему старому другу. – Может, твоему уху и тяжко слушать такие слова, потому как речь идет о том, чтобы расшатать, а если удастся, то и свалить страшного великана, который называется Османской империей. Ведь это твоя родина, Якуб!
– Младен, – тихо ответил тот, – на свете, кроме жестокости и произвола, существует еще и справедливость. К сожалению, я ни разу не встречался с нею ни в янычарских сейбанах[31], ни в замках бейлер-беев и санджак-беев, ни во дворце падишаха. Везде господствует несправедливость. Так пристало ли мне, человеку, обогащенному горьким житейским опытом и всю жизнь стремящемуся наказать эту несправедливость, защищать ее теперь?
– Спасибо, Якуб! Ты мудрый человек! – Младен обнял старого товарища. – И конечно, ты знаешь, ибо я не раз говорил тебе об этом, что мы выступаем не против турок, не против Турции, чтобы уничтожить ее и поработить ее народ. Мы выступаем против своего рабского положения, в которое ввергла нас Порта, против посягательств султана и его ненавистных пашей на нашу землю и плоды нашего труда, против гнета и насилия, против стремления султана убить нашу веру, наш язык, наш извечный уклад жизни, растоптать наше человеческое достоинство!
– Аминь! – улыбнулся Якуб и крепко пожал Младену руку. – Теперь мне понятно, почему мы должны служить в орте Азем-аги…
4
Всю следующую неделю гетман болел. У него ломило руки, ноги, поясницу. Голова трещала от нестерпимой боли. Непрерывно трясла лихорадка. Вечерами, когда бывало особенно тяжко, он бредил: то молился Богу, то выкрикивал страшные проклятия, то разговаривал с людьми, которых давно уже не было на свете, – матерью, отцом, братом Тимошем… От него ни на минуту не отходил, как верный пес, Свирид Многогрешный, следил за каждым шагом и каждым движением Якуба, приставленного Азем-агой к больному.
Болезнь прошла внезапно, как и началась. Но слабость осталась, а с нею – разбитость, скверное настроение. Гетман заскучал и крикнул, чтобы кто-нибудь вошел.
За дверью послышались шум, топот ног.
– Кто там?
Дверь приоткрылась, и показалась пепельная голова Свирида Многогрешного.
– Это я, ясновельможный пан гетман. – Круглая физиономия хорунжего расплылась в угодливой улыбке.
– Заходи.
Многогрешный вошел в комнату, пригладил рукой жиденький чуб и низко поклонился.
– Слава богу, вы живы и здоровы, пан гетман… А я подумал, с вами что-то случилось – так вы крикнули…
– Я уже чувствую себя хорошо… С чем пришел?
– У меня очень важные вести…
– Ну, рассказывай! – Гетман подложил себе под голову вторую подушку, чтобы удобнее было сидеть, и указал на стульчик: – Садись!
– Ясновельможный пан гетман. – Многогрешный осторожно присел на вычурный стульчик с кривыми позолоченными ножками и понизил голос до шепота: – Пока вы болели, я порасспросил своих доверенных людей, которые оставались в Немирове нашими глазами и ушами…
– Ну и что?
– Страшно даже подумать…
– Говори!
– Ясновельможный пан гетман, – торопливо затараторил Многогрешный, – всем хорошо известно, сколько трудов вы положили на то, чтоб возродить отцовскую славу… Да не все ваши помощники искренне помогают…
– Кто? – Юрась впился взглядом в желтовато-серые глаза хорунжего.
– Наказной атаман Астаматий во время похода вашей ясновельможности на Левобережье принимал тайного посла от Серко и долго толковал с ним за закрытыми дверями…
– О чем?
– К сожалению, не удалось дознаться… Но дознаемся! Того посла, запорожца Семашко, семья которого живет в Немирове, я приказал арестовать и посадить в яму. Правда, несмотря на то что ему всыпали полсотни палок, он ничего определенного не сказал… Должно быть, мало всыпали… Зато…
– Ну, ну!
– Зато доподлинно стало известно, что Астаматий, этот хитрющий волох, изрядно вытрусил карманы и сундуки богатых немировских горожан и присвоил большую часть собранного… В казну поступило золота и серебра, а также драгоценных вещей только на полторы тысячи злотых. А сколько прилипло к его рукам, одному Богу ведомо!..
Гетман заскрипел зубами, едва не задыхаясь от злости. В последнее время он все свои силы отдавал тому, чтобы как можно больше людей перегнать с левого берега Днепра на правый, а также поскорее пополнить свою казну, так как считал, что без подданных и без денег он ничто. Потому и следил ревниво за тем, чтобы ни один злотый, ни один червонец или динар, ни одна золотая или серебряная вещица не миновали его казны.
– Ах ворюга! Изменник! Грабитель! Хитрый волошский лис!.. Я давно подозревал, что он неискренний, коварный, подлый человечишка!.. Но куда же смотрел полковник Вареница? Я же приказывал ему неотступно следить за каждым шагом Астаматия!
В глазах Многогрешного заиграл радостный огонек.
– Ваша ясновельможность пригрела на груди змею! Полковник Вареница в сговоре с Астаматием…
– Не может быть!
– Мои люди доносят, что не раз видели их вдвоем. Астаматий частенько заезжал к Варенице, до полуночи пьянствовал с ним… А горничная Вареницы Настя хвасталась подругам, что хозяин подарил ей золотые сережки… Откуда они у него? Ведь до тех пор, пока вы не вручили ему пернач полковника, был гол как сокол!.. Вместе со мной, благодаря вам, выбрался из турецкой неволи, так что, кроме вшей, – пусть извинит меня пан гетман за грубое слово, – ничего не привез с собой на Украину. А теперь, вишь ли, дарит дорогие сережки своей полюбовнице. Какой богатей нашелся!..
– Что еще?
– Немировский сотник Берендей…
– И этот? О боже!..
– Он выпустил из ямы нескольких острожных, не положив за них в казну ни одного шеляга[32]. Сказывают, на этом он крепко погрел руки… Из корчмы не вылазит!
– Все?
– Все.
– Как переселенцы?
– Голытьба… Перетрясли всех – ни злотого не нашли… Временно живут на Шполовцах. Весной заставим пахать, сеять…
– А те… девчата?
– Их поселили, как и приказано вашей ясновельможностью, тут рядом… На Выкотке… Слежу за каждым шагом…
– А турки?
– Азем-ага взял их на службу.
– Угу… Это хорошо… Однако их нужно остерегаться, а то они обо всем будут докладывать Азем-аге.
– А он – каменецкому паше Галилю, великому визирю и самому султану, – досказал Многогрешный.
– Об этом мог бы и не напоминать: сам знаю… А вот кто из наших доносит Азем-аге – хотелось бы проведать.
– Кто же? Астаматий и Вареница, безусловно, причастны к этому…
Юрась кисло поморщился.
– Может, и ты? А?
Многогрешный испуганно перекрестился:
– Что вы, пан гетман!.. Вот вам крест, я ваш самый преданный слуга! Как пес, готов каждому вашему недругу горло перегрызть!
– Ладно, ладно, верю, – небрежно махнул рукой гетман, а потом, видя, как его слова взволновали хорунжего, добавил: – Ты единственный, на кого я могу положиться… Так что ты предлагаешь сделать с изменниками?
– Предлагать и решать может ваша ясновельможность. А мое дело – доложить обо всем правдиво, как на духу.
– Ты схватил их?
– Без вашего приказа? – удивился Многогрешный. – Как бы я посмел?
– Взять ворюг! Немедленно! И держать под усиленной стражей!.. Малость окрепну – сам допрошу их!
– Будет сделано, ваша ясновельможность. Но…
– Ну, что еще?
– Кого же назначить на их места?
Юрась ненадолго задумался. Потом решительно сказал:
– Без наказного атамана обойдусь: сам управлюсь! Полковником назначу Коваленко, а сотником… – Он выдержал паузу, пристально посмотрел на Многогрешного. Тот преданно склонил голову, ожидая благодарности за верную службу. – Сотником… будешь ты, Свирид! Служи мне честно – и я никогда не забуду про тебя!
– Благодарствую, ваша ясновельможность. – Многогрешный схватил маленькую белую руку гетмана и чмокнул толстыми губами.
– Ладно, иди! И сделай все, как я приказал!
Пятясь и кланяясь, Многогрешный выскользнул за двери.
5
Было воскресенье. Гетман встал рано, до восхода солнца. В сопровождении старшин сходил к заутрене, поставил свечку перед образом Божьей Матери за свое выздоровление, а вторую – перед образом Спасителя – за упокой души родителей. Возвратившись домой, позавтракал, выпил горячего молока с медом – и почувствовал себя вполне здоровым. Надел теплый кожух, покрытый синим венгерским сукном, обул валенки и вышел во двор.
В глаза ударили яркие солнечные лучи. С развесистых яворов с криком взвилось воронье. Гетман прищурился, глубоко вдохнул морозный воздух, пахнувший утренним дымком, и сошел с крыльца.
На просторной площади выстроился отряд сейменов, прибывших из Крыма для замены тех, что пробыли здесь полгода и должны были возвращаться домой. В островерхих круглых шапках, отороченных мехом, в овечьих кожухах, они устало сидели на небольших лохматых лошадках и равнодушно смотрели на невысокого бледного гетмана Ихмельниски и на гурьбу старшин. За плечами у каждого всадника виднелось извечное оружие кочевников – лук, колчан со стрелами, круглый щит, обитый жестью или жесткой бычьей кожей. На боках – сабли.
Гетмана окружили старшины во главе с Азем-агою и Свиридом Многогрешным. С каждым из них он поздоровался кивком, а салтанам Гази-бею, который на днях уезжал в Крым, и Чогаку, прибывшему сменить Гази-бея, пожал руки.
– Спасибо, салтан, за хорошую службу, – обратился он к Гази-бею. – Передай хану Мюрад-Гирею, что я очень доволен тобой и твоими воинами!
– Передам, гетман, – ответил тот, хмуро глядя себе под ноги. – Приятно слушать похвалу… Но мы служили не только за похвалу.
– Что ты имеешь в виду, салтан?
– Мои люди недовольны… Они возвращаются с пустыми руками, гетман… Нужно мало-мало платить.
– Ты же знаешь, салтан, что платить сейчас нечем… Такая война прошла по нашему краю… Малость разживемся – заплатим!
– Мы не просим золото, гетман. Дозволяй нам мало-мало ясырь брать…
– Ясырь?… Тебе, салтан, известно – наша земля совсем опустела. Где вы будете брать ясырь? С кем тогда я останусь?
– Украина велика, мы найдем, где взять, – оскалился Гази-бей, почувствовав в словах гетмана скрытое согласие, но, чтобы заставить его окончательно согласиться, добавил: – Если не дозволишь, гетман, поедем и так… Как у вас говорят, не солоно хлебавши… Но как посмотрят на это люди салтана Чогака? Захотят ли они служить тебе только за спасибо? Боюсь, что повернут коней и помчатся за нами…
Это была открытая угроза. Юрась взглянул на Чогака, тот плотно сжал обожженные морозом губы, отвел глаза. Низкорослый, кривоногий, он был похож в своем кожухе, мехом наружу, на медведя, но взгляд у него быстрый, волчий. Знал Мюрад-Гирей, кого прислать: этот не только защитит гетмана, но и добычу вырвет! А без него нельзя – на кого тогда опереться?
– В Немирове я запрещаю брать ясырь! – раздраженно закричал Юрась Хмельницкий. – Поезжай себе с богом, салтан Гази-бей!
Гази-бей опустил глаза, скрывая их радостный блеск. Слова гетмана означали разрешение брать ясырь повсюду, кроме Немирова. Правда, людей в крае осталось немного, но все же достаточно для того, чтобы взять какую-нибудь сотню, а то и две пленных. А если слух об этом дойдет до великого визиря или, сохрани Аллах, до самого султана, то можно будет сослаться на согласие самого Ихмельниски…
– Якши, якши, великий гетман! – обрадовался Гази-бей. – В Немирове мы пальцем никого не тронем… Мало-мало соберемся – и айда в дорогу!
Юрась ничего не ответил и, отвернувшись от Гази-бея, встретился взглядом с мурзой Кучуком. Он любил и уважал аккерманского мурзу за необычайную храбрость и прямоту, хотя знал, что этот жестокий людолов вывел с Украины не одну тысячу пленников.
– Салям, мурза, – улыбнулся ему гетман. – Думаю, ты не торопишься домой? Еще послужишь мне?
– Нет, не тороплюсь, гетман. Я останусь до весны… Но как только сойдет снег с земли, тронусь в родную сторонку. Мои люди уже соскучились по дому и по своим близким.
– Спасибо тебе, Кучук. Я скажу визирю, что ты честно и самоотверженно служишь падишаху.
Потом Юрась подошел к Младену, Ненко и Якубу, которые стояли среди старшин, и поздравил их с поступлением на службу в его войско.
– Где твоя сестра, ага? И другая дивчина? Кажется, Стеха? – обратился он к Ненко по-турецки.
– Они у себя дома, эфенди, – ответил Ненко.
– Я хотел бы их видеть.
– Сейчас, эфенди?
– Да. Позови их!
Ненко пожал плечами и удалился. А через несколько минут вернулся со Златкой и Стехой. Девушки кутались в кожушки, а Златка к тому же, выдавая себя за турчанку, закрыла платком, как яшмаком[33], лицо. Все ждали, что скажет гетман. Только мурза Кучук наклонился к сыну и что-то быстро шепнул ему на ухо. Чора вскоре исчез из толпы воинов.
Юрась внимательно посмотрел на девушек и как будто остался доволен. На его бледном лице появилась легкая улыбка. Он подошел к ним почти вплотную и сказал:
– Таких красавиц грех держать за закрытыми дверями! Надо почаще, девоньки, выходить на люди, и тогда, клянусь Аллахом, мы подыщем для вас таких женихов, каких не имеет ни одна дивчина в Немирове!.. Вы согласны с этим?
Девушки промолчали, не зная, что ответить. А гетман повел речь дальше:
– В воскресенье, в день моего рождения, я устраиваю праздничный ужин и приглашаю вас к себе. Я хочу, чтобы вы стали украшением этой вечеринки, а то мои вояки только и знают, что дуют горилку и хвастают своими победами на поле боя и над женщинами! Думаю, что в вашем присутствии они будут смирными, как ягнята, и галантными, как придворные шляхтичи польского короля… Я жду вас, красавицы!
– Спасибо, – прошептала Стеха посеревшими от страха губами, понимая, что отказ оскорбил бы гетмана и навлек бы на них его гнев.
– Почтеннейший эфенди, – поклонился Ненко, обращаясь к гетману, – турецкой женщине не положено…
– Ты вздумал учить меня?! – вспылил Юрась, перебивая Ненко. – Я оказываю честь твоей сестре, по нашим обычаям!..
Юрась еще раз окинул взглядом девушек и махнул рукой, позволяя уйти. Потом, отдав распоряжение, где разместить новый татарский отряд, отпустил всех, кроме личной охраны.
– А теперь – к яме! – коротко кинул он. – Если кто пришел с выкупом, пусть войдут в крепость.
